Купи мой след

Когда-то в детстве один мальчишка зло посмеялся над другим, выставив того дураком и унизив его. Прошло много лет… И вот они снова встретились – взрослые, серьезные. В горах. А горы шуток не любят. Узнает ли обидчик того, над кем он когда-то издевался? Ведь от этого, возможно, зависит его жизнь… Рассказ из сборника "Чужой крест".

Публикуется по книге: Иванов А.И. Чужой крест. – Б.:, 2009. – 526 с. 
    ББК 83 Ки 5-3
    И-42
    ISBN 5-86254-Ø47-4
    И 4702300100-04

Я глянул через плечо: глубокие провалы, оставленные моими ботинками в рыхлом на солнце, ноздреватом фирне, тянулись по узкой щели, петляя меж громадных черных валунов и моренных лужиц; и вот по этим провалам, метрах в двухстах от меня, тяжело брел человек. Низко опустив голову, он старался попадать след в след и неумело тыкал перед собой ледорубом. Лица человека было не видать, но мне оно представлялось вполне отчетливо: высокий лоб, скрытый под великоватой войлочной шапкой, опавшие, покрытые черной щетиной щеки, короткий, расширенный книзу нос и полные потрескавшиеся губы. Я знал, насколько он измотан, и догадывался, какой у него тусклый, усталый взгляд, какое хриплое, прерывистое дыхание вырывается сквозь полуоткрытый рот.

Дождавшись, пока расстояние между нами сократится, я пошел дальше.

День быстро таял; холодный ветерок пронесся по щели, ожег лицо; заструились сумерки, равномерно и плотно заполняя узкое, стиснутое скалами пространство. Пора было искать место для ночлега, разбивать палатку.

Сбросив рюкзак, я принялся кружить по крохотной плоской площадке, приминая ногами фирновый снег. Его уже прихватило морозцем, он был хрустящ и рассыпчат. Когда дно палатки уляжется на такой снег, бокам спящего путника не придется страдать он неровностей.

Моя видавшая виды «памирка» неприхотлива: устанавливать ее приходилось и в дождь, и в метель. Бывало, встрепенется, надуется парусом, потрескивать начнет, но держится, не сдается. Пока я прилаживал вертикальные растяжки, забивал колышки, подошел Павел. Остановился, безучастно наблюдая, как устанавливается палатка. Весь он как-то сжался, съежился, походил на старика. Казалось, он и пошевелиться не в силах. Господи, и это тот самый человек, перед которым я некогда преклонялся!

– Заходи, садись на спальник, ужинать будем.

Он продолжал стоять, будто примерз к фирну.

– Эй! – крикнул я. – Ты что, оглох? Вот елки-палки...

Он качнулся вперед и, пожалуй, свалился бы на палатку, не подхвати я его в последний момент. Заволок внутрь, усадил поудобней. Ох, и тяжел! Отъедятся на городских харчах и считают, будто горы им нипочем... Впрочем, злился я так, для порядка. Душа торжествовала, ощущение полного превосходства над человеком, куда более сильным и удачливым, возвышало меня в собственных глазах. Впервые за последние годы откатились прочь подозрительность, гнетущее ожидание подвоха. Поселившийся когда-то во мне сторожевой пес, видевший в каждом встречном чуть ли не врага своего, вильнул хвостом и убрался восвояси.

Тушенка на примусе разогрелась минут через пять. Вскоре закипел чай. Павел спал, уронив голову на грудь и похрапывая; от этого нахлобученная по самые брови шапка то и дело вздрагивала. Будить его было жалко. Но и голодным оставлять нельзя: завтра предстояло пройти самый каверзный участок ледника.

– Давай есть, – сказал я, пробуждая его легким толчком в бок.

– Не хочу, – буркнул он и опять закрыл глаза.

– Вот что, – сказал я, едва сдерживая раздражение, – или ты сейчас же начнешь жрать, или... Может, ты думаешь, что я тебя на горбу попру?..

Он вздохнул и пододвинулся к котелку.

Ели мы молча. Снаружи тоже не доносилось ни звука. Ветерок угомонился, сник, и природа замерла, словно прикидывая, чем бы нас допечь или хотя бы удивить. Стоял сентябрь, и от нее можно было ожидать чего угодно.

– Когда доберемся-то? – спросил он.

– Если повезет, завтра вечером.

– Ты и вчера говорил: день перехода – и мы на месте.

– Ну и что? Ходить надо шибче, а не плестись по-черепашьи. Уже можно было бы дойти, елки-палки.

Не снимая куртки, он забрался в спальник и укрылся с головой. Бог с ним, пусть отоспится. Ему еще придется прыгать через трещины, ползти по зеркальному льду, стирать зад на осыпях. Да, эта прогулочка, на которую он отправился с присущей ему легкостью и презрением ко всему окружающему, оставит на нем зарубки, поубавит спеси. Теперь он в моих руках, и я уж постараюсь, чтобы он испытал все унижения вконец ослабшего, заморенного тела и вставшего на колени духа.

Крылья палатки, вздрогнув, затрепетали: прошел низовой ветер. И почти тут же зашелестели вокруг снежинки; их густой нескончаемый шепот стекал по перкалевым бокам палатки, убаюкивал, навевал воспоминания. Пересилив соблазн закутаться потеплее и уснуть, я приоткрыл полог палатки, вылез наружу. Снег повалил хлопьями. Темное, сросшееся с горами небо словно спешило избавиться от тяжелой ноши. А может, оно отдавало долги лета, когда солнце взахлеб пьет окрестные ледники?.. Свежему снегу всегда радуешься, как всякому обновлению. Но сейчас он был ни к чему. Попробуй под этим пуховиком определить, где притаились трещины. До сих пор нам встречались мелкие ледовые поля; дальше же предстоит пройти участок ледника, чей коварный нрав мне хорошо знаком. Зазеваешься – и поминай как звали. Что ж, сам я этот путь выбрал. Не для себя, конечно (мне-то что!), а для Павла... И все-таки зря идет снег.

Отряхнув штормовку и сложив ее в угол палатки, улегся спать. Под мягкий неутомимый шепот снежинок опять приплыли видения былого. Они и прежде посещали меня, но со временем – все реже и реже.

Декабрь тогда выдался холодный, снежный. Даже пригорки возле самых городских окраин, куда мы, мальчишки, бегали кататься на лыжах, стояли сплошь ослепительно белые, без обычных для юга темных проталин. Лыжи были нашей страстью. Мы соперничали друг с другом в скорости, в прыжках с самодельных трамплинов, в умении лихо объезжать растущие по склону кусты шиповника. Лыжи, казалось, беспрекословно подчинялись нам, и сами себя мы считали чуть ли не асами горнолыжного спорта.

Как-то нам вздумалось даже покрутить слалом. Навтыкали в снег сухих прутьев – и давай носиться меж ними.

– Эй, чайники, посторонись!

Мы задрали головы. У вздыбленной верхушки склона, – там, откуда вообще никто никогда не съезжал, стоял парень в ярко-оранжевой куртке и махал рукой.

– Кто это, Петька? – спросил я, отступая с трассы.

Петька располагал исчерпывающей информацией:

– Из соседнего дома. Ну, того, что только построили. Павлом зовут... Смотри!

Словно сорвавшись с почти отвесного взгорка, парень стремительно понесся по склону. Он не сгибался, как мы, в три погибели, держался прямо, только лыжи, послушные его воле, ходили под ним то вправо, то влево, выписывая дугообразные повороты. Натыканные нами хворостинки он прошел на такой скорости, что их заколыхал созданный им ветер.

– Здорово! – восхитился Петька.

– Здорово! – эхом отозвался я.

С тех пор этот парень, который был года на три старше нас, стал для меня кумиром. Где бы я с ним ни встретился – в школе или на улице, – всегда старался отметить в нем черты, возвышавшие его над остальными мальчишками. Мне нравились его непринужденная, танцующая походка, манера держать в кармане лишь кончики пальцев, причем, большой, оттопыренный, небрежно упирался в пояс.

Многое мне удавалось перенять. Узнав, что он увлекается точными науками, я тотчас же засел за физику и математику, чем удивил и порадовал своих родителей. Приветствовал друзей я теперь не рукопожатием, а вполне уважительным кивком.

Единственное, где мои подражания оказались бесплодными, было катание на лыжах. Сколько я ни бился, а от привычки сгибаться и широко расставлять ноги при спуске избавиться никак не мог. Чего только я ни перепробовал: и ботинки менял, и лыжи, и крепления, но изящества в моей езде не прибавлялось.

– Чайники, расступись! – неизменно доносилось сверху.

Мы покорно освобождали трассу. Петька относился к этому философски.

– Плюнь, – говорил он. – Зато в чем-нибудь другом дашь ему сто очков вперед.

Но я мучился, страдал. А тут еще влюбился в девчонку с нашего двора, которая превыше всего обожала лыжи. Обожание это было платоническим: сама она не каталась, но смотреть, как катаются другие, могла часами. При ней я тоже превращался в зрителя, высказывая дельные соображения, кому из чайников и в чем надо переучиваться. Девочка считала меня асом, и я не пытался ее разубедить.

Однажды выпал пушистый легкий снег. Когда я пришел на трассу, там уже был мой кумир. И больше никого. Махнув мне с макушки взгорка рукой – посторонись, дескать, он помчался вниз. За ним серебристо и плавно вился след. Остановившись подле меня, он стал отстегивать лыжи.

– Вот бы мне такой след! – не сдержал я своего восхищения.

– Зачем?

– Да так…

Он дернул оранжевым плечом, снисходительно улыбнулся.

– Странный ты пацан. Если нравится, то покупай.

– Как это? – растерялся я.

– Очень просто: ты отдашь мне свою наличность, а взамен получишь это произведение искусства.

Пошарив в карманах, я наскреб рубля три. Он принял все с той же снисходительной усмешкой.

– Владей! – кивнул в сторону склона.

И собрался уже уходить, как появилась девочка. В белой шубке, с разрумянившимися щеками и восторженным сиянием в глазах, она была хороша.

– Ой, какая лыжня! – воскликнула девочка. – Вот это да-а-а!.. Чья же она? – и посмотрела сначала на меня, потом на него.

Я промолчал, но выражение моего лица было, наверное, такое, что она решила:

– Значит, твоя? Так я и думала. Ой, молодчина!

– Ладно тебе, съехал, ну и что, – сбивая палкой снег с ботинок, промямлил я.

Прекрати после этого девочка восторгаться мной, на том бы, пожалуй, все и кончилось. Но у нее было отличное настроение, и ей доставляло удовольствие хвалить меня. Со своего высока кумир следил за этой игрой до той поры, пока ему не надоело.

– Смешно, право, – сказал он. – Нашла, кем восхищаться. Да ему никогда так не съехать. Прирожденный чайник, а еще нос задирает.

– Тебя зависть берет! Ты злой завистник! – возмутилась девочка, не замечая, что я покраснел как рак и готов от стыда сквозь землю провалиться. – Я сразу поняла: ты злой завистник!

– А чего мне завидовать? – кумир дернул оранжевым плечом. – Ведь это мой след. Пацан хотел его купить, даже вот эту мелочишку взамен дал, – достав деньги, он протянул мне, – на, возьми, сделка не состоялась. – И пошагал к видневшимся отсюда домам микрорайона.

– Ты все врешь! – крикнула вдогонку девочка.

Кумир обернулся.

– Пусть твой пацан проедет с верхушки. Тогда сама убедишься, кто трепач.

Ее глаза просили, умоляли меня: ну, съедь, ну, пожалуйста, съедь! Но что я тут мог поделать? Разве мне одолеть этот спуск?.. Посрамленный, поскуливая, как побитый бобик, я плелся домой...

После этого во мне стали происходить странные перемены. Лыжи были заброшены, я стал диковат, мнителен, всех сторонился. Даже обмен квартиры и переезд в центр города, к чему в нашей семье давно готовились, никак на меня не повлиял. Родители, которым я, конечно, ничего не рассказал, недоумевали, советовались с врачами. Все без толку. В конце концов мои странности списали на переломный возраст и меня оставили в покое...

Уже проснувшись, я вспоминал, как стремился к одиночеству, а одиночество обостряло во мне ощущение собственной неполноценности, подозрительного отношения к людям. Окончив техникум, забрался в горную глушь, стал егерем. Жена, пока ее совсем не заела тоска и она не сбежала в город, только и называла меня бирюком. Хотя, если иметь в виду тургеневского бирюка, то тут было совсем другое.

Над палаткой плясала метель. Этак за ночь нас завалит по самую макушку. Одевшись, вышел в клокочущее снегом пространство. Видимость нулевая. Отойдешь чуть в сторону – и попробуй разыщи путь назад. Палатка – крохотный островок жизни – уже наполовину превращена в сугроб. Придется заняться расчисткой снега, иначе к утру метель похоронит нас заживо.

Павел спит как ни в чем не бывало. Привык, видно, что черновую работу выполняют за него другие. К рюкзаку он даже не прикоснулся, топал себе пустой, будто так и полагается. Допустим, устал, допустим, рюкзак с одеждой, едой и снаряжением захвачен не им, а мной, да и выносливей я, но предложить-то свои услуги он мог! Нет, не намекнул, не обмолвился ни разу. Доберется до спальника – и бай-бай.

Трудно было представить, что мы вот так вот когда-нибудь встретимся. Мое воображение рисовало разные картины. То я становился директором проектного института, где он работает, браковал его проекты, уличал в карьеризме, а затем, произнеся на общем собрании обвинительную «тронную» речь, выгонял его вон. То мы схватывались врукопашную на балконе двадцатого этажа и, поверженный моим сокрушительным ударом, он летел вниз, отчаянно вопя. То я, в черном смокинге и белоснежной рубашке, уводил из-под венца его девушку, а он, помятый, небритый, тащился сзади и просил, чтобы она вернулась. Но шло время, и я узнавал, что мой бывший кумир уже директор института, женился, имеет детей, а что касается двадцатого этажа, то в нашем городе из-за частых землетрясений дома такой высотности вовсе не строили.

А метель за палаткой пошла на убыль. Снежный шорох постепенно глохнет. Мыслями я возвращаюсь к тому моменту, когда в дверь моей хижины сильно постучали. День клонился к вечеру. Я сидел на табурете и чистил ружье. Услышав стук, насторожился, взглянул в окно. У хижины стояли двое: стройная, узколицая женщина и толстый, коротконогий мужчина. Судя по всему – городские. Я знал, что пониже моей хижины, возле Хрустального родника, расположились на отдых какие-то люди. Весело горел небольшой костерок, чуть в стороне белела «Волга». Все было тихо, спокойно. Глаз у меня наметанный, тут же определил: отдохнут день-другой и уедут, убрав за собой весь мусор и оставив лужайку в чистоте. Разный народ сюда приезжает, сразу видно, кто на что горазд. Эти были вроде бы смирные. Из ружей по бутылкам не стреляют, деревья не обламывают, то мяч попинают, то беседой займутся. Вполне нормальные люди.

Что же там стряслось, чего ради они явились ко мне?

– Вы егерь? – спросила узколицая женщина, переступая порог и устремив на меня испытующий взгляд.

– Ну. А в чем дело?

– Понимаете, один наш… товарищ ушел утром и не вернулся.

– Куда ушел?

– В горы.

– Здесь кругом горы.

– Он сказал, что пойдет по ущелью, ведущему к леднику. Обещал вернуться вскоре после обеда, мы ждали-ждали, а его все нет. Как быть? Где его искать? В горах мы новички. Помогите, пожалуйста! Вдруг с ним что-нибудь случилось?

– Никуда он не денется. До темноты еще вон сколько.

Я не разделял тревоги узколицей женщины. Да и не хотелось мне из-за какого-то баламута переться к черту на кулички. В конце концов я егерь, а не спасатель.

– Но вы поймите, – продолжала она, – человек он обязательный, пунктуальный. Если сказал, то можно не сомневаться, что будет именно так. Он должен был вернуться еще три часа назад. Но раз до сих пор...

– А зачем его туда понесло?

Женщина слегка покраснела, смутившись. Заговорил мужчина, из-под пиджака которого выпирал живот, а по лицу плыла тихая добрая улыбка.

– Вчера вечером мы заспорили о рыцарстве. Майя, – он кивнул в сторону женщины, – уверяла, что таковых нынче нет и в помине, а Павел горячился, опровергал. Вот тогда Майя, не подумав как следует, – он посмотрел на нее, и она опустила голову, – попросила, чтобы он принес ей эдельвейсов. Все равно, мол, мы находимся в горах, пусть он и докажет, что настоящие мужчины еще не перевелись. Едва рассвело, Павел, как я его ни отговаривал, перекусил и отправился вверх.

– Хорошенькая история, елки-палки.

– Надо идти ему на помощь, – голос у толстячка отвердел. – Не будь я столь тяжел и неуклюж, я бы и сам двинул к леднику. Впрочем, если вы отказываетесь, мне ничего другого не остается.

– Ерунда, чего уж тут.

Я снял с лавки рюкзак, где всегда наготове были палатка, веревка, запасная одежда, бросил туда несколько банок консервов, хлеба, прихватил ледорубы и направился к выходу. Внушительный размер рюкзака поверг толстяка в недоумение.

– К чему такой рюкзачище? Это же не покорение Эльбруса, часа два туда и – назад.

– Вот что, – сказал я, не обращая внимания на его слова, – давайте только договоримся: никакой паники. Сегодня ли мы придем, завтра ли – ждите нас здесь и не поднимайте напрасного шума. Все равно лучше меня эти места никто не знает.

– Неужели вы думаете?.. – лицо Майи напряглось, в больших серых глазах застыл ужас, и вся она, высокая, тонкая, подалась вперед.

– Ничего я не думаю. Может, он уже болтается у вашей стоянки, а может... В общем, надо иметь в виду любые варианты.

Уходя, я на всякий случай спрятал в подпол ружье и запер двери на все запоры. Кто знает, что у этих людей на уме.

Тропки, как ручьи, стекаются отовсюду в одну большую тропу. Именно по ней, боясь заплутать, пойдет тот, кто слабоват в горной азбуке. Я сразу оседлал эту тропу, чтобы не разминуться с Павлом. Долго я топал и топал вверх, попутно осматривая бока ущелья, пока не стало темнеть. Продолжать поиск было бессмысленно. И тут до меня донесся крик:

– Сюда, сюда! Помогите!

Крик повторялся снова и снова, как будто кричащий разуверился в том, что его могут услышать.

Павел (а это был именно он) попался в обычную ловушку. Пересекая склон, вскарабкался на выступ почти отвесной скалы и оказался в таком положении, когда впереди не за что зацепиться и потому дальнейший подъем невозможен, а назад даже оглянуться страшно. И он застыл между небом и землей на крохотном выступе, где, слава богу, хоть можно стоять, плотно прижавшись грудью к холодящему граниту. Трудно сказать, сколько бы он проторчал таким образом, если бы не заметил меня. Но уж точно: перебороть, изгнать накопившийся за это время страх и предпринять что-либо ему вряд ли бы удалось.

Перебросив веревку через скальную седловинку, что находилась в метре над Павлом, я помог ему спуститься – так спускают ведра в колодец, если нет ворота. Затем подтянул веревку назад, смотал и уложил в рюкзак. По¬дошел Павел, мы познакомились... И только тут, присмотревшись получше, я увидел: о, дьявольщина, да ведь я спас своего бывшего кумира! Ну и подшутила судьба надо мной! Ни разу с того момента, как он продавал мне лыжный след, мы не сталкивались с ним один на один. Вот так встреча!.. Это ж надо: я сам вызволил его из ловушки, в которую он попался по собственной глупости.

От неожиданности я растерялся, не зная, как же теперь поступить. Послать его ко всем чертям, поскорей отвязаться от него, а самому остаться пока здесь? Пусть попытается добраться до своей узколицей. Или влепить ему пощечину: на, мол, негодяй, за твою подлость? Или скатить его со склона, чтобы хоть камни оставили на нем отметины? Но все это казалось мне такой малостью, таким мизерным отмщением, что я никак не мог на чем-либо остановиться. Да, напрасно я поспешил на выручку, не успев насладиться его бессилием, не вынудив унизительно и долго просить меня о помощи. Надо было посмотреть, как он судорожно цепляется за скалу в бесплодной надежде уцелеть, как дрожат его руки и деревенеют ноги, едва он подумает о спуске.

– Небось, натерпелся страха, штаны-то хоть ничего, а?

Павел не уловил издевки в моем голосе. Улыбнулся устало:

– Обошлось... Спасибо тебе, иначе бы я не дотянул до утра, свалился или околел бы от холода.

– Ерунда, – ответил я, – нашел за что благодарить. Сегодня не свалился, так завтра свалишься.

Он знакомо дернул плечом:

– Утешил... Чудак ты, братец.

– А что? В горах это запросто. Здесь в оба нужно глядеть. Чуть оступился – и в пропасть загремел. Или камнем по темечку... А ежели сель пойдет – ни за что не убережешься, как муху сметет.

Чувствуется, такой разговор ему неприятен, еще нервишки пошаливают. Но он старается не подать вида. И я продолжаю рассказывать о всяких жутких случаях, когда люди гибли, попадая под камнепады, проваливаясь в ледниковые трещины, загибались от высотных перегрузок и потрясений.

Наконец он не выдерживает, просит:

– Закругляйся, я сыт всем этим по горло. – Помолчал, грустная слабая улыбка тронула лицо. – Когда-то я сам увлекался горами, катался на лыжах, а потом... – и махнул рукой.

И тут меня осенило: да ведь он даже не догадывается, кто я такой! Это только я сразу узнал его. Что ж, если в свое время он значил для меня слишком много и я тянулся к нему, привставая на цыпочки, то подобные мне пацаны проходили перед ним совершенно неразличимо, как летящие снежинки или капли дождя, не задерживаясь в памяти. Пожалуй, теперь это даже к лучшему. Неузнанный всегда имеет преимущество: разве предугадаешь его действия, если не чуешь в них запаха прошлого?

Поразмыслив, я принял наконец решение: возвращаться кружным, несложным, но изнурительным путем, через тягучие перевалы и ледники, чтобы помучить Павла, увидеть, как он, растерян, напуган теми грозными с виду горами, которые стали для меня родным домом.

Павел заметил, что маршрут изменен.

– Почему мы идем в обход? – спросил он.

Пришлось сочинять, будто сошедшие с гор валуны перегородили речку в ущелье и она разлилась, затопив все тропинки.

– Странно, – проговорил он и посмотрел мне прямо в глаза. – Ты же недавно там проходил...

– Следом за мной и завалило реку. А что? Сомневаешься?

Я все-таки выдержал его взгляд. И он согласился:

– Тебе видней, как идти. Только бы поскорей, там ведь ждут.

– Подождут, куда им деваться.

Первый же день показал, насколько Павел слаб для такого маршрута. Взмокший, отяжелевший, он брел, опустив голову и тупо уставившись перед собой. Порой мне становилось жалко его, хотелось подбодрить, помочь, но тут же наплывало злорадное чувство и я бросал ему с усмешкой:

– Это тебе не по асфальту на «Волге». И лифта здесь нет. До чего же заморыши вы, городские, особенно кто из начальства.

Он замкнулся, молча сносил мои колкости, и было не понять, то ли он сердится, то ли ему на все это наплевать.

Миновав перевалы и несколько безымянных ледничков, мы вплотную подошли к большому леднику, за которым уже начинался спуск в сторону моей хижины и Хрустального родника, где ждали Павла. После второй ночевки нам предстояло пройти до цели километров двадцать. Вполне нормальный однодневный переход. И только выпавший снег мог преподнести нам кое-какие сюрпризы, затянуть этот переход.

Лицо у Павла заострилось, выглядел он болезненным, даже сон не вытряхнул из него всю усталость. Но он крепился и, когда мы собрались в дорогу, взялся за рюкзак.

– Ладно уж, – сказал я, отстраняя его, – куда тебе такую тяжесть, надорвешься.

– Мой черед, – упрямо возразил он, и тихая ярость плеснулась в его глазах.

Я отступил. Первым в снежное море, проваливаясь чуть ли не по колено, вышел Павел. Пускай похорохорится, подумалось мне, потом сам запросит пощады.

Небо расчистилось. По нему беспрепятственно покатилось солнце. Идти стало веселее. Я шел за Павлом, то и дело покрикивая: «Бери правее! Левее, левее бери!». Он выполнял мою команду, и мы благополучно обходили опасные места.

Шаг Павла становился все тяжелее. Было ясно: долго ему так не продержаться. Торить тропу по глубокому снегу да еще с рюкзаком – это не всякий выдюжит. Я представлял, как сейчас он остановится, скажет: «Слушай, я выдохся, понеси рюкзак». И пропустит меня вперед. Вот тогда я и кину ему в лицо: «Если не можешь двигаться дальше, то купи мой след!». Что тут начнется! «Прости, Виктор, – голос у него задрожит, – виновен я перед тобой, очень виновен. Каюсь, подло тогда поступил. Измучился весь, вспоминая... Прости, Виктор, но только не бросай меня...»

Представляя в деталях эту сцену, я отвлекся и не сразу заметил, как Павел, покачнувшись, с размаха упал на снег вниз лицом. Я поднял его, усадил на рюкзак. Он был бледен, дышал часто, по лицу стекал пот. Расстегнув куртку и рубаху, я высыпал за ворот пригоршню снега.

– Холодный душ после разогрева – милое дело, а?

Он благодарно кивает. Потом достает что-то из кармана брюк и, бросив в рот, зажмуривается.

– Зря конфетами балуешься. От сладкого пить тянет, а пить в дороге нельзя, быстро взопреешь, сваришься.

Павел промолчал. Меня это задело.

– Ну и квелый же ты, прямо заморыш, – говорю я. – Таких на выстрел к горам не надо подпускать. А там у себя, внизу, наверное, орлом слывешь. Смешно... Хватит рассиживаться, пошли.

Опять он не отдал мне рюкзак и пошел первым. Впрочем, я и не настаивал. Господи, да неси себе на здоровье и вязни в снегу, ежели нравится. Он был упрямей быка, хоть и сил никаких не осталось, волокся через ледник с нечеловеческой настырностью, безмолвно повинуясь моим сигналам: «Правее! Лево руля!» – пока во второй раз не свалился.

Шел двенадцатый час дня. Быстротечна жизнь неяркого осеннего солнца. Нужно было поторапливаться. Чуть ли не насильно, отодвинув Павла плечом, я забрал у него рюкзак. По моим следам идти ему будет легче. Ледник, а затем и вся снежная полоса вскоре остались позади. Ступив на твердую надежную землю, покрытую сухими кустиками травы, мы прибавили шаг.

Меня заполнило блаженное чувство покоя, удовлетворенности. Быть может, и не совсем так, как хотелось бы, но я ему отомстил. Во мне даже шевельнулась мысль, что вот теперь, если бросить хижину и переехать в город, я непременно сумею занять достойное положение. А что? Разве со мной не будут считаться?.. Милое дело – комфортабельная квартира, телефон... Понятно, сразу ничего не бывает, но чем я хуже других?..

У Хрустального ручья первой навстречу Павлу бросилась узколицая женщина. Она была настолько рада, так стремилась к нему, что даже отвалившийся на бегу каблук не остановил ее. Подбежала к Павлу, обняла, прижалась плотно-плотно, но тут же, спохватившись, разжала руки, отстранилась.

– Что так долго? Мы здесь беспокоились, чего только не передумали. Правда, егерь предупреждал о возможной задержке, но все-таки... Как ты себя чувствуешь?

Он дернул плечом:

– Превосходно чувствую. Благодаря, конечно, своему спасителю... Река внизу разлилась, пришлось идти в обход... Вы бы только посмотрели, как он тащил меня через все эти перевалы и ледники. Стоило мне раскиснуть, набрасывался, начинал клевать меня, да так больно и зло, что во мне мгновенно силы появлялись. Верно говорят: сюсюканьем и жалостью не заставишь человека превозмочь себя, зато злость позволяет собраться в пружину. Ему-то я был, конечно, плохим партнером, но с ним я бы пошел куда угодно... О, чуть не забыл, – он достал из-под куртки букетик сереньких, помятых эдельвейсов и протянул женщине.

Толстячок взял меня под руку, отвел в сторонку.

– Вы молодец, просто не знаю, как нам благодарить вас. Мы не должны были его отпускать, не должны были... Год назад, – заговорил он вполголоса, чтобы только я слышал, – Павел так занемог, что еле-еле выкарабкался, и страшно подумать, чем бы все это закончилось, если бы не вы. Он строго-настрого запретил говорить об этом, старается быстрее забыть про тот тяжелейший инфаркт, но вам-то можно сказать... Завтра утром мы уезжаем, давайте вместе посидим вечерком, потолкуем, выпьем немного... Слушайте, – повернулся он к Майе и Павлу, – замечательный повод гульнуть! Не часто нам посылает небо таких спасителей.

– О, это превосходно! – сказала Майя. – Через час прошу к столу.

Мне стало неуютно и муторно. Какого черта!.. Да знай я, что Павел уже висел на волоске, разве стал бы его так мучить, разве повел бы обходным путем?.. Вон, оказывается, какие конфеты он бросал в рот, когда в изнеможении падал на снег...

– Ладно, – сказал я, – через час, так через час. А пока у меня дела, елки-палки.

И направился к своей хижине, твердо зная, что сделаю все, чтобы ни сегодня, ни завтра, ни еще когда-нибудь с ними не встретиться.

Скачать всю книгу "Чужой крест"

© Иванов А.И., 2009. Все права защищены
    Произведения публикуются с разрешения автора