Новая литература Кыргызстана

Кыргызстандын жаңы адабияты

Посвящается памяти Чынгыза Торекуловича Айтматова
Крупнейшая электронная библиотека произведений отечественных авторов
Представлены произведения, созданные за годы независимости

Главная / Художественная проза, Малая проза (рассказы, новеллы, очерки, эссе) / — в том числе по жанрам, Драматические / — в том числе по жанрам, О детстве, юношестве; про детей / — в том числе по жанрам, Спорт, альпинизм; охота; увлечения
© Нуралы Капаров, 2022. Все права защищены
© Перевод на русский язык Бахтияра Шаматова, 2022. Все права защищены
Произведение публикуется с разрешения автора
Не допускается тиражирование, воспроизведение текста или его фрагментов с целью коммерческого использования
Дата размещения на сайте: 18 августа 2022 года

Нуралы Капарович КАПАРОВ

Следы на снегу

(Рассказ)

 

Стояла поздняя осень. Заканчивался октябрь. Всю неделю бесперерывно шел нудный осенний дождь, который утих, перейдя в снег. Небо снова стало ясным и голубым, ласковое осеннее солнце растопило выпавший рыхлый снег и в горную долинную речку со всех сторон быстрым потоком побежали веселые ручейки. Набухшая от влаги проливного дождя и выпашего за ним снега, высохшая за лето от паленых лучей солнца, земля млела под ярким солнцем, размягчалась и всего за неделю вытолкала на поверхность новую, зеленую траву. Это была удивительная и странная пора, которую таила в себе поздняя осень, с одной стороны, перевалы, склоны гор, поляны и берега рек были покрыты зеленой травой, и было непонятно, предзимняя желто-бурая осень это, или ранняя буйно-зеленая весна; этот совершенно одинаковый два периода природы, характерные и для ранней весны, и для поздней осени, совершенно не чуждались друг друга, наоборот, тянулись друг к другу и удивительным образом соответствовали; бывает такая пора, которая перескакивает через лето и зиму, и объединяя два периода, целиком и полностью, покрывает собой необъятные просторы Сары Озен Чуя.  

Это самая удобное время для охоты. То то самое время, когда обитающие в глубине ложбин, впадинах предгорья дикие кайберены (общее название жвачных парнокопытных животных), изнуренные жеванием сухой, жесткой и колючей травы, покалывающей нёбо, устремлялись к сочной, пряно пахнущей зеленой травке в предгорных низинах, на берегу речушек и прилипавшись к земле, не поднимая головы, с удовольствием щипали её, ощущая во рту сладостные соки и влагу, слюной капающие с языка.

— Передай Нуке, пусть приезжает. Кайберены здесь ожирели настолько, что спины трещат и чуть ли не лопаются животы. Вместе сходим на охоту и получим удовольствие, — просили меня через каждого проезжего мои друзья пастухи, спустившиеся с летовки на предгорье, особенно настоял мой старый друг Чоро, заядлый охотник. Я не смог ему отказать, взял ружье, патроны, другие необходимые для длительной охоты вещи, погрузил все на гнедого жеребца и в один прекрасный день выехал на его кочевье в Кашка-Суу, которое стояло у въезда на джайлоо Кок-Ойрок. Туда, в знаменитый Кызыл сарай, оказывается, уже прибыла большая группа скотоводов для проведения очередной случной кампании. Я выезжал с таким рассчетом, что переночую у моего друга Чоро если он дома, или у друга Козубека и спозаранку можно отправиться на охоту. На самом деле, если говорить об этих своих друзьях чабанах, то они оба хорошие люди, но по радушию и щедрости души никто не сможет сравниться с моим другом Чоро. Он человек вполне самодостаточный и очень великодушный. Подстать своему мужу и жена Акылай, добрая, умная и гостеприимная женщина, приходи к ним хоть днем, хоть в полночь, она любому гостю рада и встретит каждого с неизменной доброй улыбкой.

Чоро еще тот, кого можно назвать истинным охотником. Он спокойно, почти играючи может лазить по крутым, отвесным и скользским скалам, забыв о времени, часами выжидать свою добычу, действовать решительно, двигаться легко и бесшумно, стрелять без промаха даже в темную безлунную ночь. В общем, это человек, одержимый азартом охоты, стрелок от бога. Он отлично знает маршруты передвижения, даже поведение кайберенов, каждый уголок в этих местах, точно знает, где ставить капканы и где лучше устроить засаду.          

Бывало, иногда Чоро сталкивался с целым стадом кииков, в такие моменты он словно терял рассудок и становился кровожадным охотником-монстром, истреблял их пока не кончились патроны, не расплавился от накала ствол ружья или глаза не перестали видеть мишень; ему было без разницы, кого он видел на прицеле оружия – взрослых кииков, самок или их детенышей, бил до тех пор, пока не насыщался той страстью и не получал того особенного удовольствия, после которых возвращалась реальность и остывала, горящая безудержным азартом, душа. Затем он долго бродя по местности, собирал беспощадно истребленные туши животных и когда уставал от этого, то вызывал на помощь друзей, знакомых односельчан, просил их помочь собирать, загрузить, резать. «Хотя это мой труд, но вы мне здорово помогли. Это уже ваша заслуга. Поэтому берите, сколько хотите! Не стесняйтесь!» — добродушно говорил он и щедро раздавал целые туши несчастных животных просто так, словно делился жертвенным мясом собственного скота, заготовленного на зимный согум.

До Чоро я доехал ближе к вечеру. Увидев чужака, навстречу с громким лаем выбежали его синий кобель с серой сукой. Но видимо, собаки учуяли мой запах, так как я все лето проезжал на джайлоо мимо жилища моего друга и поэтому псы вскоре оставили меня в покое и вернувшись назад, легли горой лежащий теплый навоз возле Кызыл сарая. Обычно, на громкий лай собак выскакивали из дома сам Чоро, жена его Акылай или кто-нибудь из детишек. Но на этот раз почему-то никто не вышел к пришедшему гостю.

— Эй, есть кто-нибудь дома?! – громко подал я голос, не слезая с коня. Снова тишина. Дай думаю, взгляну хоть в юрту, и перевалившись слез с седла, направился в юрту.

В доме было пусто. Ни одной живой души. На накрытом дастархане лежал только что испеченный хлеб, в большой чашке вспухало раскисшее тесто, а в железной печурке бушевал огонь...

Кажется, дом покинули только что, перед моим приходом. Недалеко от места расположения жилища Чоро стояли юрты Абаса, Козубека, Жолдошбека и чуть дальше Дерденбая и Чолпонбая. Заметил, там тоже никого. Немного постоял в раздумии, затем решил будь что будет и развязав вещи с карего жеребца, положил сбоку юрты Чоро в нераспакованном виде; снял с плеча ружье, повесил на верхний кончик кереге (деревянная решетка юрты), вышел наружу и обойдя юрту, прошел на заднюю часть Кызыл сарая. С самых макушек гор южного склона спускался небольшой бугорок, который заканчивался на полянке с западной стороны Кызыл сарая. Вспомнив о том, что с его хребта как на ладони видны окресности Кашка-Суу, я направился туда.

Поднявшись на холмик, я увидел на той стороне поляны толпу людей, собрались все соседи, стар и млад и было похоже на то, что они обсуждали какой-то очень важный вопрос. Судя по отрывисто доносившимся звукам, среди них кажется, кто-то всхлипывал. Никто даже не обратил внимания на меня, одиноко стоящего на холме.

— Эй, что с вами, что случилось, у вас все хорошо? – громко крикнул я, и кто-то из толпы в белом калпаке резко обернулся и сняв его с головы, помахал им, мол, подойди сюда.  

Я спустился к собравшимся, все они были в подавленном настроении, стояли растерянные и хмурые. Горько плакала Акылай, жена Чоро. Оказывается, куда-то пропал трехлетний мальчуган Айнабек, младший сынишка Чоро, которого все бросились искать, но нигде не найдя, вернулись обратно и теперь советовались что делать дальше. А сам Чоро оказывается, еще вчера выехал на джайлоо Кок-Ойрок, по каким-то своим делам.

Это случилось так. Занятая домашними делами Акылай, отдала по одному мешку в руки сыновьям – семилетнему Мунарбеку и шестилетному Тынарбеку и отправила их за кизяком на ту сторону бугра. Услышав это, трехлетний Айнабек тут же закатил скандал, топая ножками, заплакал, что он тоже хочет с ними. 

— Ладно, пусть с нами сходит, — сказали Мунарбек с Тынарбеком и взяли его с собой.

— Слышите, только не ходите далеко, пособирайте кизяк на той стороне и сразу же возвращайтесь назад, смотрите, Айнабека ни на шаг не отпускайте от себя, — строго велела мама своим сорванцам.

Разве послушают наставления матери шалуны непоседы, резвые как жеребенки, им бы игры да забавы. Они тут же пропустив сказанное мимо ушей, живо отправились за кизяком, но вскоре им стало скучно находиться на одном и том же месте и сорванцы решили подняться выше, схватили за ручку едва семенившего трехлетного Айнабека и потащили наверх. Это было значительное расстояние от дома, скажем, почти разового забега взрослых лошадей. На полпути сильно уставший малой уже не мог ходить дальше и захнычал. Тогда его понесли на спинах поочередно то один, то другой. Когда они дошли до макушки горы, братья кончиками пальцев указали ему на юрту, над которой из трубы тянулся сизый дым, бегающую с тявканьем вокруг неё серую собачонку и сказали:

— Вон наш дом, видишь? Пока мы тут пособираем кизяк, а ты возвращайся домой, ладно? Мы быстро придем... Потом посадим тебя на гнедого жеребенка, хорошо? Еще на корыте будем катать с горка, ладно? – начали уговаривать малого. Без того уставший ходьбой на такую даль, Айнабек вроде кивнул головой в знак согласия и медленно засеменил обратно в сторону дома. Обрадованные тем, что так легко уговорили капризного братика, два шалуна наперегонки без и оглядки побежали дальше, на самый верх длинного хребта. И тут сделав несколько шагов, Айнабек вдруг обернулся назад и увидел бегущих куда-то братьев с развевающимися от ветра  полами. Малышу показалось, что все интересное там, куда они бегут и он повернул назад...            

 

* * *

Акылай до самого вечера стиралась, затем стала печь хлеб и тут явились два сорванца с мешками на плечах.

— А Айнабек где? — удивленно спросила мать.

— Айнабек давно ушел домой.

— Как ушел? Когда? Откуда ушел?

— Тогда еще. В обед... С бугорка...

— Что значит в обед?

Акылай чуть ли не подпрыгнула, услышав ответ Мунарбека, её будто ошпарили кипятком.

— Как это в обед ушел, что ты говоришь?! Сколько времени прошло уже?! Если бы он ушел, то давно уже был бы дома! Ведь уже скоро стемнеет! Я же вам говорила не уйти так далеко! О господи, где же мой ребенок?! Куда же он ушел, боже спаси?! – взмолилась она, скворода выпала с рук и женщина, словно ужаленная, выскочила вон из юрты. А эти с утра ничего не евшие два сорванца, как ни в чем не бывало забежали в юрту, глотнули по чашке похлебки из ведра, впихнув в рот большой кусок свежеиспеченного хлеба и тут же отправились на поиск Айнабека, обгоняя друг друга, мигом взлетели на бугорок и спустились на поляну, где недавно собирали кизяк. Вскоре туда за мальчиками прибежала и испуганная Акылай, упавший на затылок платок болтался у неё на шее.   

— Идите чуть выше, ищите вон там, эх вы, дурачки! – кричала им бледная как полотно Акылай. — Господи, что же мне делать теперь! Куда же он ушел, мой жеребеночек!? —  причитала заметавшаяся по холмику испуганная, бедная женщина. Первой её увидела издалека жена Абаса Базаркуль.

— Батюшки, что случилось? – воскликнула она и побежала к ней.

— Базаш, милая, Айнабек мой пропал куда-то, нет его нигде! – растроганная её появлением, громко разрыдалась Акылай.  

Встревоженные соседи, услышав плач то обнимающих друг друга, то успокаивающих женщин, догадались, что произошло нечто неприятное и гурьбой отправились на бугор, кто на коне, кто пешком.

 

* **

К моменту моего прихода они оказывается, обошли все кусты, ложбинки и вернулись, не найдя мальчика.

— За эти три четыре часа, думаете, трехлетний ребенок мог уйти так далеко? Он бедный, скорее всего, устал идти, прилег и заснул где-нибудь. Давайте еще раз внимательно посмотрим под каждым кустом, поищем в щелях скал; Айнабек, наверное, проснется и сам выскочит. Вот увидете! – решительно сказал я, и мои слова, кажется, подействовали успокаивающе и соседи, павшие духом, сразу же оживились.   

— Акылай, ты тоже не очень-то убивайся, куда денется маленький ребенок, найдется, не мог он уйти далеко, — сказал я ей и она перестала реветь, подняв на меня глаза, полные слез и надежды. Кажется в отсутствии мужа Чоро, она именно во мне старалась найти опору, вытерла слезы и выпрямилась.

— Мы пойдем наверх по длине хребта, а вы еще раз тщательно посмотрите с той стороны и идите тоже наверх, встретимся в конце среднего лога, — сказал я, поделив соседей на две группы, после этого мы отправились на новые поиски пропавшего мальчика.

Акылай присоединилась к нашей группе. Палящее солнце, обычно, казалось бы застывало прямо над головой и висело неподвижно, но на этот раз оно стремительно скользало по ясному и синему небу и опускалось ниже и ниже, огромная черная тень северного склона гор, словно расправляя крылья, медленно спускалась, покрывая собой всю поляну и ни на минуту не останавливаясь, доползла до предгорья южных склон и стала подниматься все выше, гоняясь за нами. Садящееся багровым диском солнце пугало нас, торопило, и мы в считанные минуты прочесали обе стороны склона вдоль и поперек, но мальчика нигде не было.  

Невыносимо больно и жалко было смотреть на Акылай, которая металась по колючим кустарникам, цепляющимся к платью и ногам, но она не чувствовала их острые укусы, металась то вперед, то назад, иногда останавливалась как вкопанная и прислушивалась к звукам, ей чудилось, будто слышит плач ребенка и всхлипывая умоляла пустоту:

— Айнабек, сыночек, милый мой! Подай хоть голос свой, мой жеребёночек! Хоть бы увидеть тебя мельком глаз! Где ты, мой сыночек?!

Снова вставала и пускалась в бег, готовая вновь и вновь выворачивать наизнанку каждый куст, каждый сантиметр ложбинки.     

— Господи, на что мне эти муки? Почему я не узнала пораньше! Не узнала в полдень? Почему эти два шалопая пришли так поздно? Что буду делать, когда солнце сядет? Что буду делать в темноте, куда идти, где его искать? Как я могу оставить своего маленького сыночка на ночь, что с ним будет?! – ревела она и снова бегала на те места склона, куда еще падали лучи солнца. То остановившись, она протягивала вперед руки, словно хотела удержать на ладонях садящееся на острые кончики горных хребтов солнце и с горестью шептала:

— Будь милосердным, мое золотое, священное солнце, пожалей меня! Не уходи, не садись, пока я не нашла свою кровинушку, пожалуйста, умоляю, прошу тебя, не садись, солнце! – молилась она солнцу, горячие слезы безудержно текли по лицу; неумолимо убывали драгоценные минуты, беспомощная и расстерянная мать все еще стояла с протянутой рукой и умоляла судьбу проявить к ней милость и не знала, как быть и что делать дальше.

Никогда Акылай так не просила и не умоляла божее солнце проявить к ней милосердие, как сегодня... Да, кстати, и до этого в её жизни был случай. Это было пять лет назад. Тогда проверяющие выявили растрату общественного имущества у Чоро и засудили его на три года. Она осталась с двумя маленькими детьми и эти три года тянулись для неё как три века; она мучительно ждала, все время считая минуты, часы, дни, месяцы, годы; но время тянулось вечностью, казалось, солнце тогда застыло навеки на небе и вовсе не желало забирать с собой время, отведенное для осужденного мужа. И сегодня, когда потерялся её мальчик, солнце, которого тогда она даже ругала за медлительность, несмотря на все её мольбы и прощения, равнодушно и неумолимо спешило в свое извечное гнездо, будто мстило ей; оно было похоже на красные, заплаканные глаза Акылай, оно уходило, стремительно опускаясь по синему небу, оставляя эту часть земного шара в приближающемся мраке темноты, обрывала с торчащих макушек далеких суровых гор свои последние золотистые лучи.     

 

***

Мы прошли всю длину хребта, прочесав каждый его сантиметр и дошли до конца ложбинки, как вдруг где-то поблизости раздался звонкий голос Зарылбека, сына старика Жумалы:  “Суюнчу! Суюнчу!” (сообщение радостной вести, за которое полагается вознаграждение). Мы толпой бросились к нему, думали, что ребенок нашелся. “Оозуңа май, айланайын оозуңа май!” (“Масло тебе в рот” – так говорят в знак благодарности человеку, сообщавшему радостную весть), — первой побежала к нему тяжело дышащая Акылай.

— Айнабек прошел здесь. Вот его следы! Я нашел их! Нашел! – не переставая кричал Зарылбек будто нашел самого мальчика. За Акылай подоспели и остальные.   Мы на самом деле обрадовались, увидев на недавно выпавшем, еще не растаявшем снегу аккуратные маленькие следы детских ботинок.

— Ну вот, он пошел в эту сторону, бог даст, скоро найдем его! – сказали мы хором и снова начали прочесывать склоны хребта. Обрадованные найденным следам Айнабека, мы не сомневались, что вот-вот найдем его самого. Теперь кричала не только Акылай, громко начали вопить все и звать Айнабека. Следы ботинок малыша на снегу дали нам новую надежду и силы, ведь вот они, значит и он сам где-то здесь думали мы и окрыленные этим, заново побежали по ложбинкам и густым зарослям. Но когда сумерки сгустились, у всех остыл горячий пыл и люди пали духом. Все наши крики и мольбы уходили в пустоту, никто не отзывался, Айнабек исчез, будто унесла его сказочная жар птица.

 

***

Через считанное время в горах наступает темнота. Я предложил последнее – не тратить зря время и спуститься обратно вниз и еще раз тщательно поискать его там, возможно, он уже спутился туда. Все посчитали это правильным и вернулись назад к низовью. Как только начали спускаться, вдруг шедшая рядом Акылай резко повернула назад и словно безумная, впохыхах побежала обратно.   

— Ай Акылай, ты куда? Что с тобой? – закричала не своим голосом жена Козубека  Айна и побежала за ней. Она подумала, что та на самом деле сошла с ума и бежит куда глаза глядат.

— Акылай, остановись! – кричала Айна, стараясь догнать её.

— Остановиться? Почему! Чтоб сдохнуть мне! Как я могу бросить следы моего сыночка?! – разревелась она с новой силой и дойдя до тех самых следов Айнабека завопила:  

— Как я могу бросить следы своего ребенка! Как я могу бросить их! – снова и снова повторяла она, вдруг расстегнув единственную пуговицу на отложном воротнике своего платья, присела и начала собирать словно золотые монеты, лежащие гуськом на снегу следы своего ребенка и судорожно запихывать их в воротник...  

 

***

Бледная луна забралась на свое обычное место и мягко светила, но на черной земле, окутанная тьмой, ничего не было видно.

— Если вы посчитаете правильным, то мой совет таков: сейчас все расходимся по домам, но никто спать не будет. Каждый зажигает у себя огонь и фонари, откроет тюндук (верхнее ответствие юрты) и поднимет двери своей юрты. Может быть, ребенок увидит свет огня или фонаря и найдет дорогу домой. Другого выхода я не вижу, — предложил Козубек подавленным и уставшим соседям.  

— Если хотите, уходите все, но я не уйду, пока не найду своего ребенка! – резко возразила заплаканная Акылай, топая ногами.

— Перестань, Акылай, потерпи, одумайся. Как ты одна останешься здесь и найдешь его в такой темноте? Ведь везде обошли. Может быть, ребенок спустился на поляну, ходит и ищет нас? Козуке дело говорит, может он увидит огонь и сам найдет дом. Нам лучше быстрее идти домой и разводить огонь в очагах, зажечь фонари, — сказала Базаркуль. Её слова, кажется, подействовали на несчастную Акылай и вроде бы немного успокоили.

Все мы направились вниз и тут навстречу вышла вторая группа. Среди них были и Мунарбек и Тынарбек с осунувшимися испуганными лицами. Дети ведь, они то и дело с украдкой бросали свой тревожный взгляд на безудержно плачущую маму.   

 

***

Соседи вернулись домой и по совету Козубека зажгли огонь в очагах возле юрты, лампы и фонари внутри дома, открыли тюндуки, подняли двери юрт и все собрались в доме Чоро.  

В глубине юрты, в окружении двух женщин Айны и Базаркуль, сидела безутешная и растерянная Акылай. От текущих горячих слёз таял снег со следами Айнабека и от того верхняя передняя часть её синего ситцевого платья полностью вымокла.

«Смени платье, а то схватишь простуду, Акылай», – уговаривала её Айна. Но она посмотрела на неё с каким-то отрешенным взглядом и тихо сказала: «Даже если и помру от простуды, но платье не сниму, потому что в нем следы моего ребенка, слышишь, следы моего сыночка! Следы моего ребенка на моем теле, слышишь?!» – и заплакала снова.

Поскольку пропащий без вести ребенок еще не является умершим, мы  поняли, что в кыргызских обычаях нет каких-то утешительных слов в знак поддержки матери пропавшего ребенка и поэтому особенно трудно и тяжело было нам, нескольким взрослым мужикам, сидящим, хмуро опустив головы и не знающим что сказать этой несчастной горемычной женщине и как её утешить. Мы сидели молча, только изредка двигая спинами, чтобы сесть поудобнее и напряженно прислушивались в сторону поднятой к верху двери юрты и не отрывали от неё глаз -  а может услышим плач ребенка или вдруг увидим издалека его силуэт.

Темная мрачная ночь полностью заключила в свои объятия вершины вековых гор, холмы, поля и луга, побежала дальше вдоль реки Чон-Кемин и выбираясь из долины Кашка-Суу, целиком покрыла собой необъятные поля, пахнущие солнцем; но она не осмелилась подходить к огням десятого фонаря и бущующей пламени горящей высохшей арчи, вырывающейся ввысь из отверстий каменных очагов; ночь -разбойник хитро кружила возле огня и все норовила подавить его, когда он уменьшался, но снова отступала, когда пламя возгоралась с новой силой.

Стояла звенящая, тревожная тишина, не были слышны ни лай собак, ни плач ребенка, снаружи царила хмурая черная ленивая ночь поздней осени, слышен был только плач Акылай... Постепенно угасал огонь и вместе с ним наши надежды...

И вдруг... О чудо, что это?! Тишину разорвали громкий лай собак. Все мужчины разом бросились наружу. Приехавший верхом человек был старик Малик, который привез продукты своему племяннику Ишенбаю.   

— Смотрю у всех тюндуки стянуты, двери приподняты, повсюду огни горят. Все в порядке у вас? Цел ли ваш скот, здоровы ли вы сами? Что-нибудь случилось, в чем дело? – заговорил с тревогой в голосе старик Малик, не слезая с коня. После того, как поздоровались с ним, старик Малик внимательно выслушал о случившемся и сказал:

— Дети мои, когда с пути сбиваются маленький ребенок или детеныш животного, то они всегда идут наверх. А вы оказывается, искали его чуть ниже. Пока не слез с коня, пожалуй, сам поеду и поищу его, — сказал он и отдав переметную сумку в руки Ишенбая, приударил камчой своего белого жеребца и вскоре исчез в кромешной ночной тьме.

 

***

Никогда в жизни я не видел мать, потерявшую своего ребенка. И то, что пережил сегодня вместе с ней, потрясло меня до самых глубин души. Я смотрел на неё, обезумевшую от внезапного горя и мне казалось, что притупился мой бывалый беззастенчивый и своевольный характер, не осталось и следа от прежней удалости и бравады. Чем больше она плакала как верблюдица, потерявшая своего верблюжонка, выла как волчица, лишившаяся своего щенка, тем ниже я опускался и становился все меньше и меньше.

Я был метким охотником. Но Чоро был еще лучше. Не осталось ни одной горы, по которой мы не ходили с Чоро, ни одного кайберена, по которому мы не стреляли. Я любил стрелять в жирного, крупного киика. “Зачем тебе старая дохлятина, если стреляешь, то стреляй в молодых козлят и ягнат! Разве есть на свете жаркое, вкуснее мяса молодого козленка! — поговаривал друг Чоро, мягко глотая теплую слюну.   

Помню, однажды вернулись домой, словно герои, застрелив молодого козленка косули. Думали Акылай обрадуется, но куда там... “Это ведь совсем еще дитё, разве можно направить ружье в ребенка?!” – в сердцах буркнула она и обиделась на нас. “Ээ Нуке, баба есть баба. Как ни старайся, ей все равно не угодишь. Ишь ты, обиделась она”, — сказал тогда Чоро и махнув рукой, прошел прочь.  

Иногда нам не везло и в такие моменты мы искали детеныша косули, спавшего, свернувшись калачиком в густой траве, разомлев от молока матери. Это она его оставила в этом укромном месте, спрятав от опасности. Услышав человеческий шорох, косуленок еще глубже прятал свою мордочку в траву и припавшись к земле, замирал неподвижно. Когда мы подходили совсем близко, то он резко вскакивал с места и подпыргнув вверх, пускался бежать. Чоро ловил его именно в момент прыжка в воздух, раздавался звук выстрела и получивший смертоносную пулю косуленок падал, не успев опуститься на ноги.

К утру сюда на кормление возвращается мама косуленка, которая ушла по ложбинкам и полянам, чтобы наполнить молоком вымя и не находит своего дитя; она снова и снова обнюхивает его следы, учуяв неладное, мечется то вверх, то вниз, зовет его с криком: “Бау! бау!” Из наполненного вымени капает молоко, но жуткая тревога за пропавшего детеныша жгет её грудь, и она готова на все, чтобы найти и спасти его от беды...

Сидел я в юрте Чоро и в голову лезли тяжелые мысли. Оказывается, человек ты или кайберен, обитавший в горах, но оказывается, для всех живых существ на земле мать есть мать, дите есть дите, думал я. На душе становилось горестно и неуютно, хотелось выскочить отсюда и бежать куда глаза глядат, уж слишком тяжело и невыносимо больно было смотреть на все это...

И вдруг снаружи снова громко залаяли псы и в перемешку с собачьим лаем, будто донесся до нас отрывистый голос “Суюнчи!”. Сидящие замерли на миг, не веря своим ушам, но второй раз отчетливо услышав тот же радостный голос, мигом высыпались из юрты. Из густой темноты показался белый жеребец деда Малика. “Суюнчи, милые мои! Суюнчи!” — хриплым голосом кричал старик. Впереди него на седле сидел малыш Айнабек! Кажется, он всю дорогу спал в теплом объятии старика, и услышав шумные голоса людей, проснулся и закричал “маа-ма!”. “Ах ты сорванец мальчишка, где же ты был, испугав всех нас?” – воскликнул Козубек и сняв малыша с седла, заключил в свои объятия. Тут же к нему бросилась бедная Акылай: “Жеребеночек мой, милый мой! Не сон ли это, или на самом деле я вижу тебя?!” – крикнула она и почти вырвала его из рук Козубека.

 

***

Вся одежда и легкие ботинки малыша были изодраны в клочья. Из ободранных колючками ножек и пятки сочилась кровь. Женщины соседки вмиг окружили Акылай с Айнабеком и при ярком свете фонарей начали иголками вытаскивать каждую колючку, сняли изодранную одежду, искупали в теплой воде, замазали раны на ножках бараньим жиром и перевязали. Напоили горячим молоком, сытно накормили свежим каймаком с мягким хлебом. Но весь день бродивший в поисках дома  по горам и камням, заплаканный, уставший малыш немного поев, сразу же заснул крепким сном.

“Слава тебе господи, люди дорогие, милые мои, ребеночек мой нашелся!” – кричала расстерянная Акылай, вытирая безудержно льющиеся слезы. “Живи долго дорогой мой дед Малик! Спасибо тебе мой родной, пусть дети твои живут долго и счастливо! Пусть все беды, невзгоды жизни обходят тебя стороной!” – благодарили старика Малика Акылай и соседи хором.  

“Слава богу, нашелся мой сыночек! Калматай, родной мой, сходи в сарай, там среди баранов есть мясистый валух, у него спина помечена краской, выведи его сюда. Принесем его в жертву, пусть все беды уйдут вместе с ней”, — обратилась  Акылай к Калматаю, чабану Чоро. Тот молча взял веревку и направился в сарай.   

 

***

Несмотря на позднюю ночь, был зарезан жертвенный баран, на очаг поставили казан. Растопили самовар, накрыли дастархан. Бегающая по дому встречая гостей Акылай то и дело останавливалась возле спящего Айнабека целовала его и ласково приговаривала: “Мой золотой, сердечко мое!”

Так заканчивалась та ночь на берегу шумной горной реки Чоң-Кемин, на пестрой зимовке Кашка-Суу; темное небо светилось бесчисленным количеством звезд, вокруг юрты моего друга Чоро ярко светились огни лампад, с большого каменного очага ввысь вырывался красно-синий язык пламени, на лужайке возле юрты шумно и радостно бегала детвора, суетливо сновали женщины и девушки с блюдами и шумовками в руках, слышался оживленный разговор мужиков, прерываемый иногда громким хохотом...

Когда вскипел самовар и гости заняли свои места вокруг дастархана, неторопливо пришел и дед Малик, главный герой дня, ушедший к себе сменить одежду. Он вошел в юрту и как подобает аксакалу, занял самое почетное место. Всем не терпелось услышать от него, как он нашел малыша.

— У моего жеребца ум как у человека, — начал старик Малик. – Мы с ним пошли по всей длине хребта и поднялись на самый верх. Я полностью ослабил поводья. Конь то и дело навострив уши, прислушивался, будто слышал какие-то звуки. Останавливался на несколько секунд и шел дальше. Так мы дошли до самой верхушки хребта и вдруг неожиданно мой конь встал как вкопанный, и вытянув шею, начал обнюхивать что-то.      

Старался пришпорить, но он не сдвинулся с места. Бело-серый не зря остановился, подумал я, и посмотрел по сторонам в надежде увидеть хоть что-нибудь, но из-за темноты ничего толком не разглядел. Что-то здесь не то, снова подумал я, медленно слез с коня и подошел к месту, куда он вытягивал шею, точно гусь. Подошел и глазам своим не поверил! В пару метрах от меня сонно шатаясь еле стоял на ногах совсем обессилевший малыш, он уже не мог ни плакать, ни кричать, ни двигаться, его просто качало, как пьяного из стороны в сторону.

“Точно пропал бы мой сыночек, не окажись там дед Малик! – воскликнула растроганная Акылай и снова заплакала.

— Ну будет тебе, Акылай, сколько можно слезы лить? Ребенок твой нашелся, не плакать, а радоваться надо тут! – одернула её жена Козубека Айна. “Ты права, Айнаш, конечно права!” – ответила Акылай и торопливо вышла умыться.

Гости видимо, решили больше не мучить бедную Акылай одними только разговарами о пропаже её ребенка и поэтому направили тему разговора в другое русло.

— Эй, Нуке, когда придет твой друг Чоро, вы наверное, ранним утром отправитесь охотиться на кииков да? – спросил Козубек, обращаясь ко мне.

— Да, наверное, так и сделаем, – вяло ответил я.

— А будет шыралга (подарок из добычи), Нуке? – снова задал вопрос Козубек улыбаясь и испытывающе посмотрел на меня.

— Бог даст, будет тебе шыралга, Козуке, – тихо пробормотал я в ответ.

Сидящие за дастарханом, начали горячий спор о том, кто же лучший охотник, Чоро или Мамытай из рода Байтумы, который никогда не выезжал за пределы Чым-Булака. Одни хвалили Мамытая, вторые Чоро, но никто в споре не мог одержать верх и обе стороны продолжили отчаянно спорить.

Хотя я знал намного больше, чем кого-либо из них об охотниках и охотничьем ремесле, но почему-то не хотел вмешаться в их горячий спор. Я никак не мог забыть о сегодняшнем случае, связанном с пропажей малыша Айнабека и думал о нем. От этого напряглась голова и будто ощутил жар на своем теле.

“Вот такой, оказывается, человек, — думал я. – Смотри как радуется Акылай, которая нашла своего ребенка! Всю душу теперь открывает гостям, глаза светятся счастьем, она готова бросить им под ноги весь мир! Наверное, нет на свете сильнее радости матери, которая нашла своего пропавшего ребенка! Казалось, ликование Акылай не может умещаться в маленький Кашка-Суу, оно вот-вот перельется через край с такой силой, что сплетаясь с буйными ветрами Чон-Кемина, чистыми, бурными потоками его горной реки, проникнет через границы кыргызов и разольется по раздольям бескрайней казахской степи!

“Угощайтесь, ешьте же!” – уговаривает гостей Акылай. И мы, почетные гости этой трудной ночи, объединенные вместе горем и радостью Акылай, угощались и ели.  

 

***

У поздней осени длинные ночи, поэтому гости сьев бешбармак, долго еще сидели, разговаривая о разном и разошлись далеко за полночь. Выходящий последним из юрты Козубек вдруг остановился на пороге и еще раз напомнил мне:

— Нуке, не забудь про подарок от добычи! 

— Как я могу забыть, Козуке, конечно, не забуду.

— А-ап молодец! Ты настоящий джигит! Дай руку! Удачной охоты тебе! – пожелал он, кажется, не только мне, но и себе тоже.

Выходя из юрты, я наклонился к нему и сказал:

— Подожди меня, Козуке, я сегодня переночую у тебя.

— Оо, отлично, Нуке, я выйду, покурю и подожду тебя, – ответил легкий на подъем Козубек и мигом вышел вон.

— Бог даст, скоро Чоро приедет. Зачем тебе среди ночи шататься по дворам других, остался бы здесь, – сказала Акылай, может быть, для приличия.

— Нет. Лучше переночую у Козуке. Придет ли Чоро, не придет, пойдем ли на охоту или нет, кто знает? В любом случае утром приду. Аа, кстати, я заберу свое ружье и вещи, ладно? Че я буду будить вас с раннего утра? – сказал я и потянулся за ружьем, который висел на решетке юрты и нераспакованной поклажой. Но тут Акылай недовольным тоном сказала:  

— Разве правильно будет, если придешь туда с торчащим на плече ружьем словно ночной разбойник! Оставь, пусть лежат. Утром заберешь. Сказала и посмотрела на меня как-то сурово. Никогда Акылай не позволяла себе такое, она была всегда покорная и ни разу ни в чем не перечила мне. Я почувствовал что, за этим у неё в душе лежит какая-то скрытая мысль и что-то внутри перевернулось. Я вышел, не сказав ни слова.

Возле юрты меня ждал Козубек...

 

***

Жена Козубека, моя аяш Айна тоже ни в чем не уступает Акылай, она такая же умная, открытая и гостеприимная, умеет одинаково уважить и старших, и младших. Айна хотела постелить мне на самом почетном месте юрты, но я отказался под предлогом того, что нужно будет уходить на охоту спозаранку и поэтому лег нераздетым в левом углу юрты, на узком одеяльце, укрывшись своим полушубком. Айна уже уложила всех, но у женщины мелкие домашние дела не кончаются даже ночью, она помыла всю оставшую посуду, потом ушла за кизяком, чтобы под утро огонь в печи не погас и не замерзли детишки. Спустя некоторое время вернулась с кизяком полным корыта и проборматала в сторону мужа, который еще не спал.

— Кажется, Чоро вернулся из Кок-Ойрока. Со стороны его юрты слышится какой-то странный звук, то ли дрова колит, то ли молотком железо отбивает.

— Мы же накололи достаточно дров перед тем, как варить мясо. Или что, в печке у Акылай горит только дрова, наколотые Чоро? -  съязвил Козуке, наполовину высунув голову из одеяла.

— Ладно дрова, но что за нужда посреди ночи отбивать железо?

— Ээ старушка, какой интерес у тебя к этому? Может, он выправляет свой железный кол для коновязи...

В юрте погасили лампу и вскоре вся семья Козубека дружно захрапела. Я долго не смог уснуть, думая о всяком, только под утро чуток задремал. Проснулся от испуга. Если б Чоро приехал из Кок-Ойрока, то меня бы уже разбудил. Что с ним? Или они решили, что я поздно лег и охоту отложили на завтра? Пожалели, наверное, меня и решили, пусть поспит вдоволь, успеется завтра поохотиться, подумал я вышел из юрты.   

Высохшая трава покрылась серым предутренним инеем, выйдя из теплой юрты, от прохладного ветерка, дующего вниз по речке, я почувствовал легкий озноб на теле. Ведь поздняя осень и от того сурово веяло холодком. Глаз радовали только густые, все еще зеленые ели на северных склонах гор, которые словно отказывались подчиниться власти осени и приближающейся зимы. А знаменитые джайлоо и кочевья на южных склонах, покрытые выжженной желтой травой, уже лишились своей летней зеленой красы и подставляя лицо холодным ветрам, просили снега.

Дай, думаю, узнаю, приехал или нет Чоро и зашагал в сторону его юрты. Синий кобель и серая сука уже не лаяли на меня громко, как вчера, а наоборот, выбежали навстречу вполне дружелюбно, ласково виляя хвостами. Когда мой друг Чоро возвращался из дальней поездки, не снимал седло со своего гнедого жеребца и чуть приослабив подпругу, ставил на выстойку. Смотрю, на коновязи нет коня, значит, Чоро еще не вернулся. Кажется, все сильно устали после вчерашнего случая и поэтому все спали беспробудным сном. Я обойдя юрту, подошел к двери и глазам своим не поверил! Замер как вкопанный. Поклажа валялась на одном месте, а мое пятизарядное ружье на другом. Кто знает, чем крушили его, то ли топором, то ли кувалдой, и от моего ружья ничего не осталось. Приклад был разбит вдребезги, словно рубили его на дрова, по прицелу долбанули так, что он буквально прилип к стволу... Одним словом, мое ружье, наводившее ужас и страх на диких животных, бьющее без отказа и промаха по любой цели, будь то убегающий козленок или притаившийся косуленок, валялось как никому не нужный хлам. Сколько самок мы с Чоро оставили без детенышей этим ружьем, сколько раз я слышал горестные крики “бау! бау” матерей-олених, мечущихся в поисках своего убитого козленка, волчиц, воющих на небо, и ни разу сердце мое не ёкало в груди и не жалось! Первый раз оно дрогнуло сейчас, когда Акылай потеряла своего малыша.  Я видел как она кричала и металась в поисках своего дитя, точно так же, как и те самки – косули, волчицы! И увидел, как она безумно радовалась, когда нашелся её дитя, как крепко прижимала к себе и целовала. Кажется, нет на свете ничего сильнее, чем видеть сияющее от счастья лицо матери!  Конечно нет. Но оказывается, счастье человека-матери и счастье самки-матери не одинаковы, это я понял после того, как свидетелем драмы, случившейся в семье моего друга! Самки, потерявшие своих детенышей – косули, оленихи и волчицы, хотя и пережили горе, как и Акылай, но оставались ни с чем, им никогда не суждено было радоваться и ликовать как Акылай! Оказывается, ты это поняла, Акылай!

«Правильно сделала, что уничтожила мое пятизарядное ружье, Акылай!» – сказал я и собрав то, что осталось от своего грозного оружия, направился к дому Козубека.

— Вот тебе шыралга! – буркнул я и швырнул обломки ружья к его дверям, вошел в сарай и вывел своего карего жеребца, стоящего там со вчерашнего дня и вдоволь наевшись корма, грыз удила; оседлал его, перебосил поклажу, вложив ноги в стремена, сел верхом и без ружья на плечах поскакал в свой аил Тенирменти, мирно лежащий под синим небом там, где-то внизу, в одном из уголков долины Чон-Кемин.

Почему-то было легко и приятно на душе...

 

© Нуралы Капаров, 2022

© Перевод на русский язык Бахтияра Шаматова, 2022


Количество просмотров: 803