В логове снежного барса

Повесть

Романтическая история мужской дружбы двух охотников – кыргыза Жанторо и русского переселенца Ивана, продолженная их потомками. Повествование окрашено чудными мотивами нетронутой природы в кыргызских горах

Из книги: Мельников В.Я. Сочинения. – Б.: Просвещение, 2003. – 598 с.

ББК 84 Р7-4
    УДК 82/821
    М-48
    ISBN 9967-02-296-5
    М 4702010202-03

    С раннего утра погода не предвещала ничего хорошего. Небо было затянуто серыми низкими тучами, лениво сеявшими мелкий скрипучий снежок. Резкий ветер гнал слезы из глаз, не привыкших к холоду после комнатного тепла.
        Миновав окраину Тюпа, наш УАЗ резво покатил по равнине с заброшенными полями и прозрачными, вырубленными на дрова перелесками, миновал несколько селений со скучными домишками, с засохшими будыльями подсолнухов и кукурузы на огородах. То и дело мы обгоняли неспешно едущих по своим зимним делам всадников в нагольных овчиных шубах, тебетеях и малахаях. Постепенно сугробы обочь дороги становились все выше. Горы обступали нас с трех сторон и, наконец, за очередным поворотом дороги сомкнулись. Заснеженные склоны закурчавились вечнозелеными ельниками. Словно приветствуя наше появление, солнце пробило дыру в тучах и расцветило своим сиянием бело-зеленые крутые бока исполинов.
        Мы тряслись по ухабам уже три часа, затекшие ноги просили воли и движения. Когда показался пограничный шлагбаум, все с облегчением вышли из машины. Как только покончили с делами, мой сослуживец предложил прогуляться по заросшей кустами лощине, спускающейся от дороги к лесистому урочищу. Пройдя с ним чуть больше километра по малохоженой снежной тропе, я вдруг увидел старую избушку с хозяйственными постройками. Из трубы курился дымок, в загоне блеяли овцы, в хлеву сыто похрюкивала свинья.
        Я не удержался от удивления при виде русского жилья в этом удаленном месте, однако мой провожатый остался невозмутим.
        — Давайте заглянем, — предложил он и, увидев, что я замялся, пояснил: — Не стесняйтесь, здесь живет мой старый знакомый Андрей Шубарин, он будет рад нашей встрече.
        — Какой… Шубарин? – снова удивился я. И было отчего. Ведь, насколько мне известно, Шубарина, фамилией которого названа эта местность, давным-давно нет в живых. «Что за шутки, однако», – подумал я с неудовольствием, нерешительно топчась у грубой со старинными железными навесами двери. Мой товарищ, явно довольный произведенным на меня впечатлением, со снисходительной улыбкой знающего человека повторил приглашающий жест и постучал в дверь. Она отворилась, показалась молодая женщина. Мой спутник дружески чмокнул ее в щеку и представил меня.
        — Лена, — в ответ назвала она себя и, пригласив нас к столу, поставила на чугунную плиту закопченный чайник, нарезала хлеба, сала, наложила в миску квашеной капусты и налила по чарке разведенного спирта. Пока женщина хлопотала, я успел украдкой разглядеть ее. Лене было не больше тридцати лет, но в уголках глаз уже лучиками расходились первые морщинки – знак чрезмерного труда и недосыпаний. Открытое лицо и внимательный добрый взгляд хозяйки вызывали симпатию, а едва начинающая полнеть, но еще подтянутая фигура дополняла общее впечатление о ней как о красивой женщине. Я сразу поймал себя на мысли о том, как не вяжется ее молодость и красота с убогой обстановкой избушки – с глиняным полом, закопченными бревнами однокомнатного дряхлого сруба с низким потолком, перегороженного на две половинки цветастой ситцевой занавеской.
        — Где же Андрей? – спросил мой товарищ.
        — Где-то в ближнем отщелке, за лисичкой отправился побегать. Скоро уж должен быть…
        В этот момент хлопнула дверь, в избушку вошли двое мальчишек дошкольного возраста и уставились на гостей диковатыми глазами. Товарищ угостил их конфетами, которые моментально исчезли за смуглыми обветренными щеками.
        — Кроме леса и гор, они у нас, почитай, ничего еще не видели, — со вздохом сказала хозяйка.
        — До школы отсюда не близко, как же учить-то будете? спросил я.
        — Два годика еще есть в запасе, а там видно будет, — ответила она.
        Мы выпили, закусили и только после этого мой товарищ счел нужным прояснить мое недоумение по поводу избушки и ее обитателей. Я узнал, что глава этой затерянной в горах семьи – правнук известного Ивана Шубарина, унаследовавший от него старую избушку. Новость еще больше подогрела мое любопытство, и я принялся расспрашивать Лену, как же оказалась здесь молодая семья.
        Ее рассказ, дополненный вернувшимся с охоты Андреем, другими лицами и некоторыми документальными свидетельствами, сложился в историю, настолько примечательную, что я решил поведать ее читателю, добавив, впрочем, многое и от себя.

        * * *
        Андрей и Лена познакомились в сельскохозяйственном институте и на пятом курсе стали мужем и женой. После окончания учебы поработать агрономами не пришлось – колхозы и совхозы в одночасье порушили, а новых землепользователей еще не появилось.
        Общими усилиями родители Андрея и Лены купили молодоженам двухкомнатную квартиру в Караколе и подарили кое-что на домашнее обзаведение. Но на жизнь надо было зарабатывать самим. Не устроившись по специальности, решили открыть собственное дело – заняться шитьем брюк и женских костюмов. Лена училась на курсах кроить и шить, взяла в аренду швейную машину, раздобыла выкройки и лекала. Однако денег на резко вздорожавшие материалы и фурнитуру не хватало и тогда молодые отчаялись на рискованный шаг  — взяли в ломбарде недостающую сумму, оформив в залог квартиру.
        Лена шила, а Андрей занимался сбытом готовой продукции. Работали день и ночь, выкладывались как могли. Но дело не пошло. Пропал когда-то ажиотажный спрос на модные вещи, покупатель обеднел и стал прижимист.
        Предприниматели разорились и оказались на улице без крыши над головой и без гроша в кармане. Что было делать, куда податься? Тут-то и вспомнил Андрей про пустующую избушку своего прадеда, в которой однажды побывал еще будучи студентом во время охоты на фазанов. Молодые собрали пожитки и на последние деньги отвезли их туда в грузовике.
        На новом месте обживались долго и трудно. Андрей застеклил единственное в избушке окно, починил крышу, печь и баньку, заменил трубу, утеплил свежим мхом стены, соорудил деревянный хлев и сарайчик. Лена освежила глиняный пол, оштукатурила и побелила потолок. Зима выдалась снежной и холодной, но они не мерзли – прадедовская русская печь после починки грела хорошо, а на лежанке так и вовсе была благодать.
Весной и летом ни на день не убавлялось хлопот на огороде, под который Андрей расчистил и вскопал поляну среди кустов.
        Через два года их участок земли, постепенно расширяясь, стал приобретать черты маленького натурального хозяйства. Они старательно использовали полученные в институте знания, и земля вознаграждала труд щедрыми урожаями. Андрей корчевал кусты, копал землю, закладывал компосты и вносил удобрения, а Лена выращивала рассаду и ухаживала за растениями. Рука у нее была легкая – все приживалось, росло и давало плоды. Теперь у них весь год были свой картофель и другие овощи, без которых борща не сваришь и солений не припасешь. Эти припасы дополняли дары природы – смородина, облепиха, барбарис, рябина, шиповник и грибы, которые не выводились в горах всю вторую половину лета и начало осени.
        Андрей, как и Лена, любил работу на земле, однако начинал тосковать, когда подолгу не удавалось вырваться на охоту. Страсть к ней он унаследовал от отца и прадеда Ивана, был, можно сказать, потомственным охотником. После окончания института отец подарил ему самое дорогое, что у него было, — охотничий нарезной карабин «Барс» с оптическим прицелом и тульскую штучную «вертикалку». Поселившись на прадедовой заимке, Андрей обошел все окрестные горы и леса, был удачлив на охоте и всегда приносил то фазанов, то кекликов, то зайцев, а то и лисичку. Но на крупную дичь еще ни разу не ходил – далеко, времени нужно много, а без коня и недели не хватит.
        На первом году их робинзоновского житья-бытья Лена родила двух близнецов. Теперь отлучаться из дому даже ненадолго было никак невозможно. Но как только дети чуть подросли, Андрей снова, улучив часок, убегал на охоту.
        Однажды весной жена посеяла на пятачке горсть припасенных с институтской практики элитных семян пшеницы местной селекции. Семена дружно взошли и дали хороший урожай. Поздним вечером при свете керосиновой лампы она подсчитала, что условный урожай с гектара составил бы не меньше пятидесяти центнеров.
        — Все у нас есть, зерна и муки только нет, — сказала она, когда легли спать. – Я вот прибросила и выходит, что мы вполне можем обеспечить себя хлебом, не покупая на стороне.
        Эта мысль поначалу показалась Андрею пустой фантазией. На клочке земли не развернешься, если и соберешь какую-то малость, то и курам на прокорм не хватит. Да и земля ведь чужая, согнать могут, коль загребешь побольше.
        Но у Лены были другие соображения. В сельской местности рассуждала она, землю сейчас всем дают. Почему бы и им не оформить право на владение небольшим участком? От продажи овощей и лесных даров в семейном бюджете оставались кое-какие деньги – можно попробовать купить лошаденку. «А ведь и в самом деле резон есть, — всерьез задумался Андрей. – С лошадью куда сподручнее. И на охоту можно будет ездить подальше.» Последний довод особенно воодушевил его, и он с утроенной энергией принялся добывать и копить деньги, одновременно присматриваясь к ценам на лошадей. Однажды Шубарину посчастливилось договориться с одним чабаном о покупке по сходной цене еще не старого жеребца.
        — Хороший конь, сам увидишь. Не продал бы, если б не нужда, — сказал хозяин жеребца. — Если будешь беречь, никогда тебя не подведет.
Доплатив за седло, Андрей вернулся домой верхом. Пришлось срочно чинить полуразвалившуюся конюшню для Боз-Тулпара – так звали коня по-кыргызски.
        Вскоре в хозяйстве появился примитивный плужок, что-то вроде старинного кыргызского буурсуна с двумя арчевыми поручнями. Это чудо техники Андрей соорудил собственноручно, приспособив под рабочую часть брошенный на бывшем колхозном поле поломанный лемех тракторного плуга. Одна лошадиная сила с лихвой заменила две лопаты и позволила значительно расширить пахотный клин на южном склоне пологого пригорка. Там хорошо росли пшеница и кукуруза. Теперь каждый год они были с зерном, а значит и с домашним хлебом, который Лена пекла в русской печи.
        В конце лета Андрей покончил с обмолотом зерна и запасся сеном на всю зиму. Хоть другой работы оставалось еще много, но несколько деньков на охоту можно было выкроить, и он надумал съездить куда-нибудь подальше.
        Выехал на заре, но все равно не хватило времени, чтобы засветло добраться до места. Андрей расположился на ночевку у огромного валуна, от которого едва приметная тропа, оставив позади верхнюю границу ельников, уходила к снежникам и ледникам. Стреноженный конь пасся на крохотной полянке с сочной травой. Его фырканье и далекий шум потока были единственными звуками, нарушавшими тишину звездной ночи. Под утро едва посветлело небо и на востоке среди гор прорезалась алая полоска, в свежем воздухе нежными, чуть капризными флейтами зазвучали голоса горных индеек-уларов. Их пение мгновенно развеяло чуткий сон Андрея. Не прошло и минуты, как он уже карабкался по крутому откосу, хоронясь среди кустов и камней. Наконец добрался до гребня, откуда доносилось пение. Но птиц там не оказалось, их голоса слышались на противоположном склоне горы. Он долго разглядывал этот склон сквозь оптику прицела, но ничего не заметил. Только тогда до него дошло, что улары, как и кеклики, умеют ловко обманывать неопытных охотников, быстро перебегая с места на место. В одиночку, без тренированной охотничьей собаки, их трудно добыть. Пришлось оставить надежду полакомиться вкусным целебным мясом и продолжить путь по опасной звериной тропе. Сужаясь так, что едва умещались копыта коня, она лепилась по карнизу отвесной стены. Каждый камень, на который ступала нога охотника, мог вывалиться из своего гнезда, и тогда останки на острых скалах стали бы добычей беркутов. В самых опасных местах Боз-Тулпар, кося огненным глазом, пугливо всхрапывая и словно ощупывая копытом надежность опоры, продвигался вперед медленным шагом и никакой бич, никакая сила не смогли бы заставить его ускорить ход. Андрей шел следом, для страховки цепляясь руками за каменные выступы. В самом конце этой жуткой птичьей тропы он заметил маленькую площадку у входа в пещеру, который был такой большой, что через него могла пройти лошадь. Хотелось посмотреть, что там, но надо было спешить, так как солнце перевалило за полдень. Обогнув скалу, тропа вывела охотника к морене, над которой нависал мощный ледник. Отсюда местность хорошо просматривалась, но ничего, что могло бы стать охотничьим трофеем, не было видно. Андрей стал прикидывать, куда идти дальше, но небо дотоле ясное, стало вдруг затягиваться мутной пеленой. Клубясь, наползли тяжелые тучи, и в считаные минуты мгла заполнила все вокруг. Сорвался ветер и закружил, завыл слепящий тянь-шаньский буран. Холод пронизывал до костей. Андрей понимал, что если быстро не успеет найти укрытие, то будет обречен на верную гибель. На морене, среди наносных камней вряд ли скроешься от стужи и снега, да и ветер здесь особенно свиреп. Ничего не оставалось, как попытаться найти пещеру, которую недавно заприметил. Скользя по мокрым, покрытым снежной порошей камням, ежесекундно рискуя поломать ноги, человек и конь все-таки вышли к тропе. Еще шаг, еще… Нога в кирзовом сапоге соскальзывает с горбатого камня, но, слава Богу, тропа здесь еще не так узка. А снег все гуще и ветер так силен, что валит с ног. Даже в двух шагах ничего не видно. Боз-Тулпар вдруг заржал и остановился.
        — Ну, чего стал… Вперед! – с отчаянной злостью закричал Андрей, теряя последние искры надежды.
        Боз-Тулпар неуверенно переступил копытами и, отвернув голову в сторону, снова заржал. Андрей посмотрел в ту же сторону, сделал шаг… и увидел проем в скале. Значит, все-таки добрались до спасительной пещеры! Цокая копытами, конь послушно последовал за ним. Впереди в черной глубине фосфорически вспыхнули два огромных светляка и раздался рык, от которого волосы встали дыбом. Боз-Тулпар дико замолотил копытами и попятился к выходу. «Барс!» – мелькнула мысль, и Андрей, тоже пятясь, попытался рывком сдернуть перекинутый за спину карабин. Наконец это ему удалось. Трижды клацнул затвор, выстрел громовым ударом расколол пещеру. Пуля, видимо, не задела хищника. Огромным прыжком он достиг выхода и исчез. Прошло с полчаса, но Боз-Тулпар не успокаивался, продолжал всхрапывать и бить копытами. Значит, барс не ушел, затаился где-то поблизости. «Ну что ж, посмотрим, чья возьмет. Ему некуда уходить, нам тоже,» – решил Андрей. Вход в пещеру едва угадывался в кромешной темноте, ствол карабина чутко стерег его. Голая рука совсем окоченела, а палец на спусковом крючке стал как деревянный. Напрягая зрение, Андрей осторожно переложил оружие в левую руку и поднес ко рту замерзшие пальцы. Когда они чуть отогрелись, острые иголки вонзились в левую руку. Пришлось снова перекладывать карабин. Так он проделывал много раз. Но теперь уже стали мерзнуть и ноги. Все тело забилось в мелкой дрожи, потом навалилось сонливое безразличие. «Надо что-то делать, иначе замерзну», — подумал Андрей. Преодолевая сковавшую мышцы тяжесть, он начал переступать с ноги на ногу, убыстряя ритм. Чуть согревшись, укутался в холодный негнущийся брезент, прижался грудью к боку коня, а карабин положил ему на спину. Он потерял счет времени и думал только о том, как бы не уснуть. Казалось, прошла целая вечность. Борясь с усталостью и сном, он долго не замечал происшедшей снаружи перемены. Но вот в очередной раз встряхнувшись, Андрей вдруг обратил внимание на то, что вход в пещеру обозначился более четко. И ветра как будто не стало слышно… Неужто буря, наконец, стихла? На негнущихся, отяжелевших ногах он медленно подошел к краю и выглянул наружу. Луна и мохнатые звезды густо струили голубоватый свет на укутанные снегом горы. Морозный густой воздух затекал в пещеру, холодил ноги. Охотник сделал еще шаг, чтобы получше оглядеться. Сбоку метнулась пятнистая тень, басовитое, злобное рычание прорезало тишину. Андрей вскинул карабин и нажал на спуск. Вслед за выстрелом где-то на высоте зародился мощный непонятный шум, который, нарастая, быстро приближался. Спрессованный воздух отбросил его в глубину пещеры, стало совсем темно. В первый момент он совершенно потерял ориентировку и долго беспомощно ползал по каменным плитам, ощупывая руками неровные стены. В одном месте пальцы наткнулись на снег… Пронзила страшная догадка – укрытие завалила снежная лавина. В закупоренной каменной полости долго не продержаться, они задохнутся из-за нехватки воздуха. Что же делать? Внезапная смертельная опасность отнимает волю у слабых духом людей, парализует их, а сильных заставляет действовать с утроенной энергией. Шубарин пребывал в растерянности не более минуты. Потом пришла злость и зачесались руки. Широким охотничьим ножом он стал резать и крошить снег, отбрасывая его под ноги. Сначала работа шла быстро, но по мере того, как углублялся лаз, отгребать снег становилось все труднее. А тут еще нож наткнулся на комли двух сломанных лавиной, переплетшихся ветвями деревьев. Ушли долгие часы, прежде чем удалось освободить их из снежного плена. Истратив последние силы, Андрей втащил деревья в пещеру и, хватая ртом воздух, рухнул на колючую еловую хвою. Изнуренное тело просило отдыха, но он не послушался его призывам и снова взялся за работу. Теперь, зарываясь подобно кроту, пришлось протискиваться в лаз во весь рост, каждую секунду рискуя быть погребенным под тяжестью осевшего снега. К его счастью, пробка, закупорившая вход в пещеру, оказалась тонкой – всего около двух метров. Ее кромка нависала над пропастью и, крошась время от времени, стекала вниз и обнажала край площадки. Пробив последнюю преграду, Андрей едва не скатился в бездну. Было уже утро, свет яркого солнца пробился в пещеру сквозь лаз. Андрей нарезал елового лапника, которого хватило на подстилку для себя и Боз-Тулпару. Другое дерево оказалось засохшей корявой березой. Ее кора и мелкие ветки пошли на растопку для костра. Вскоре блики огня заплясали на мрачных сводах пещеры. Дно ее было усеяно рогами и костями козерогов и архаров, клочками их шерсти. Видно, не один год пировал здесь снежный барс… Какой же мощью нужно обладать, чтобы по крутизне втащить сюда тяжелую тушу. Шубарин теперь уже не сомневался в правильности выбранного им места охоты. Ведь барс всегда живет рядом со своей добычей. Но что стало с хозяином пещеры? Скорее всего погиб, несчастный, под обвалом.
        … Расщепленные у комлей стволы, разгораясь, излучали приятный жар. Андрей растопил в казанке снег и дал Боз-Тулпару. Тот высосал воду одним глотком. Пришлось греть снова и снова, пока его верный друг не утолил жажду. Андрею тоже очень хотелось пить, но он терпеливо ждал пока не вскипит вода для чая. Живительное тепло разлилось по телу, однако водой не обманешь пустой желудок. Прошли сутки, как во рту не было ни крошки. Андрей расседлал Боз-Тулпара и отвязал притороченную к седлу сумку со съестными припасами, заботливо уложенными Леной. Там были две большие булки хлеба, одну из которых он почал на прошлой ночевке, по куску сала и тушеного мяса, полтора десятка вареных яиц и три луковицы. Преодолевая желание разом все проглотить, он ел медленно, маленькими кусочками и, покончив со всем, что сам себе отмерил, решительно отрезал от булки большой кусок и скормил с ладони коню.
        Шубарин уснул сразу, как только спина коснулась жесткой хвойной подстилки, а голова – седла.
        Стволы в костре, выгорев на треть, потухли. В пещере снова стало холодно. Продрогнув, Андрей проснулся. Недолгий, но глубокий сон освежил его и укрепил силы. Снаружи доносился звонкий плеск капели и шорох осыпающегося снега. Прорытый им лаз обрушился, зато сверху образовался широкий просвет. Он выбрался через него и то, что увидел, все еще не порадовало его. Под летним солнцем снег быстро таял, однако в тени его еще было много. Белыми заплатками пестрела и тропа. О скором возвращении домой нечего было и думать. Оставалось только ждать, когда окончательно сойдет снег и тропа хоть чуточку подсохнет.
        Коротая долгий вечер у костра, Андрей представлял себе уютный свет керосиновой лампы в окне его избушки, спящих детишек, Лену, склонившуюся над шитьем. Он знал, как тоскливо у нее на душе, с какой тревогой ожидает она его затянувшееся возвращение. Жена не любила и боялась его отлучек из дому, но сносила их покорно. За годы супружества он не часто баловал ее проявлениями своей любви, но всегда думал о ней с нежностью. При каждой встрече после своих отлучек находил в ней что-то новое, чего не видел раньше, и это возбуждало желание любви, манило как призрак счастья.
        Перед отъездом на охоту Андрей зарядил оба ствола «тулки» волчьей картечью и сказал:
        — Пока Бог миловал,но на всякий случай держи при себе.
        Да, нелегко ей сейчас там в одиночестве. А он из-за проклятого ненастья прохлаждается в звериной пещере. Об опасном обратном пути Андрей не думал. Самоуверенная, полная сил молодость не любит напоминаний о смерти, жизнь кажется ей долгой. И только когда стремительно перевалит за полвека, человека все чаще начинают посещать мысли о бренности мира и собственной, увы, неизбежной кончине.
        …К следующему полудню солнце и ветер убрали последние следы лихого бурана. Спуск оказался еще труднее, чем подъем. Но вот все позади. Теперь хорошим ходом можно было к полуночи добраться до дома, но не в характере потомка рода Шубариных возвращаться без охотничьих трофеев…
        Перед закатом солнца счастье, наконец, улыбнулось ему. В одном из отщелков зоркий глаз охотника заметил на крутой скале рогатую голову теке. Андрей плавно подвел под нее перекрестие в окуляре прицела и, затаив дыхание, потянул пальцем спуск. Козел, кувыркаясь от ударов о выступы скалы, полетел вниз и застрял в мелколесье на склоне горы. Прихватив моток веревки, Андрей полез за ним и едва не сорвался с крутизны, наступив на камень, вывалившийся из-под ноги. В пяти метрах от теке он снова сорвался, поскользнувшись на мшистом упругом дерне. Проехав по склону на животе, он уткнулся в какой-то куст, и это спасло от падения на дно усеянного острыми камнями отщелка.
        Наученный двумя неудачами, Андрей стал действовать иначе: выдолбив ножом глубокие лунки, добрался по ним как по лестнице до цели. Но оказалось, что самое трудное впереди. Пришлось буквально надрываться, чтобы высвободить огромную тушу из переплетения колючих стеблей шиповника. Связав вместе ноги убитого животного, и удерживая обеими руками конец веревки, Андрей волоком спустил его вниз. Теперь оставалось выполнить последнюю жестокую работу охотника – освежевать тушу и уложить куски мяса в мешки с тем, чтобы утром прочно закрепить их на крупе Боз-Тулпара.
        Покончив и с этой работой, он поставил на костер котелок с водой для чая, а до того, как она закипит, решил приготовить шашлык из печени и кусочков филе. Вместо шампуров пошли гибкие прутики с ивы на берегу ручья. Отделив от костра не до конца прогоревшие, рдеющие алым жаром угли, Андрей толстым слоем уложил их меж двух камней под прутиками с мясом.
        Запах шашлыка привлек лисицу. Светя глазами, она выглянула из кустов и тотчас скрылась, увидев, что рука охотника потянулась за карабином.
        Ночь, подсвеченная луной и звездами, выставила напоказ таинственное великолепие гор. В кустах тоскливо вскрикивала ночная птица и монотонно журчал ручей. Андрей в последний раз подбросил в костер сушняка, закутался по шею в брезент и забылся в сторожком сне до близкой уже утренней зари.
        Едва забрезжил серый свет, он уже был в седле. Ехал скрытно, стараясь не попасться егерям. Когда до дому осталось километров двадцать, наперерез ему вылетел всадник в выгоревшей егерской фуражке. Поравнявшись с Шубариным, он строго глянул на мешки с пятнами крови и без лишних слов предложил следовать в контору.
        Егерь был сухощав, но широк в плечах, дочерна обожжен солнцем, из-за чего казался старше своих лет. В щелочках узких глаз его светилась настороженность, правая рука сжимала цевье двухстволки.
        — Отпустил бы ты меня, друг, — сказал Андрей, когда отъехали метров триста.
        — Я браконьерам не друг, — непримиримо ответил егерь.
        — Да ведь я же свой, здешний!
        — Здешний – это гдешний? – насмешливо спросил конвоир.
        — Про шубаринскую заимку слышал?
        — Ну, слышал.
        — Так я там в избушке живу.
        Егерь недоверчиво глянул на Андрея, с минуту ехал молча, а потом сказал:
        — Слухи о том, что кто-то поселился на заимке дошли и до меня. И каким ветром тебя туда занесло?
        — Долгая история.
        — Ладно, разберемся в конторе.
        — Скажи хоть, как зовут-то тебя?
        — Зови Джантаем, но легче тебе от этого не станет.
        В конторе Джантай составил протокол и объявил, что за отстрел козерога без лицензии полагается штраф с конфискацией оружия и всей добычи. Кроме того, в залог за уплату штрафа заберет коня.
        Шубарин молча расписался в протоколе и с поникшей головой побрел восвояси. Минут через двадцать сзади раздался топот копыт. Оглянулся – его догонял Джантай. Подъехав, он несколько минут молчал, потом спросил:
        — Так ты, в самом деле, живешь на заимке?
        Андрей утвердительно кивнул.
        Джантай насупился и надолго замолчал. Затем вдруг натянул повод, спешился и пошел рядом.
        — А не доводится ли тебе родственником Иван Шубарин, который когда-то жил здесь?
        — Я его правнук, — сказал Андрей.
        — То-то гляжу – знакомая фамилия… А мы ведь с тобой, оказывается, близкие люди, — сказал Джантай.
        — Что-то не припомню, чтоб в нашей родне были кыргызы, — возразил Андрей.
        — Так-то оно так. Но знаешь ли ты, что у твоего прадеда Ивана был тамыр, которого звали Жанторо – Мергенчи.
        Это была новость, о которой Андрей до сих пор не ведал. Да и не мудрено, ведь о жизни прадеда, рано ушедшего из жизни, ему мало что было известно. Однако все-таки что до этого Джантаю?
        Словно угадав его мысли, тот сообщил, что доводится правнуком того самого Жанторо, который, как и прадед Андрея был известным на всю округу охотником – следопытом, за что и прозывался Мергенчи.
        — Так вышло, что я о дружбе наших предков, видимо, знаю больше, чем ты, — сказал Джантай. – Если тебе интересно, расскажу об этом потом, а пока садись со мной на коня и добро пожаловать ко мне в гости.
        — Может попозже, жена ведь ждет, волнуется, — попробовал отказаться Андрей. Но Джантай был непреклонен.
        — Не беспокойся, долго не задержимся, сегодня же будешь ночевать дома.
        Пока ехали, Джантай успел рассказать о двух своих дочурках, беременной жене и о себе. Егерем начал работать пять лет назад. Получив образование биолога в университете, долго не мог устроиться по специальности, вот и подался в егери. Но не жалеет об этом. Сейчас уже старший егерь.
        Андрей, в свою очередь, рассказал о себе.
        Саманный дом Джантая под шиферной крышей стоял на краю села. Треть большого подворья занимали хозяйственные постройки, остальную часть – фруктовый сад с огородом.
        — Эй, Сагын! – весело крикнул Джантай у калитки. – Встречай гостя!
        На крыльцо вышла молодка в просторном платье, какое носят беременные женщины, и, приветливо улыбаясь, пригласила в дом. Едва переступили порог, хозяин представил Андрея жене, помянув про дружбу прадедов. Сейчас он совсем не был похож на строгого лесного стража, озорно шутил, смеялся и бдительно следил за тем, чтобы гость ни в чем не чувствовал неудобства.
        Сагын проворно накрыла досторкон на расстеленных в зале одеялах, две девчушки помогали ей.
        — Смотри, Андрей, чем не невесты растут для твоих сыновей, а? Сразу две свадьбы сыграем! – пошутил Джантай.
        Сагын пригласила Андрея помыть руки и дала полотенце. А на досторконе уже стояли блюда с соленьями, свежими огурцами, помидорами, абрикосами и яблоками, к которым вскоре добавился сваренный в скороварке индюк.
        — Вот так мы и живем, — сказал Джантай, обводя широким жестом руки досторкон. – Все со своего хозяйства. На зарплату не надеемся, платят очень мало и невовремя. Выпьем же за наших родителей и предков, давших нам разум и научивших трудиться на земле!
        За разговором и угощениями хозяин и гость не заметили, как опорожнили две бутылки водки.
        — Вот что, Андрей, — сказал Джантай, — я верну тебе карабин, коня и мясо, а протокол порву. У меня осталась собственная невыбранная лицензия на одного теке, дарю ее тебе. Теперь ты чист перед законом, тем более, что разрешение на оружие у тебя имеется. Я через некоторое время загляну к тебе, есть один разговор.
        Лучи закатного солнца уже заглядывали в окно, когда хозяин после традиционного чаепития наконец предложил выпить на посошок. Шубарин осушил рюмку до дна, хотя чувствовал, что порядком перебрал. Однако Джантай, оказывается, все предусмотрел заранее – поручил младшему братишке отвезти гостя на машине, а племяннику – отогнать коня по назначению.
        Дома Шубарина ждала неприятная весть. В его отсутствие на заимку нагрянула комиссия из аильной управы и пригрозила административными карами за самовольный захват земли и уклонение от уплаты налогов.
        — Ты бы съездил, Андрюша, — сказала Лена. – Надо до конца разобраться, хватит жить на птичьих правах.
        — Пока была неудобь, никому до этой земли дела не было. А как раскорчевали да распахали – сразу, видно, кто-то заприметил, не терпится прибрать к рукам, — посетовал Андрей.
        Но делать нечего, надо ехать. Через два дня, покончив с неотложными делами по хозяйству, Шубарин оседлал Боз-Тулпара и отправился к аильному начальству. По дороге он снова и снова обдумывал, что скажет в свое оправдание, и не сомневался, что добьется справедливого решения. Однако все вышло иначе. Оказалось, что земля с его избушкой уже отведена фермеру Султанбаеву.
        — А как же я? – опешил Андрей.
        — Ничем помочь не могу, — развел руками глава аильной администрации. — Есть законный землепользователь, договаривайтесь с ним, может сдаст вам в аренду этот участок.
        Как ни доказывал, как ни кипятился Андрей, никакие доводы не помогли. В конце концов его просто выставили за дверь.
        Это был конец всему. Кто он теперь? Бомж, не иначе. Ладно бы без семьи, а куда теперь ее девать, как кормить? Андрей возвращался домой, ничего не видя перед собой, и только один вопрос стучал в голове: как быть? как быть? Даже в бурю, даже в логове могучего барса ему не было так страшно и так плохо, как сейчас. Его загнали в угол, из которого нет выхода. «А может мы вообще живем в логове хищников, которые куда опаснее барсов?» – вдруг с мрачной обреченностью подумал он. Впервые ему не хотелось идти домой. Он просто не переживет слез и отчаяния Лены.
        Она действительно расстроилась, но ни жалоб, ни проклятий Андрей не услышал. Не увидел и слез.
        — До сих пор судьба была зла к нам, — сказала она, — но если опустим руки, совсем пропадем. Этого нельзя допустить. Да и не так все безнадежно. У нас есть родители, приютят на первое время. А мы начнем все сначала.
        Ободряющие слова жены подействовали, как глоток свежей воды в жару. Андрей чуть поостыл и стал обдумывать, что делать дальше. Брать землю в аренду, значит лезть в кабалу. Вкладывать деньги и труд в чужой надел нет смысла. Выходит, надо уезжать. Хорошо хоть дали время убрать урожай. А до этого успеть бы поездить по окрестным хозяйствам, поспрашивать, не нужны ли специалисты. Может и повезет.
        Лена тем временем начала готовиться к переезду. Отправила с оказией к родителям кое-какие вещи, упаковала часть посуды и одежды. А Андрей каждый день молча, с раздирающей душу тоской прощался с Боз-Тулпаром, которого, наверное, придется продать. Они так сроднились, что плохое настроение хозяина тотчас передавалось коню. Боз-Тулпар при виде Андрея тревожно ржал, в больших влажных глазах его стояла печаль. Андрей готов был поклясться, что его верный друг предчувствует скорую разлуку и по-своему переживает ее. Он прижимался лицом к его атласной шее, гладил ее, а Боз-Тулпар клал голову ему на плечо и стоял не шевелясь.
        До завершения уборки урожая и намеченной поездки по хозяйствам оставалось пять дней, когда на подворье Шубариных прирысил на своем Азамате Джантай. Слава Богу, Андрей не успел еще продать двух овечек, а так бы и угощать гостя нечем было. Лена хлопотала во дворе над большим казаном с варившимся мясом, а Андрей достал давно припасенную бутылку особо ценимой теперь «Столичной» старого советского разлива. Выпили по одной и по другой, закусывая до мяса лепешками с топленым маслом, огурцами и помидорами с собственного огорода. Как ни бодрился Андрей, скрыть свое угнетенное настроение не удалось. Джантай заметил неладное и спросил напрямик, что случилось.
        — Уезжать собираемся. Землю у нас отбирают, — начал рассказывать Андрей.
        Джантай слушал хмуро, опустив взгляд к столу. Когда Андрей коснулся дальнейших планов, нетерпеливо перебил:
        — Погоди с планами, еще успеется. Никто тебя отсюда не выгонит. С этими умниками из айыл окмоту (сельской управы) я разберусь как следует. Эта земля находится в ведении лесничества и не подлежит передаче в собственность фермеров. Потерпи недельку, я обязательно сообщу тебе результат, а пока подумай над моим предложением поступить на егерскую службу. Будешь при деле и жить можешь здесь на законном основании сколько захочешь. Не падай духом, все будет в порядке, вот увидишь.

    Джантай оказался прав – сумел-таки добиться отмены неправильного решения властей. Правда, на тяжбу с ними ушла не одна, а две недели. Андрей извелся в ожидании и уже начал подумывать, что, наверное, ничего не выйдет. Однако, когда наконец появился Джантай, по его веселому виду понял, что все прошло благополучно.
        — Ну, как – надумал идти в егери? — спросил он, рассказав во всех деталях о хождении по начальству.
        — Согласен, — ответил Андрей. – Обещаю никогда не подводить тебя.
        — Добро, — просиял Джантай. – А я постараюсь, чтобы тебя побыстрей оформили на работу. И подучиться не мешает нашему егерскому делу.
        Так и стал Шубарин лесным стражем и управителем. Участок ему дали немаленький – летом от зари до зари на коне с трудом объедешь, а зимой по глубокому снегу и недели не хватит. Каждый день в жару и в дождь, в мороз и в метель отправлялся он на своем Боз-Тулпаре стеречь дикую природу от браконьеров, порубщиков и лесных пожаров. Зимой устраивал кормушки для кабанов, косуль и фазанов. Путь его проходил то по козьим тропам, а то и вовсе по бездорожью – по крутым склонам, среди зарослей стелющейся арчи, под сенью мрачных скал и утесов или по дну глубоких ущелий с нагромождением валунов на берегах пенных речек, рождающихся в заоблачной выси от тающих ледников и снежников. Нередко ночь заставала в пути и тогда Боз-Тулпар сам без понуканий выносил всадника к поредевшим и обедневшим за последнее время чабанским летовкам и зимовьям. Не было случая, чтобы там, несмотря на нужду, не напоили терпким, пьянящим кумысом или крепким кирпичным чаем, не предложили мяса с лепешкой. Не приютить путника, кто бы он ни был, — несмываемый позор для горца. Андрей делал все большие успехи в знании кыргызского языка и, блюдя восточный этикет вежливости, неспешно и степенно осведомлялся у хозяев о благополучии семьи, скота и потом коротко рассказывал о себе. Однако через год его егерской службы в этом не стало надобности – чабаны и без того хорошо знали его.
        Но если случалось, что до чабанского стойбища было слишком далеко, Шубарин останавливался на ночлег где придется, по возможности предпочитая устраиваться под кронами елей. Здесь свежий, напоенный ароматом хвои воздух был особенно сладок, ровный шум ветра в вершинах баюкал, и Андрей мгновенно засыпал на сухой подстилке из опавших игл. Сон его был по-звериному чуток, но всегда хорошо восстанавливал силы.
При всем внешне дружеском расположении некоторые местные жители относились к новому егерю с опаской. Он чуял капканы и силки у сурчиных и барсучьих маточных нор, в местах кормежки эликов и фазанов. Рассчитывать на попустительство ловцам дичи не приходилось. Но Шубарин не был формалистом, старался принимать во внимание смягчающие вину обстоятельства и иногда ограничивался предупреждением. Он не забыл, каково оказаться в шкуре виновного, когда впервые встретился с Джантаем после охоты на козерога.

    Мало-помалу рыночные новшества начали доходить и до гор. В охотничьи угодья зачастили богатые иностранцы, жаждущие сходить на козерога или архара, что приносило солидные валютные доходы устроителям элитной охоты. Они щедро раздавали лицензии на отстрел дичи, при этом, не обременяя себя расходами на ее воспроизводство. Боссы всегда оказывались в выигрыше, а егеря, на которых ложились основные тяготы по проведению охотничьих экспедиций, довольствовались лишь недорогими сувенирами от клиентов и мясом убитых животных. Сытым западным джентльменам оно было ни к чему. Самым желанным трофеем у них считались великолепные рога горных красавцев, которыми они необыкновенно гордились и которые рекламировали как материальное свидетельство своей мужской доблести и удачливости. Эти скучающие господа, получившие от жизни все, но, увы, вступившие в пору увядания, демонстрировали прекрасную горную экипировку, оружие, продукты и предметы, обеспечивающие комфортную, облегченную жизнь. Однако ни сноровкой, ни выносливостью в большинстве своем они не отличались и оказывались порой беспомощными как дети. Поэтому у егерей уходило много времени и сил на то, чтобы загнать дичь на удобно расположившихся в засаде охотников. Андрею – а он знал, что и Джантаю, — такая охота была как божье наказание.
        Однажды его прикрепили к группе, отправлявшейся на вертолете в труднодоступное урочище для загонной охоты на козерогов. Это было одно из тех мест, которые стародавняя молва называла Минг-теке (Тысяча козерогов). Конечно, тысячное поголовье теке давно уже отошло в область преданий, но сохранились еще уголки, где они нередки.
        Вертолет приземлился на зеленом альпийском лугу. Вокруг высились величественные заснеженные пики, суровые утесы, по склонам гор стекали щебнистые осыпи, безжизненную серость которых оживляли зеленеющие по соседству ельники и арчевники. После грохота вертолетного двигателя тишина здесь казалась густой и осязаемой. Лишь к вечеру ее нарушили пересвисты сурков и уларов.
        Обследовав большую площадь и возвращаясь к стоянке, Андрей увидел пару кружащих над горой бородачей – ягнятников и решил проверить, что привлекает их туда. На пологом травянистом склоне ему попались несколько десятков скелетов теке. То ли волки погубили их, загнав в глубокий снег, то ли погибли в бескормную зиму. Мимо кладбища скелетов уходила вверх козья тропа со свежим пометом. Поднявшись по ней до гребня, охотник обнаружил в соседней щели стадо козерогов. До утра они вряд ли уйдут отсюда, подумал он. Значит утром надо устроить засаду у выхода из щели, а самому повести загон сверху.
        Расчет оказался правильным. Проделав утром следующего дня вчерашний путь, он осторожно подобрался к верхнему урезу щели и заметил на скальной площадке шесть козерогов. Теперь самое главное – преждевременно не обнаружить себя, не спугнуть животных, не дать им возможности уйти по склонам над щелью, направить их вниз к выходу из щели, где ждет засада. Андрей точно определил место для спуска с гребня горы. Человек и животные одновременно увидели друг друга. Старый бородатый вожак тревожно раздул ноздри и стремительными прыжками понесся вниз с кручи. За ним устремилось все стадо. Грациозные прыжки козерогов были похожи на полет. Отталкиваясь от отвесных стен и цепляясь кожистыми наростами на копытах как присосками за малейшие выступы на скале, они быстро достигли дна щели. Упреждая попытку теке уйти по противоположному склону, Андрей дважды выстрелил по нему. Пули выбили несколько камней, и они с шумом покатились вниз, заставив стадо ринуться в нужном для загонщика направлении.
        Когда он вышел к стоянке, там бурлило торжество. Американцу и шведу повезло больше всех  — добыли по трофею. Они оживленно рассказывали, как подпустили козерогов на верный выстрел, и, принимая поздравления, гордо фотографировались вместе со своими трофеями и оружием.
        Между тем погода начала портиться. Вершины гор закрыли тучи, потянуло холодом, заморосил дождь. Стало ясно, что вертолета не будет. Охотники попрятались от дождя и холода в палатках и принялись разогревать на спиртовках свои консервированные продукты. Шубарин был лишен такой роскоши и устроил ночлег в углублении под каменной плитой, где было сухо и безветренно. До дождя он успел освежевать козлов и набрать в кустах несколько охапок сушняка. Заиграл костер, поплыл дразнящий запах жареного мяса. Учуяв его, палаточные жильцы, побросали свои экологически чистые консервы и один за другим потянулись к костру. Пришлось готовить и на их долю. Распробовав угощение, повеселевшие гости сбегали за выпивкой и вскоре под дикими сводами у пляшущего пламени зазвучали тосты на английском языке под американское виски, шведскую и финскую водку. Пьянка затянулась до полуночи. Американец так расчувствовался, что, объявив свое сафари в кыргызские горы самым впечатляющим времяпрепровождением и самым удачным вложением денег, пригласил мистера Шубарина к себе в гости в Оклахома-сити, обещая оформить вызов и оплатить поездку туда и обратно. По его мнению, в Америке не осталось больше настоящих ковбоев и охотников-следопытов, а мистер Шубарин мог бы стать живым напоминанием тех славных американских парней и неплохо заработал бы на рекламе. Американец хохотал и дурачился как мальчишка, хлопал Андрея по плечу и называл май френд. В конце концов он так нагрузился, что Андрею пришлось в обнимку вести его в палатку.
        К утру небо расчистилось. Молочный туман, сползая в ущелья, таял под лучами солнца. Свежее, оглушающе тихое утро наполняло грудь радостной бодростью.
        Подопечные Шубарина, попив кофе, собрались на взгорке и о чем-то возбужденно разговаривали. Голоса их далеко разносились в чистом, процеженном вчерашним дождем воздухе. Оказалось, что они обсуждают предложение шведа провести еще один тур охоты. Перспектива снова лезть в горы не обрадовала Андрея, однако оставались еще четыре неиспользованных лицензии на отстрел, а желание гостей для него закон. Он начал прикидывать новый маршрут, но тут к его облегчению затарахтел вертолет. Раздосадованным ловцам удачи, только-только разохотившимся пострелять, пришлось отправляться восвояси – коммерческий вертолет не ждет и денег зря не теряет.
        В составе охотничьей группы была немолодая супружеская пара из Германии. Оба сухощавые, очень деятельные, шустрые. На ломаном русском языке несколько раз просили Андрея рассказать о маршрутах к Алтын-Арашану и пику Хан-Тенгри. Бывать в тех местах ему еще не приходилось, и он мало чем смог им помочь. Шубарин принял эти расспросы за простое любопытство, но все повернулось иначе. Едва успел Андрей доехать до конторы, как пришло сообщение от сопровождающего группу до Бишкека о том, что старички из Германии внезапно исчезли. Чертыхаясь, Андрей расспросил местных жителей, но ничего полезного не узнал. Пришлось звонить в районную милицию, но и там ничего утешительного не сообщили. Исчезновение двух иностранцев грозило большим скандалом и ответственность за него, как ни крути, падала на Шубарина, как руководителя охотничьей экспедиции. Значит надо искать…
        Боз-Тулпар во время его отсутствия вместе с десятком лошадей аильчан пасся за околицей, неподалеку от дома Джантая. Андрей заглянул к нему, поведал о случившемся и своих догадках.
        — Все может быть, — согласился Джантай и решительно добавил, — едем вместе, один не управишься и местность тебе незнакомая.
        Пока он паковал еду на дорогу, Андрей свистнул Боз-Тулпару. Соскучившийся жеребец примчался и, радостно фыркая, ткнулся мокрым носом в его небритую щеку. Когда можно было трогаться в путь, Андрей посетовал, что не знает как быть с подстреленными козлами.
        — Забери их себе, — сказал он Джантаю.
        — Нет, так не пойдет. Давай заглянем к моему племяннику, и он доставит теке к твоей женушке.
        Сначала наметили подняться к Алтын-Арашану, а потом выйти к далекому подножию Хан-Тенгри. Путь лежал через бальнеологический санаторий с горячими источниками к верховьям реки Ак-Су. Узкая тропа петляла среди чащоб, каменных завалов и над обрывами. Последний перед ущельем Алтын-Арашан перевал миновали уже затемно. Вскоре, пройдя по шаткому мостику через бурную реку Арашан, увидели огонек в окне избушки местного охотоведа. Здесь и заночевали.
        Наутро никаких вестей о пришлых людях не обнаружилось. Надо было ехать дальше, а покидать этот редкий по красоте уголок не хотелось. Все здесь радовало взор – белопенная река, могучие тянь-шаньские ели, изумрудные луга с высокой сочной травой, живописные отщелки, заросшие рябиной, смородиной и барбарисом. Профессиональный взгляд егерей не мог не отметить обилие корма и хорошие защитные условия для многих обитателей гор, которые все еще были многочисленны здесь, — козерогов, архаров, кабанов, косуль, снежных барсов, медведей, куниц, горностаев, куропаток, тетеревов. О их жизни в здешних местах с увлечением рассказал охотовед. С особой гордостью отметил он, что вновь начали появляться, совсем было истребленные маралы.
        — Вы не сказали еще об одном чуде, — вклинился в разговор Джантай. — Алтын-Арашан переводится как золотой источник. Это не просто красивое поэтическое название. Здесь действительно много горячих сернистых и радоновых источников. Жаль, что нет времени понежиться в их целебных струях. Но мы еще сюда вернемся.
        Сытые кони ходко пошли на подъем. В зарослях можжевельника путь преградили горные болотца-сазы, образовавшиеся в местах выхода родников. Травянистые края их были сплошь перепаханы свежими кабаньими пороями. Как не дрогнуть тут охотничьему сердцу!

    Следующий поворот в горы вывел к Джеты-Огузскому ущелью, к семи знаменитым «быкам» – скалам из красного песчаника. За санаторием «Джеты-Огуз» ущелье сузилось, дорога стала хуже. Джантай, опустив повод и дав свободу коню, подремывал в седле, а Андрей во все глаза любовался видами, один другого красивее. Ущелье кончилось и перед изумленным взором распахнулась сияющая в солнечном свете сказочная долина, окруженная плавно и мягко поднимающимися лесистыми горами. «Если есть рай на земле, то он, наверное, здесь»,— подумал Андрей. Теперь и Джантай оживился, лукаво и весело поглядывая на товарища, и как бы спрашивая: «Ну, как тебе здесь?» Возле домика с заколоченными окнами и дверью он остановился и сказал:
        — Раньше, когда мы жили в единой стране, здесь любили бывать космонавты. Ночевали в этом домике, ходили за грибами. Как ты думаешь, что тянуло их сюда, в малолюдную глушь?
        —  Наверное, желание прикоснуться к матери-природе после долгой вахты в безжизненном черном космосе. Я так считаю. Извини, что получилось высокопарно, иначе сказать не умею.
        — Пожалуй, ты прав. Давай поклонимся этому месту и погостим до утра в юрте чабана. Завтра, досум (мой друг), увидим белый калпак (войлочную шляпу) Повелителя небес – Хан-Тенгри.

    Еще один дневной переход. Остались позади альпийские луга, а впереди вечная зима, снег, лед и нахмуренный, подпирающий небо Хан-Тенгри. Так вот он какой, Повелитель небес… Кони остались внизу у чабанов, им тут не пройти. На снежном поле, поднимающемся полого к горе, отыскались цепочки двух уходящих вверх следов. Джантай пощупал их, еще раз огляделся и сказал, что следы трех-четырехдневной давности. Один мужской, другой женский.
        — Похоже, наши немцы, — сказал Андрей. – Делать нечего, пойдем по следам.
        Каждый шаг дается с трудом, стучит в висках, не хватает кислорода. Отраженный от снега свет больно режет глаза. Путь преграждает расселина во льду. Здесь немцы остановились и, судя по пустой банке тушенки, перекусили. Дальше они не пошли – свернули в сторону к скальному ребру на склоне. И там, на жестком обдуваемом морозным ветром фирне следы потерялись. Идти отсюда на штурм вершины было безумием – впереди высилась отвесная стена. Значит, надо спускаться. Не прошли и сотни шагов, как Джантай услышал глухой, тяжелый шум воды под ногами.
        — Берегись! – крикнул он и когда Андрей в недоумении остановился, добавил потише: — под нами ледяная протока. Не дай Бог провалиться, унесет, моргнуть не успеешь, куда-нибудь в глубокую пещеру, откуда нет выхода.
        Они обвязались веревкой и, соблюдая дистанцию, осторожно двинулись вниз в обход мест, откуда доносился подледный шум воды. Километра через три снег снова стал рыхлым и на нем четко обозначились те же два следа. Ну и повезло же этим немцам, ведь вполне могли попасть в коварную ловушку. Но вроде пронесло, теперь будет полегче.
        Шустрые старички отыскались в чабанской юрте. Непривычная, лишенная комфорта, даже дикая по западным меркам жизнь, казалось, ничуть не пугала супругов. Они и в самом деле запросто спали на кошмах, укрывались толстыми стегаными одеялами и с любопытством, однако не лишенным некоторой брезгливой подозрительности, отведывали странные кушанья: испеченные в примитивной печи-тандыре пресные лепешки; жареные в масле кусочки теста – боорсоки; отваренную огромными кусками баранину, которую иногда крошат в лапшу и все вместе едят руками; высушенный и скатанный в шарики слегка подсоленный творог – курут; колбасу из жирной конины – чучук, которая считается деликатесом; топленое масло в сосудах, сделанных из коровьего желудка. Зато напитки были им более известны: чай с молоком, кумыс и кислое молоко – айран. Гости перефотографировали все, что хотели, много расспрашивали и старательно записывали чудные названия предметов обихода и блюд. У них была цель – написать обо всей этой экзотике книгу, которая, как они надеялись, станет бестселлером.
        Мечту о такой книге они вынашивали давно. И когда подвернулся случай совершить туристическую поездку с горным сафари, не колеблясь, приобрели путевку. Но их интересовала не охота, а этнография. Супруги решили, что ничего не будет плохого, если самостоятельно изменят маршрут и немного поживут среди местного населения. Сели в рейсовый автобус, доехали до села Джеты-Огуз, где наняли провожатого с лошадьми, добрались до окрестностей Хан-Тенгри и, осмотрев их, спустились вниз и поселились в первой попавшейся чабанской юрте.
        Идиллическая картина вживания немцев в кочевой быт разозлила Шубарина. «Ищи их по горам, а они преспокойно чаек попивают. Что за беспардонное нахальство!» — подумал он, а вслух более мягко высказал неудовольствие за безвестное исчезновение. Немцы не стали возражать, смущенно залопотали извинения и выразили готовность возместить господам егерям все понесенные убытки. Андрей начал толковать, что дело не в убытках, но тут Джантай дернул его за рукав и подмигнул. Андрей осекся и, чтобы скрыть оплошность, сказал, что в вопросе о возмещении убытков есть резон, однако его лучше обсудить в конторе.
        — О, jawohl, jawohl (о, конечно, конечно), — закивали немцы.

    — Знаешь, – сказал Джантай, когда добрались до своих лошадей, — я вспомнил про один случай, о котором рассказал мне мой дедушка. А ему эту историю в свою очередь поведал Жанторо.
        Было так. Однажды, охотясь в окрестностях Хан-Тенгри, Жанторо ранил архара и долго преследовал его. Рогач уходил все выше и выше по склону горы, оставляя на снегу капли крови. От большой высоты и усталости у охотника шумело в ушах, снег слепил глаза, и он не почувствовал опасности под ногами. Коварная ловушка в мгновение ока поглотила его. Если б не старинное кремневое ружье -–карамультук, с которым он в то время охотился, его глаза никогда больше не увидели бы солнца. Молодой Жанторо провалился в одну из тех проток, на которую мы наткнулись вчера. При падении ружье зацепилось за края протоки. Держась за него, мой прадед повис над бешено мчавшимся как по трубе мощным потоком. Вода, видимо, перетекала из ледникового озера в какую-нибудь подземную полость, проточив себе путь подо льдом. Ледяные края под ружьем потрескивали и крошились, грозя совсем обломиться. Тогда, по словам деда, он вознес молитву Тенгри – языческому верховному божеству кыргызов:
        «О, великий Хан, Повелитель небес, прости меня за то, что осмелился нарушить твой покой. Ты наслал на меня архара, чтобы испытать меня, и я поддался искушению, хотел отнять у тебя добычу. Я верный твой раб готов искупить свою вину, но не забирай меня, иначе вслед за мной умрет голодной смертью мой старый немощный отец и учитель Бейшен. Клянусь, буду чтить тебя вечно и жертвовать тебе самую жирную, самую лучшую часть своей добычи.»
        — Молитва укрепила дух охотника. Ему удалось нащупать ногой опору во льду. Отчаянно оттолкнувшись от нее, он рывком перевалился грудью на край полыньи и, цепляясь за кочковатый наст, обдирая до крови руки, сумел выползти из нее. Прадед спасся – и нас опасность обошла стороной. И вот я думаю: а ведь это он помог нам уйти от беды, благодаря ему я догадался о ледяной ловушке. И все же, как до обидного мало мы знаем о жизни наших предков и расплачиваемся за это.
        Слушая Джантая, Андрей с горечью думал, что знает о своем прадеде еще меньше.
        Так что же связывало двух этих людей – Жанторо и Ивана? Что питало их дружбу и дух? О чем думали, что чувствовали они, когда проходили по тем же горным тропам, что и их потомки? И кто они были — Жанторо и Иван?

     * * *
        У – у – и – и, у – у – и – ий. То ли ветер воет в обнаженных остовах разгромленных юрт, то ли плачет ребенок… Кулюкан прислушивается и, по-старушечьи переваливаясь на больных ногах, бредет к кустам облепихи. Нет, не показалось ей, там в самом деле плакал ребенок. Он как волчонок забился в траву и сидел здесь наверное уже долго. У него не было слез, от них на лице остались лишь грязные потёки. Плач то усиливался, то стихал. Отдохнув немного, малыш, мучимый жаждой и голодом, снова начинал жалобно скулить.
        — О, кудай (о, боже!), — запричитала старуха, бросилась к нему, подхватила на руки и отнесла к роднику, где напоила и умыла. Потом завернула ребенка в свой большой головной платок, перекинула его как котомку за спину, а концы связала на груди и животе. Малыш был легкий, но старческие силы уже не те. Согнувшись и делая короткие остановки для отдыха, прячась среди кустов и деревьев от недоброго чужого глаза, Кулюкан направилась к соседнему стойбищу рода джельденов, к которому принадлежала и сама. Она шла до глубокой ночи и, наконец, при свете луны увидела лощину с несколькими юртами. Навстречу выбежали собаки и подняли лай. «Слава Аллаху, — сказала про себя Кулюкан, — проклятые разбойники не были здесь».
        Сородичи приютили ее и, услышав страшный рассказ, спозаранку спешно откочевали в глухое урочище – от беды подальше.
        Вот о чем поведала им Кулюкан. Девять чабанских семей пасли скот в предгорьях неподалеку от Барскоуна. Днем, когда мужчины были на выпасах, на стойбище напали конные сарыбагыши, забрали пожитки, потом поскакали на пастбище... Угнали с собой скот, мужчин, женщин и детей. Одна из женщин с ребенком на руках, когда ее гнали к толпе пленников, бросилась в кусты. Конники догнали ее и стали стегать камчами. Мать упала в траву лицом вниз, прикрывая своим телом ребенка. Ее схватили и, продолжая бить, утащили. А ребенок остался в траве.
        Кулюкан вместе с другими женщинами кричала и посылала проклятия на головы разбойников. Ее ударили дубинкой, и она долго лежала на земле без сознания. Когда пришла в себя, никого вокруг уже не было.
        Ребенка, оставшегося без родителей, звали Мамбетом. Через 30 лет он сам станет отцом и от него родится сын, названный Жанторо. После смерти Кулюкан Мамбета в шестилетнем возрасте приняла к себе семья чабана Джаныбека. Мамбет был младшим среди названных братьев и сестер. Они знали, что он приемыш, но до поры до времени обид не чинили. Уже в ранней юности Мамбет стал выделяться среди сверстников силой и ловкостью в национальной борьбе, конных играх и состязаниях. Но в те годы развлечения были редкостью из-за притеснений пришлых завоевателей. Особенно страдали от них люди из племени бугу и в первую очередь род джельденов, которому принадлежали богатые лесом и дичью угодья в горах и плодородные пахотные земли на побережье от Тосора до Чичкана и Дархана.
        С запада бугинцев теснили сначала джунгарские ойраты-калмыки, потом появились кокандцы, а из Кашгара угрожали войска Китайской империи. Налоги, подати и поборы в пользу завоевателей разоряли богатый край. Не упускали случая пограбить и более сильные феодалы из соседнего кыргызского племени сарыбагыш. Их дружины состояли из детей и внуков угнанных в рабство людей, насильственно разлученных друг с другом, не знавших своих корней и рабски преданных своим хозяевам. Им было все равно кого грабить и убивать.
        Спасаясь от врагов, джельдены покидали свои исконные земли, уходили к казахам в долины рек Кеген и Текес.
        В конце концов подалась туда и семья Джаныбека. Обосновавшиеся ранее в тех краях сородичи помогли устроиться на месте.
        Несмотря на лишения, дух джельденов не был сломлен, потому что и старые и молодые знали своих предков до седьмого колена и гордились ими. Предание о происхождении рода джельденов гласит, что он восходит к пленной калмычке Чеджимджен и Алсеиту — праправнуку знаменитого кыргызского родоначальника Тагая. Наложница Чеджимджен родила Алсеиту единственного сына – Туума-кашку, от одного из сыновей которого  — Каракозу впоследствии и появился на свет Джельден. Этот выдающийся человек сумел объединить ряд семей и основать самый крупный в племени бугу род.
        Однако в этой истории есть своя интрига. Несмотря на то, что Алсеит считал Туума-кашку своим законным сыном, гордые потомки, рожденные от двух свободных жен Алсеита, не хотели признавать своей родственной близости к генеалогической линии, идущей от рабыни. Это грозило вылиться в большие раздоры, и тогда мудрые люди придумали поэтическую легенду о том, что Чеджимджен была женщиной, рожденной от благородной самки марала, и олицетворяла в себе высшие силы природы. Легенда о Рогатой Матери-оленихе вполне укладывалась в языческие верования джельденов, живших в неразрывном единстве с природой. В конце концов не только род джельденов, но и все соплеменники признали Чеджимджен своей прародительницей и стали называть себя бугу, что значит олень.
        Но пройдет время и на земле бугинцев восторжествует алчность, приведшая к уничтожению маралов ради их ценных рогов и мяса.

    От приезжавших с запада купцов давно доходили до бугинцев слухи о том, что за бескрайней казахской степью есть большая страна, которой правит сильный царь. Народы, принявшие его подданство, живут в мире и без страха. А называется эта страна Россией. Не раз собирались на совет старейшины и аксакалы бугинцев, решали, что делать: терпеть и дальше притеснения и опустошительные набеги? Уходить в горы или на чужую сторону? Или послать прошение русскому царю о переходе в его подданство? Некоторые советовали подождать, когда начнут присоединяться к России другие племена кыргызов. Но они всякий раз оказывались в меньшинстве.
        Конкретные действия по сближению с Россией начали предприниматься бугинцами с 1814 года. Первая представительская поездка во главе с авторитетным человеком Качибеком Шералиевым была предпринята к генерал-губернатору Западной Сибири в город Тобольск, вторая — десять лет спустя в Семипалатинск и Омск. На эту поездку и переговоры ушел год. На родину бугинцы вернулись в сопровождении конного отряда, которым командовал хорунжий Нюхалов. Единственным историческим свидетельством этого первого появления русских на Иссык-Куле стали путевые записки военного лекаря Зибберштейна, в которых он восхищается красотой здешних мест и отмечает радушное гостеприимство местных жителей.
        Приход отряда вселил в бугинцев новые надежды на скорое избавление от притеснений и набегов, которые к середине столетия стали особенно частыми и разорительными. Однако пройдет еще долгих тридцать лет, прежде чем все племя бугу в числе десяти тысяч кибиток перейдет в подданство Российского государства. Бугинцы оказались первыми из кыргызов, ставших под покровительство российской короны.
        Каждый получил то, что хотел. Пойдет оно во благо или нет, покажет история. Однако изначально известно: тяготы от властей и удары судьбы первыми всегда испытывают бедняки.
        Царская администрация создала на новых землях опору себе – волостные управы и суды биев. Однако наряду с колонизацией вопреки воли властей набирал силу и процесс взаимовлияния и сближения переселенцев из России и Украины с кыргызским населением. У себя на родине они были такими же неимущими и бесправными, как и кыргызские бедняки – кедеи и батраки – джатакчи. Безземелье и голодная жизнь погнали их искать лучшей доли в далеких чужих краях.
        В запряженных волами мажарах, в конных телегах с каменным терпением степняков месяцами тащились они по бескрайним просторам. До границы России ехать было как-то сподручнее – и краюху хлеба Христа ради кто-нибудь подаст, и дороги получше, и жара не сильно донимала. А когда пошли знойные казахские степи, стало по-настоящему худо, и многие засомневались, доберутся ли живыми до места.
        В одной из скрипучих телег, которую еле тащил отощавший конь, ехала вместе с группой переселенцев из Воронежской губернии и крестьянская семья Матвея Шубарина. Чтобы сберечь лошадь, он сам и жена Мария шли пешком, оставив в телеге престарелых родителей да трех малых детей. Местами колеса на железном ходу глубоко увязали в песке, Серко понуро останавливался и тогда приходилось налегать плечом на задний тележный борт, громко понукать и хлестать кнутом коня по выпирающим ребрам. В полдень под выцветшим небом дрожит и струится горячее марево и порой средь поросших колючкой и саксаулом низких песчаных холмов чудятся райские лужайки и озера. Но люди знают – видения обманчивы. Заведут на погибель легковерного в горячие пески. Голод мучил людей, но еще пуще — безводье. Коням все-таки удавалось находить кое-какой сочный корм. Когда останавливались на ночевку, они могли хоть немного попастись в ближних лощинах, на дне которых в тенечке прорастала трава.
        Тяжким оказался путь для Матвея – одного за другим схоронил своих родителей в чужой неприветливой земле. За ними смерть забрала и двух детишек. Держался каким-то чудом самый младший – трехлетний Ванюшка.
        Полегче стало только когда добрались до Аральского моря. Вода в тамошних колодцах была солоноватой. Зато пить можно вволю. В те времена Арал был еще многоводным и рыбным. Матвей подрядился в рыбацкую артель, а Мария устроилась поварихой. Теперь голод им не грозил. Но надо было спешить, чтобы успеть доехать к зиме до кыргызских земель. Теперь, отъевшись на Арале, имея запас вяленой рыбы, хлеба и воды, ехать стало веселее. Да и местность постепенно становилась приветливее, а потом и вовсе пошли благословенные многоводные места. Зима застала Шубариных в Чуйской долине и только к весне, обогнув побережье озера Иссык-Куль с запада на восток, они, наконец, прибыли на место, где предстояло поселиться. Это было новое, только что начавшее застраиваться и состоявшее из одной улицы село Сливкино, переименованное впоследствии в Покровку. Первое время жили в землянке, которую соорудил Матвей. Днем он вместе с Марией строил саманный домик, а ночью запрягал в плуг Серко и пахал землю на отведенном участке в девять десятин.
        Вместе со Сливкино росли и другие поселения выходцев из России – Каракол, Преображенское, Теплоключенское, Сазановка (ныне Тюп, Теплоключенск, Ананьево) и другие. Постепенно они стали центрами притяжения не только для переселенцев, но и переходивших к оседлой жизни кыргызов, и получили название старожильческих.
        Матвей с сочувствием относился к соседям кыргызам, у которых жизнь тоже была не сладкой. Все имущество бедняков состояло из ветхой юрты, единственного коня, кое-каких вещ й домашнего оби а, а в качестве сельс охозяйственного инвентаря использовался примитивный самодельный плуг-буурсун. Пахоту боронили связками из веток барбариса или облепихи, жали серпами-ороками, обмолачивали снопы палками, камнями или катками, зерно мололи вручную на каменных жерновах или толкли в деревянных ступках. При такой отсталости даже самые старательные землепользователи не могли обработать больше двух десятин земли, у многих же посевы измерялись не десятинами, а количеством высеян ого зерна, умещавшегося в войлочной шляпе-калпаке.
        Живя бок о бок с носителями более высокой земледельческой культуры, кочевники начали приобщаться к ней, осваивать новые формы землепользования, применять сельскохозяйственные орудия и агротехнические приемы.
        Однако шел и другой процесс. Богатой родовой верхушке, владевшей большей частью плодородной пашни, выпасов, сенокосов и скота было выгодно держать в кабале неимущих, сдавать им в пользование на условиях отработки сельскохозяйственный инвентарь, тягловый, дойный скот и на выпас овец. Чтобы отбить охоту беднякам и батракам иметь собственную землю, пособники богачей со ссылкой на Коран поучали, что нельзя жить там, где разводят свиней. Поверившие этим поучениям уступали свои наделы баям и манапам, нанимались к ним работать испольщиками.
        И все же у самых расторопных хозяев дела потихон ку шли на лад. На смену буурсунам приходили фабричные металлические плуги, появлялись бороны, косы, урожайные сорта зерновых культур, развивалось товарное овцеводство и сенокошение. Создавались сельскохозяйственные общества и небольшие пять-шесть дворов, артели землепользователей. Они уже не хотели жить в юртах и строили по примеру русских соседей саманные или глинобитные дома с печным отоплением и светлыми окнами, обустраивали подворья, выкапывали колодцы. Дома строили на основании единых архитектурных планов, и этим новые кыргызские и русские села выгодно отличались от восточных поселений того времени с их узкими, кривыми улочками, глухими фасадами за высокими глиняными дувалами.

    Тяжкая это доля, обустраиваться на новом месте. Шубарины трудились не покладая рук, а нужда не убывала. В первый год случались дни, когда в доме и хлебной корки не оставалось. Хорошо хоть выручали овощи со своего огорода да рыба, которую Матвей ловил в озере. Но до него далековато, каждый день не наездишься, а времени часто и на сон не хватало. У родителей из-за работы до Ванюшки руки не доходили – рос как трава на лугу. А он хоть и не наедался досыта, жизнью был вполне доволен. Дружки-сверстники никогда не давали скучать и кругом был такой простор – иди куда хочешь. И везде находилось что-то новое и интересное. С одной стороны за селом тянулись далекие зеленые увалы, за которыми громоздились до неба огромные таинственные горы с красивыми белыми шапками, с другой – раскинулось озеро, которого, правда, из самого села не было видно, синел лишь ближний залив. А над лугами и полями радостно щебетали птицы, в цветах копошились пчелы и безвредные шмели, которых ребятишки называли музыкантиками и безбоязненно ловили руками.
        Ваня несмотря на то, что был еще мал, уже чувствовал удивительную красоту здешних мест. Манили к себе горы, а пуще  — озеро, своими купальными бережками, рыбалкой, свежим ветерком поутру и ввечеру. В прибрежных зарослях облепихи и лоха Ваню поначалу сильно пугали шумные фазаньи вспорхи. Но после двух-трех встреч с этими красивыми птицами страх сменился любопытством и восторгом. Подкрадываясь к местам их кормежки, мальчик представлял себя охотником, выслеживающим дичь, и сердце его начинало биться сильнее. Кто знает, может быть именно тогда и зародилась у него любовь к природе и страсть к охоте, и эти чувства он пронесет с собой до конца жизни.
        Но детство быстро проходит, кончаются грезы, приятное ничегонеделанье и начинается скучная учеба. Подросшего Ваню отдали в церковно-приходскую школу. Потом был перерыв, за которым последовали учеба на ветеринара в уездном городе и двухгодичная практика у опытных специалистов. Молодой Шубарин, став самостоятельным, зарабатывал столько, что мог регулярно высылать родителям по 15-20 рублей, которым эти деньги казались очень болшими, и они при каждом случае, когда удавалось свидеться, смущенно просили сына не тратиться на них, не ущемлять свои молодые потребности. На табак и вино Ивана не тянуло, но была у него сердечная зазноба, любившая конфеты и подарки.
        Однажды пришла тревожная весть от матери о том, что отец стал сильно прихварывать. Иван бросил все дела и помчался в Сливкино. Но отца в живых уже не застал. Только когда потерял, понял, как дорог был ему старик и как сильно будет его нехватать. В город он уже не вернулся. Работы было по горло и здесь, ездил по вызовам в хозяйства день и ночь. То роды у коров и лошадей принимал, то от чесотки либо от другой хвори скот лечил. А иногда случалось и людей пользовать.
        После смерти отца мать сильно сдала, постарела не узнать. У нее развилась старческая катаракта, зрение стало совсем никудышным. В один из вечеров, когда Иван уехал на вызов, она, пытаясь зажечь лампу, сослепу опрокинула ее. Разлившееся масло загорелось и мать не смогла его потушить…
        После похорон матери Иван Шубарин навсегда покинул родное пепелище. Некоторое время жил в уездном городе и вдруг уехал за десятки верст на границу с Казахстаном. Там поблизости от караванной тропы, ведущей в Китай, он и основал свою заимку. Помочь Шубарину в строительстве избы подрядились двое мастеров, переселенцев из Сибири. Втроем расчистили от деревьев и кустов возвышенное место у берега ручья, выкопали траншею, плотно забутили ее крупными камнями. Получился чуть выступающий из земли фундамент. Лес рубили на ближнем склоне горы, выбирая толстоствольные спелые ели. Бревна доставляли конным волоком, на месте ошкуривали и клали венцы, аккуратно забивая зазоры лесным мохом. Низкую крышу покрыли тесом. Для надежности Иван привалил фундамент землей, а снаружи положил еще пласты дерна. На потолок пошли тесаные бревна, сверху их присыпали землей и промазали глиной в смеси с рубленой соломой. Такой же смесью покрыли пол в избе. Сибирские умельцы сложили кирпичную русскую печь. В избе было тепло, сухо и пахло здоровым смолистым духом.
        Рядом с избой Иван собственноручно соорудил маленькую баньку с каменным очагом и конюшню на два стойла.
        С тех пор и приклеилось к заимке и ко всему урочищу название «Шубарино».
        На новом месте работы у Ивана не стало меньше. Редко когда бывало, чтобы сюда не заворачивали всадники по спешному ветеринарному делу. Особенно горячее время наступало в случаях эпизоотий. Он был единственным на всю волость ветеринаром и поэтому иногда приходилось работать сутками напролет, быть не только лекарем, но и организатором карантинных мероприятий. Благодаря этому его хорошо знало и ценило уездное и волостное начальство. Но особой популярностью и уважением он, конечно же, пользовался у скотоводов. Они с почтением называли его Доктурбеком, а некоторые в знак особой признательности нарекали этим именем своих сыновей. За работу по спасению скота Шубарину платили не только деньгами, но и искренней дружбой. Не было такого праздника или иного случая, чтобы его не приглашали в гости. А предлогов было немало. То свадьба, то тризна-аш, то именины, то просто посиделки…
        Если вступающие в брак или умерший были богатыми людьми, то съезжались не только жители ближних аилов, но и других волостей. Для них устраивались угощения, игры и конные состязания. Эти события, сопровождавшиеся подношением подарков устроителям, от которых те получали немалую выгоду, скрашивали однообразную жизнь аильчан и долго служили пищей для оживленных толков и пересудов, особенно если в них участвовали знаменитые борцы, акыны или сказители.
        Зимнюю скуку помогали легче переносить традиционные встречи, называемые джоро-бозо, во время которых гости, попивая бузу, развлекались песнями и шутками-прибаутками.
        Впрочем, от удовольствия пообщаться не было отказа и в страдную летнюю пору. То тут, то там звали сородичей и друзей на угощение-шерне, резали по этому случаю овцу и запасались кумысом.
        Шубарину поначалу все было в диковинку, но потом привык, проникся духом полезности этих развлечений, сплачивающих народ и развивающих его культуру. Благодаря этим встречам он освоил кыргызский язык и мог свободно общаться на нем.
        Еще до своего поселения на заимке Иван обзавелся ружьем и конем, которого купил на скотном базаре. Раз в месяц он отправлялся верхом в уездный город, где закупал кое-какие продукты, ламповое масло и вещи, нужные в обиходе, и заглядывал к разбитным артельным молодкам.
        Отсутствие на заимке не беспокоило его. Он хорошо знал жителей округи, а посторонние туда не заглядывали. Да и брать в избушке было нечего. Все ценное – конь и ружье всегда были при нем.

    С присоединением к России прекратились набеги и грабежи. Об этом стали доходить вести до тех, кто из страха покинул родные края. Многие вернулись обратно, с ними и семья, приютившая Мамбета.
        Дети вырастали, заводили семьи, получали свои доли скота и имущества. Но Мамбет не мог претендовать на наследство – не родная кровь. Когда дорос до возраста джигита, простился с плачущими стариками, которые привыкли к нему, полюбили как сына и сделали для него все, что смогли. Он батрачил у разных хозяев, был подсобным рабочим в лавке богатого уйгура. Потом женился на такой же беднячке, как и сам, получил надел земли, построил кибитку и начал самостоятельно крестьянствовать. В семье появились дети, первенца назвали Жанторо. Уже с восьми лет мальчик помогал в поле родителям, а в четырнадцать злой рок заставил его повторить судьбу отца. Вспышка холеры унесла всю семью, выжил один Жанторо. Сородичи-джельдены не дали осиротевшему юноше умереть с голому, приютили у себя. Но нет на свете горше доли, чем жить под неродной крышей. Прозябать бы ему долгие годы, но помог случай.
        Однажды Жанторо послали на неделю с небольшим табуном лошадей на ближнее пастбище. Жил там в шалашике, который сам соорудил из веток деревьев на опушке леса, а питался черствыми лепешками и вареной бараниной. Но на пятый день еда кончилась. Чтобы заглушить голод, пил побольше воды из родника, ел ягоды, дикий лук и кислицу.
        В один жаркий полдень к табуну подъехал незнакомый всадник с белой бородой и гривой седых волос под посеревшим от времени, когда-то белым калпаком. Жанторо принес путнику воды из родника. Поблагодарив, старик окинул юношу пронзительным взглядом и по праву старшего первым спросил, кто он. Жанторо не любил говорить о себе, но сейчас не осмелился отмолчаться. Старик слушал внимательно, с участием, и это подбадривало, вызывало желание открыть и облегчить душу.
        — Ты юн возрастом, — задумчиво сказал он, когда Жанторо закончил свой невеселый рассказ, — но в речи твоей я улавливаю зрелые мысли и благородные чувства. На твою долю слишком рано выпали тяжелые утраты и невзгоды и ты как никто другой нуждаешься в отеческой помощи и поддержке. Послушай же, что скажу тебе, джигит из славного рода джельденов. Солнце моей жизни уже пошло на закат, но я успею передать тебе все, что узнал в этом мире. Если, конечно, ты захочешь. Мои знания дороже скота и имущества, потому что в них дух наших богов и наших предков. Ты поймешь, почему нельзя осквернять землю, лес, горы, источники и убивать маралов, давших нам прародительницу Рогатую Мать-олениху. Я научу тебя вызывать дух божественных Тенгри, Джер-Суу, Умай-Эне. Ты узнаешь жизнь гор и лесов, повадки зверей и птиц, научишься читать их следы как священный Коран. Так скажи, согласен ты стать учеником старого Бейшена, которого вся наша волость, почитает как знатного охотника, но душу которого не знает никто?
        Таких хороших, проникновенных слов Жанторо никогда еще не слышал. От волнения он только и смог, что пробормотать:
        — Спасибо вам, аксакал. Я согласен быть вашим учеником и пойду за вами всюду…
        Юрта Бейшена стояла в небольшой котловине, со всех сторон окруженной горами. Более высокие и тенистые северо-восточные склоны их густо покрывали хвойные леса, а сухие юго-западные пестрели выгоравшими к концу лета луговыми плешинами. Господствующие вершины часто укутывались тучами, тяжело сползавшими в низину серовато-белым туманом. Котловина была хорошим кормовым местом для летнего выпаса скота. Со второй половины мая и по сентябрь, а в теплые годы и до конца октября, здесь на высоких травах нагуливали жир многочисленные отары овец и табуны коней, на давно обжитых местах было тесно от становий животноводов, прикочевывавших из Тосора, Барскоуна, Дархана, Чичкана и других поселений на обширном пространстве иссык-кульского побережья. К зиме оживление на пастбище спадало, но не все покидали его. Часть скота оставалась на зимнем подножном корме и содержалась в большом крытом загоне. Ухаживавшие за ним чабаны жили в трех приземистых кибитках, рядом с которыми и располагалась юрта Бейшена.
        Для чабанов соседство с ним было выгодным, так как избавляло скот от набегов волков. Хитрые засады и капканы охотника отбили у серых хищников желание появляться в этом месте. Чабаны охотно поддерживали Бейшена всем, чем могли, но он редко обращался за помощью, вел уединенную жизнь. Кошму на его старой юрте в нескольких прохудившихся местах покрывали заплаты. Таким же бедным было и убранство внутри. Единственное богатство составляли роскошные шкуры барса и медведя, расстеленные в задней части юрты на почетном гостевом месте. И еще привлекали взгляд пучки пахучих трав, развешанных под сводами юрты, и искусные поделки – вырезанные рукой хозяина фигурки зверей и птиц из дерева и рогов архара и теке.
        Познакомившись с новым жилищем, Жанторо наломал сухостоя в кустах и принес целую охапку. Хотел сам разжечь огонь в очаге, сложенном из трех черных от копоти камней, но не получилось. Сколько ни бил огнивом по камню, искры, разлетаясь в разные стороны, не попадали на трут. Бейшен улыбнулся и сам взялся за дело. От его удара трут сразу задымился. Старик подул на него, маленький язычок пламени зажег тонкие веточки и кору. Через минуту в очаге уютно потрескивали сучья, огонь жарко лизал дно казана с подвяленным козерожьим мясом. Как когда-то под крышей родительского дома, Жанторо снова почувствовал себя вольным и счастливым. В сиротские годы его пищей часто был лишь ломоть черствой лепешки, теперь он забыл о голоде. Не было случая, чтобы они возвращались с охоты без добычи. Бейшен убивал из своего кремневого ружья ровно столько дичи, сколь было нужно для еды, приобретения кое-какой одежды, пороха и свинца, которые он выменивал у кашгарских купцов на шкуры козлов и архаров.
        В первое время он учил Жанторо охотничьему промыслу в низовьях, где в перелесках и кустах в изобилии водились фазаны и косули. На каждую дичь у старого охотника был свой прием. На фазана он ходил, когда солнце склонялось за полдень. Это было время кормежки птиц. Они близко подпускали к себе и взлетали столбом с громким хлопаньем крыльев и испуганным криком. В этот момент и гремел меткий выстрел Бейшена. Но случалось, что фазан взлетал за спиной, и охотник не успевал вскинуть ружье. Тогда, зависнув на мгновение, птица переходила в горизонтальный полет и стремительно исчезала из виду.
        А косуль и кекликов Бейшен брал на манок, искусно подражая их голосам.
        Жанторо оказался способным учеником, но прошел не один месяц, прежде чем он научился скрадывать дичь, сносно стрелять по цели, правильно заряжать ружье, отливать пули, свежевать дичь, выделывать смесью кислого молока и муки шкуры, шить из них одежду, используя вместо ниток высушенные жилы животных.

    Кончалось лето, дни становились короче, но солнце еще светило жарко. Наступало самое лучшее время для охоты на отъевшихся за лето крупных копытных животных. Пора было ехать в верховья.
        Готовясь к поездке, старик купил Жанторо коня под седлом, скроил и сшил меховые штаны, шубу и малахай.
        Они поднимались то верхом, то ведя коней под уздцы, когда крутизна становилась опасной. Сумерки застали их в арчевнике, там и заночевали.
        К обеду следующего дня появились первые пятна рыхлого снега. У входа в ущелье сделали привал, отдохнули, перекусили; стреножив, оставили коней и пешком пошли по ущелью.
        — Теке и архар идут вслед за снегом, — сказал Бейшен. — Видишь, какая сочная трава растет там, где он недавно растаял. Это и есть места их кормежки. Давай поднимемся на скалу и устроим там скрадок.
        Солнце уже краешком касалось вершины горы, когда охотник вдруг что-то заметил. Жанторо проследил за его взглядом и увидел на отвесной, как ему показалось, стене, серый рогатый силуэт, сливающийся с фоном скалы.
        — Подождем когда подойдет поближе, — прошептал он. Но рогач, словно почуяв опасность, мячиком прыгая по отвесу, быстро унесся прочь.
        Солнце спряталось, сразу стало темно и холодно.
        — Все, на сегодня охота окончена, — сказал Бейшен и начал спускаться вниз. Они вышли к знакомому месту в арчевнике и провели там еще одну ночь.
        На следующий день засаду выбрали чуть в стороне от вчерашего места. Ожидание казалось Жанторо бесконечным, нетерпеливый взгляд натыкался лишь на острые ребра скал. Он опять не сумел первым заметить теке. Тот пришел по карнизу над скалой, несколькими прыжками достиг маленькой площадки на отвесной стене. Расстояние было удобное для выстрела, и Бейшен быстро установил ружье на сошках. Но сам стрелять не стал, предложил Жанторо.
        Выстрел раскатистым эхом отозвался в ущелье. Сильная отдача в плечо сбила направление взгляда, и Жанторо не увидел, что стало с козлом.
        — Молодец! – крикнул Бейшен.
        Первая удача и похвала учителя окрылили Жанторо. Пройдет еще три года, и он станет настоящим охотником. Но один невосполненный пробел еще оставался. Бейшен несколько раз порывался сходить с ним на барса, но каждый раз отступал. Охота на свирепого и очень сильного хищника опасна и требует особой сноровки. Жанторо для этого еще не опытен и молод, не набрал настоящей мужской силы, да и сам Бейшен уже не тот. За свою жизнь он поймал капканами четырех барсов и одного подстрелил из ружья. Шкура его украсила юрту охотника, а живых зверей скупили задешево хитрые китайские купцы. Все деньги от них Бейшен потратил на подарки детям своих родственников.
        В следующий свой выезд на охоту они поднялись еще выше к снежникам и ледникам. Здесь на одном из южных склонов Бейшен заметил на мокрой глинистой проталине следы небольшого стада архаров, которые по гребню горы вывели к огромному мрачному утесу. Его огибал сползающий в ущелье ледник. Осмотревшись, Бейшен предположил, что архары ушли в соседнее ущелье. Самый короткий путь туда был через ледник. Выйдя на него, он снял с плеча моток волосяной веревки, обвязал ею Жанторо и себя, прочно закрепил концы и сказал:
        — Ступай только по моим следам.
        Ледник был весь в трещинах, всюду беспорядочно выпирали острые, словно зубы дракона, торосы и обломки льда. Чудовищная сила, рождаемая морозом и солнцем, то сдавливала, то разрывала этот огромный язык льда, и он, крошась и подтаивая, питал убегающую по дну ущелья речку. Перешагивая и перепрыгивая через трещины, преодолевая бесконечные препятствия, Жанторо верхним зрением уловил летящую тень. Подняв взгляд, он увидел парящего над утесом бородоча-ягнятника. Засмотревшись на его полет, юноша отвлекся на несколько секунд и не заметил трещины. Наступив на острый ее край, нога соскользнула вниз. От рывка веревки Бейшен упал на спину и, проехав метра два, зацепился за ледяной выступ. Изо всех сил упираясь спиной и ногами, он медленно повернулся, схватил натянутую веревку и потянул на себя. Жанторо, повиснув над черной бездной, отчаянно тыкался в скользкие стены руками и ногами. Несколько секунд в западне показались вечностью, страх, нарастая как снежный ком, холодил сердце.
        — Держись, джигит! – глухо донеслось сверху. Сантиметр за сантиметром веревка поползла вверх. Жанторо лихорадочно заработал руками и ногами, помогая своему вызволению.
        Когда все осталось позади, и они снова были на надежной земле ущелья, Бейшен присел на камень и, перехватив виноватый взгляд юноши, сказал:
        — Духи постоянно испытывают нас. Смерть – их черный демон – всюду ходит за человеком, но в горах она сидит у него на плечах и уносит каждого неосторожного. Я давно не молился богам, они гневаются на нас.
        Жанторо подумал, что после этих слов старик прекратит охоту. Но ошибся. Чуть передохнув, Бейшен свернул из ущелья в боковой отщелок. Подойдя к зарослям можжевельника, они наткнулись на тропу с пометом архаров и пошли по ней. Быстрый, цепкий взгляд Бейшена успевал видеть все: и каменистую твердь под своим легким шагом, и крутые склоны, и скалы. Охотникам удалось подкрасться на выстрел к пасущимся в лощинке архарам. Упредив выстрел, стадо мгновенно сорвалось с места. Бейшен выстрелил вдогонку. Один из баранов кувыркнулся и остался лежать на месте.
        Утром следующего дня они отправились в лес духов. Деревья в нем были сплошь лиственные и стояли не тесно. На берегу ручья Бейшен разжег костер и бросил в него несколько кусочков мяса. Как только ароматный дым защекотал ноздри, старик опустился на колени и произнес:
        — Ты слышишь меня, Джер-Суу? Я привел к тебе юношу, которого называю своим приемным сыном. Прими его в свое обиталище, открой перед ним лесные и горные тропы, не отказывай в малой толике пищи и воды, оберегай от злых духов…
        Голос Бейшена звучал глухо и монотонно. Напряженно вслушиваясь в него, Жанторо все больше поддавался непонятному волнению, какое, наверное, всегда испытывает человек при встрече с чем-то таинственным и величественным.
        Ему казалось, что они в лесу не одни, что на них отовсюду смотрят загадочные, всемогущие, грозные существа.
        Всю дорогу обратно Бейшен не проронил ни слова. А когда воротились, достал комуз, тронул струны раз, другой, прислушался к замирающим звукам, заиграл и запел в полную силу.
        Под сводом юрты при неверном свете костра полились одна за другой мелодии, в которых звучал то лихой топот копыт, то рокот реки, то клекот орла, то плавный хоровод юных девушек.
        Жанторо никогда не слышал игру и голос Бейшена и был поражен его искусством. С того вечера он стал называть старого учителя отцом, а тот его – сыном.

    * * *
        Годы добавляли Жанторо сил, а у Бейшена отнимали. Старик уже не мог ходить на охоту. Он похудел, подсох и даже в теплое время не снимал шубу. Однажды совсем слег, и Жанторо неделю не отходил от него. Из еды у них осталось лишь немного муки. Жанторо испек несколько лепешек, заварил травяной чай и дал поесть старику. Тот отломил кусочек и сказал:
        — Мне больше не нужно. Остальное возьми себе и поезжай. Здесь ради меня не задерживайся, иначе придется голодать. Не беспокойся, я сам справлюсь.
        Жанторо не хотелось оставлять отца в таком состоянии, но без еды тоже нельзя. Скрепя сердце, собрался в дорогу, взяв с собой обоих коней.
За три дня ему удалось подстрелить крупного теке. Трудно в горах одному, никто не подставит плечо. Много времени и сил потратил охотник, чтобы стащить к тропе неподъемную тушу, перевалить ее поперек конской спины и привязать крест-накрест кожаными ремнями, стянув свисающие по обе стороны копыта к брюху коня. Охваченный плохим предчувствием, он настойчиво подгонял коней, рискуя сорваться с крутизны или сползти в пропасть вместе со щебнистой осыпью, которую пересекал, сокращая путь.
        Предчувствие не обмануло его. Бейшен лежал вытянувшись на кошме, лицо его было спокойно, открытые глаза невидяще смотрели вверх…
        Весть о смерти знаменитого охотника разнеслась по всей округе, и многие захотели проститься с ним. Первыми съехались родственники покойного, которых к удивлению Жанторо набралось десятка полтора. За ними потянулись жители ближних, а потом и дальних аилов. Соблюдая правила традиционного погребального обряда, покойного положили с левой стороны от входа в юрту, отгородили занавеской, у изголовья поставили глиняный светильник. Тихие голоса собравшихся то и дело прерывались громким плачем – причитаниями новоприбывших мужчин и женщин.
        Старики-знатоки мусульманских обрядов обмыли мертвое тело и когда стали заворачивать в саван, Жанторо начала быть крупная дрожь. Не в силах сдержать подступившие к горлу рыдания, он выбежал из юрты, бросился лицом на землю и, иступленно молотя по ней кулаками, завыл, как дикий зверь.
        После похорон родственники покойного предложили ему переехать в аил, но он отказался.

  * * *
        За всеми делами Иван старался находить время и для охоты. Ходил на фазанов, зайцев и кекликов по ближним горам и отщелкам. Как-то в снежную зиму выпала свободная неделя, и он решил забраться подальше и повыше, хотя и знал, что охотиться в горах в такую пору рискованно. Коня пришлось оставить в чабанском зимовье и дальше пробираться пешком в спегоступах, сплетенных из ивовых прутьев. Иван надеялся, что обильный снегопад заставит кабанов и козлов спуститься пониже к южным склонам. Подойдя к одному из них, он увидел глубокую расселину с густыми кустами по краям. В таких местах кабаны часто устраивают свои лежки. Чтобы не продираться через кусты по глубокому снегу, Иван взял немного ближе к краю расселины. Настороженно вглядываясь в переплетение ветвей, охотник не заметил предательского снежного козырька над обрывом. Снег под ним вдруг раздался и, не успев глазом моргнуть, Иван полетел вниз. При падении он сильно ушибся и повредил ногу. Шубарин попробовал встать, но тут же упал от сильной боли в ноге. Попытался ползти, но и это не получалось. Нога горела как в огне. Он оказался в ловушке: отвесные стены с трех сторон и неизвестно, есть ли выход, если двигаться вдоль этой проклятой щели. Оставалось одно: стрелять – вдруг кто-нибудь услышит.
        Иван нажимал на спуск через равные промежутки времени, пока не осталось два последних патрона. Мороз крепчал и холодил тело под шубой. «Неужто конец?» — подумал он со злостью на себя за непростительную пропашку. Упираясь прикладом ружья в снег, работая одной ногой и волоча другую, Шубарин попробовал передвигаться ползком. Он удалился от места своего падения шагов на сто и заметил, что дно расселины начало повышаться. Ползти сразу стало труднее. В отчаянии он израсходовал еще один патрон и, закрыв глаза, в изнеможении прилег на снег. Навалились безразличие, усталость и дремота. Ему пригрезился светлый луг с цветами, потом вроде бы очутился в своей избушке, на теплой лежанке. Кто-то звал его за дверью, кричал, «эй!», а он никак не мог понять, во сне или наяву. Наконец смертная дремота отпустила, и Иван понял, что действительно сверху слышится чей-то голос. Он поднял взгляд и увидел над краем расселины лицо человека.
        — Эй! – снова донесся голос.
        Забыв о боли, Иван приподнялся и замахал руками.
        Его вызволил из беды с помощью длинного волосяного аркана охотник, к счастью оказавшийся поблизости и обративший внимание на выстрелы, которые звучали с интервалами, глухо, без раската, и это насторожило охотника. «Непохоже, — подумал он, — чтоб так стреляли по зверю, значит, кто-то попал в беду».
        Спаситель срезал и связал несколько длинных еловых веток, уложил на них пострадавшего и как на салазках довез до своего коня, оставленного неподалеку в лощине. Уже к ночи они добрались до зимовья, откуда Иван ушел на охоту. Здесь, осмотрев свою больную ногу, он установил вывих лодыжки, который сам же и вправил.
        Утром в кибитке чабана за чаем с лепешками Иван смог получше разглядеть вчерашнего незнакомца. На вид он, пожалуй, не старше самого Ивана, высок ростом, жилист и крепок. Суровое темное от загара лицо и неожиданно добрая белозубая улыбка. Цепкий с прищуром взгляд охотника. На плечи небрежно наброшена нагольная шуба, под расстегнутым бешмантом – белая рубашка из грубой кашгарской маты; сильно потертые штаны из шкуры горного козла мехом внутрь и сапоги без каблуков из такого же меха.
        Шубарин представился первым и коротко рассказал о себе.
        — Слышал о вас, — улыбнулся охотник, — кто же не знает Доктурбека? А меня зовут Жанторо. Охочусь в горах, тем и живу. Своей кибитки нет, кочую с юртой, в общем живу, где придется. Имущество все на мне, да еще конь и ружье.
        Иван посмотрел, куда указал Жанторо, и только сейчас разглядел, что это за ружье – старый – престарый длинноствольный кремневый карамультук с арчевым прикладом и деревянными сошками.
        — Да как же можно охотиться в горах с таким-то ружьем? – изумился Иван
        — Можно,— усмехнулся Жанторо. – Если хочешь, давай как-нибудь сходим вместе на охоту, там увидишь.
        — Что ж, я не против, — ответил Иван. –Приезжай ко мне через неделю, буду ждать.

    Так сошлись пути этих двух людей, ставших потом неразлучными.
        Знакомство с Иваном заинтересовало Жанторо. Однако он совсем не знал этого человека и долго сомневался, стоит ли идти с ним на охоту. В конце концов решил проверить, каким окажется тот в деле.
        Иван обрадовался приезду гостя, усадил за стол, предложил угощение. Тогда-то Жанторо и попробовал впервые русскую водку. С непривычки сильно захмелел, забузил так, что хозяин еле уложил его спать.
        Утром Иван вернул ему бодрость крепким чаем и сытным завтраком. Жанторо, раньше никогда не евший с утра по привычке кочевников, медлил садиться за стол, но настойчивость хозяина заставила сдаться. А потом, глядя с каким аппетитом тот расправляется с тушеной на луке зайчатиной, сам подналег. Завтрак пришелся очень кстати, потому что сразу выехали в дальний путь и до сумерек не слезали с коней. Уже почти добравшись до охотничьих мест в длинном ущелье, отыскали под скалой площадку с нависающим козырьком и вместе с конями обосновались здесь на ночлег. Уже в темноте при свете луны Иван заметил метрах в ста выделяющуюся на снегу темную массу и догадался, что это заросли обычной в этих местах облепихи. Нескольких сухих веток хватило, чтобы разогреть на костре вареное мясо и вскипятить по кружке чаю.
        И в тот раз, и во все последующие свои выезды на охоту они возвращались с хорошей добычей. Покладистость и мягкая уступчивость в характере обоих сблизили их. Жанторо убедился, что Иван надежный товарищ и умелый помощник на охоте. Жаль только, что не так часто, как хотелось бы, удавалось быть вместе.
        Однажды в свой очередной приезд в уездный город Шубарин услышал, что какие-то немцы хотят заполучить живых барсов для зоопарка не то в Берлине, не то в Вене и обещали заплатить хорошие деньги. Этому разговору он сначала не придал значения, а потом задумался. Вспомнил, как однажды Жанторо обмолвился о том, что его покойный учитель был удачливым барсоловом. Если так, то не может быть, чтобы учитель не поделился с учеником своими секретами. Почему бы в таком случае не попробовать себя в этом деле?
        Жанторо откликнулся на предложение не колеблясь.
        Была середина августа – пора, когда снежный покров в горах отступает до самой высокой отметки. Всем охотникам ведомо, что выслеживать зверя по чернотропу труднее, чем зимой. Решили попытать счастья в верховьях реки Джуука, где в прошлые свои выезды видели крупные стада козерогов и архаров. Поиски привели в широкую ложбину с густой травой. С одной стороны склон горы был пологий, а с противоположной подступали крутостенные серые скалы. Охотники заметили пасущихся архаров, которые уходили все дальше, постепенно приближаясь к скалам. Когда до них осталось с десяток метров, из засады прыгнул барс. Бараны бросились прочь от скал, но один не успел. От удара он упал и через секунду острые клыки впились в горло жертвы. Хищник потащил тушу под выступ скалы. Насытившись, напился из родника и скрылся в скалах.
        Один капкан Жанторо поставил у растерзанной туши, второй – чуть дальше. День проходил за днем. Капканы оставались пустыми. Пора было уезжать. И все же вернулись не с пустыми руками – подстрелили архара.
        Второй и третий выезды тоже не принесли удачи. Шубарин стал подумывать, что, наверное, причина неудач в ненадежности допотопных капканов, оставшихся от Бейшена. Посидев несколько вечеров, он хоть и неумело, но вполне понятно составил несколько чертежей и, съездив в город, изготовил там в механической мастерской пять капканов, которые были опробованы в присутствии заказчика. Стальные челюсти с лязгом защемили палку и, сколько ни силился Шубарин, вырвать ее не удалось.
        Меж тем наступила зима. Окрестные горы завалило снегом, на белом мертвящем фоне горных склонов теплыми, живыми мазками проступили зеленые массивы ельников.
        Жанторо и Иван отправились на лов в звездный предутренний час. Низовья, где протоптано и всадниками и скотом немало троп, проехали быстро, а дальше пошли сплошь нехоженые глубокие снега. Чтоб не заморить лошадей, пошли пешком. Заночевали в лесу у костра, а утром чуть свет двинулись к гребню горы. Перевалив его, увидели в межгорье котловину с тугаями, обозначившими русло невидимой реки, и большим еловым лесом на пологом северном склоне. Жанторо не раз бывал вместе с покойным отцом в этой котловине, и охота всегда была добычлива. Все лето здесь сочно зеленеет трава, тучнеют сотни диких копытных животных. В одну из охот Бейшен выследил семью барсов и охотникам удалось понаблюдать за ней. Барсиха устроила логово на скале, в еле приметной маленькой выемке. Она еще, видимо, не решалась покидать своих попискивающих несмышленышей, отлеживаясь на выступе скалы рядом с логовом. Охотники не тронули их. А теперь малыши, подумалось Жанторо, уже превратились в могучих ловких зверей и наверное бродят где-то рядом.
        Он первый увидел на снегу цепочку следов, уходящих к еловому лесу. Их оставило стадо козерогов в семь голов. Следы привели к трем отдельно стоящим высоким елям. Снег под ними был в пятнах крови и весь истоптан широкими лапами хищника. Его присыпанную снегом жертву выдавали торчащие наружу рога.
        Смерть настигла теке, когда стадо проходило вблизи от этих елей. Царапины на стволе одной из них поведали, что зверь поджидал добычу, затаившись в ветвях.
        Пообедав, барс ушел на лежку, но обязательно вернется. Чтобы не миновал капканы, поставили сразу три-два новой конструкции и один старой.
        Утром звероловы еще издали заметили мечущегося у елей хищника. Он угодил в капкан, настороженный Жанторо. Увидев приближающихся людей, барс вжался в снег и зарычал хриплым утробным басом. Круглые глаза опалово-янтарного цвета налились лютой злобой. Оскалив загнутые внутрь страшные клыки, зверь готовился к прыжку, но капкан, защемивший лапу, удерживал его.
        От отца Жанторо слышал, что барс не только очень силен и свиреп, но и по-кошачьи ловок и быстр как молния. В борьбе с ним нельзя допускать промедления и нерешительности, злоба утраивает силы зверя и любой отчаянный рывок может освободить его из плена, и тогда зверолову не сдобровать. Он не успеет применить ни ружье, ни нож. Поэтому, говорил Бейшен, как только хищник вопьется зубами в поднесенную к нему палку, нужно успеть мгновенно прыгнуть ему на спину и, не давая опомниться, навалиться всей грудью, прижать к земле морду и тут же стянуть прочной бечевой челюсти.
        Они заранее распределили роли. Иван поднес к морде барса толстую арчевую палку и как только зубы вонзились в нее, Жанторо сделал быстрый обходной маневр, чтобы сзади вскочить на спину зверя. Но не успел. Невероятно изогнувшись, барс ударил его лапой по плечу, отхватив кусок овчины. К счастью когти не достали до тела. Пришлось все повторить сначала. На этот раз Иван похлеще разозлил зверя, а Жанторо сумел-таки сделать так, как учил отец. Ошалевшего барса удалось схватить за уши и вдавить мордой в снег. Иван, не мешкая, перехватил челюсти, сжавшие палку, сплетенной из полос сыромятной кожи бечевой и прочно связал их в несколько оборотов. Потом накинул петлю на вытянутую лапу зверя, подтянул ее к другой и тоже связал в тугой узел. Такая же петля затянула сначала свободную заднюю лапу, потом вторую освобожденную из капкана. Все было кончено. Оставалось только заменить застрявшую в пасти барса палку на короткий обрубок и упаковать пленника в большой холщовый мешок.
        Стреноженного барса без промедления доставили в уездный город и взяли за него хорошие деньги. Для Ивана, не избалованного деньгами, это было целое богатство и у него в первый момент даже голова закружилась от привалившего счастья. А на Жанторо хрустящие купюры не произвели впечатления. Простодушный отшельник, проведший всю свою жизнь в горах, вдали от цивилизации, он, подобно своему учителю, не пользовался деньгами, получая все необходимое от кормилицы-природы и выменивая на шкуры кое-что для себя у китайских коммивояжеров. Куда больше заинтересовал его уездный город, показавшийся огромным. Все здесь было в диковинку: и множество домов вдоль длинных улиц, и мощеные дороги, и конные экипажи, и снующие всюду люди, никаким делом вроде не занятые. Его старая длиннополая шуба с прорехой на плече от когтей зверя, огромный рысий малахай и допотопное ружье за спиной, вероятно, веяли на горожан таким диковатым колоритом, что некоторые, проходя мимо, оглядывались и улыбались. Ивана это задевало, и он решил первым делом приодеть друга. В лавке купца Черемисина Жанторо впору пришелся ловко сшитый, слегка приталенный овчиный полушубок. Нашлись и сибирские валенки и добротные яловые сапоги. Примерив обновки, он преобразился в ладного джигита. В одежном магазине к покупке добавили европейского покроя шерстяной костюм, по паре легких хлопчатобумажных брюк и сатиновых рубашек. Но на том покупки не закончились. Ивану хотелось наведаться еще в оружейное заведение господина Фогеля. Вот тут-то у Жанторо и заблестели глаза при виде лоснящихся вороненой сталью ружей.
        — Твой карамультук боится сырости, а эти ружья стреляют даже в дождь и заряжаются быстро, — сказал Иван. – Давай купим тебе ружье, бери что хочешь.
        Выбор пал на курковую тульскую двухстволку.
        Довольные покупками, пошли прогуляться по городу и тут Иван снова предложил:
        — Эх, гулять, так гулять! Айда в ресторан, обмоем покупки.
        Тогда же в гомоне хмельного ресторанного веселья заговорил он о строительстве избы для Жанторо.
        — Не я буду, а помогу построить тебе ладную избу. Пока себе строил, научился, дело не хитрое. Хватит тебе мерзнуть в дырявой юрте!

    Слова Шубарина об избе не были пустым трепом. Как только пригрело солнышко, он отправился к Жанторо. Тот накануне привез с джайлоо два чанача кумыса июньской дойки. В это время кобылицы нагуливают на молодой тучной траве самое жирное молоко. Так что к мясу было чем угостить дорогого гостя.
        Потягивая терпкий пьянящий напиток из вместительной кисы, Иван за неспешными расспросами о здоровье и делах, постепенно подводил хозяина юрты к цели своего приезда. А тот слушал, не споря, однако же и прямого согласия не давая.
        — Вот что, — наконец перешел в решительное наступление Иван, — хоть ты и привык к юрте и к тому ж, наверное, стесняешься затруднить меня, скажу тебе так: хороша юрта, но только летом, а изба — мать родная во все времена года. Меня ты не затруднишь, помогу тебе с радостью, потому что ты мне друг, и я не забыл, как ты спас мне жизнь, Так что давай, принимайся без лишних слов за дело.
        Закончив речь, Иван допил кумыс, прикрыл кису ладонью в знак того, чтоб хозяин больше не подливал, и предложил:
        — Покажи сначала место, где хотел бы поставить избу, а я, может, кое-что присоветую.
        Сытые кони сразу взяли бодрую рысь. Проскакали от юрты верст двадцать и на опушке леса остановились. Иван внимательно огляделся по сторонам, прикидывая, удобно ли для жилья место. Похоже, Жанторо давно его заприметил, раз так уверенно привел. Место действительно было подходящее, безопасное – ни сели, ни оползни не страшны, лес и родник тут же. Под елями есть ровная площадка – хватит места и для избы и для надворных построек.
        — Значит, поближе к аилу так-таки не хочешь, — не то спрашивая, не то утверждая, — заметил Иван. — Что ж, может оно и лучше. Ты никому и тебе никто не помеха. Завтра же перевози сюда свою юрту и возьмемся, благословясь, за доброе дело!
        Фундамент заложили тем же способом, что и у Ивановой избы. Срубили отборные ели, ошкурили, и один за другим пошли расти ровные, один к одному, венцы. Когда подвели стропила под крышу, съездили на водяную лесопильню в горной лесоразработке, где закупили тесу на потолок и крышу, а заодно присмотрели и дверь с коробкой и оконную раму. Немало пришлось повозиться с русской печью, но и она в конце концов заработала, грела и не дымила.
        Так и появилась на нехоженой опушке леса уединенная избушка рядом со старой прохудившейся юртой. Вечерами еловая ветка заглядывала в освещенное окошко и металлически скребла жесткими иглами по стеклу. Свет человеческого жилья привлекал любопытного обжору барсука, жившего в норе по соседству, и он рыскал по двору в поисках какого-нибудь лакомства. А в зимнюю голодную пору робко подходили к избушке грациозные косули, чтобы подкормиться душистым сеном из стога, заготовленного Жанторо. Порой наведывались и волки, но в бревенчатую конюшню, где в стойле фыркал конь, путь им был заказан.
        Празднуя новоселье, Жанторо и Иван поклялись друг другу свято блюсти законы горского тамырства.

    На охоту в дальние места они ездили только вдвоем. В одном из урочищ под зиму, когда погрозил первый снежок, удалось изловить еще одного барса. А третьего – так уж вышло – пришлось Жанторо брать в одиночку. Как-то прискакал взволнованный чабан и рассказал, что на пастбище барс повадился таскать овец. Минувшим днем ворвался в стадо, зарезал шестерых овечек и одну утащил. Крики чабана ничуть не испугали дерзкого хищника.
        До заимки Ивана ехать было не близко, а времени терять нельзя, иначе следы разбойника исчезнут. Жанторо повел преследование один. Еле заметные отпечатки лап на земле, порезы от когтей на стволе арчи, клочки шерсти и пятна крови на траве, оставленные при волочении жертвы, привели в ущелье, к узкой вертикальной расселине, промытой в скале дождевыми потоками. Примятый, разодранный когтистой лапой мох на ее стенах подсказал, что зверь, почуяв преследование, вскарабкался по этой расселине и затаился в скалах. Преодолеть почти вертикальную крутизну с добычей в зубах даже барсу нелегко, поэтому он, скорее всего, спрятал ее где-то поблизости. Действительно в полусотне шагов отыскалась полусъеденная туша овцы. Жанторо насторожил три капкана на подходах к ней. А для своей засады выбрал место среди кустов можжевельника на противоположной стороне ущелья, где токи воздуха, устремляясь вдоль ущелья, не могли выдать его присутствия.
        Ждать пришлось до утра. Зверь мягко выпрыгнул из расселины и, волоча длинный хвост, направился к своему завтраку. Но не дошел, Сработал капкан, грозный рык разорвал утреннюю тишину. Жанторо бросился к разъяренному зверю. Техника, отработанная на двух предыдущих ловах, позволила справиться одному.
        После Бейшена никто еще не отваживался ходить на барса в одиночку. Жанторо был первым, кто повторил дело покойного барсолова. После этого его стали называть Мергенчи, слава о нем зазвучала в песнях акынов, дошла до самых дальних аилов. Однако сам Жанторо оставался об этом в неведении, потому что не искал славы, предпочитая всему свою бродяжью свободу и гордую независимость.

    К полудню начало сильно парить, небо затянула белесая пелена. Было тихо и душно, нарастало тревожное ожидание какой-то грозной разрядки. Вскоре на западе появилась узкая черная полоса, которая, быстро надвигаясь, превратилась в огромную тучу. Сразу стало темно как поздним вечером. Словно пробудившись от сна, порхнул ветерок. Вслед за ним ударил порыв посильнее, потом еще – и загудела, завыла буря, унося с собой пыль, сломанные ветки и стволы небольших деревьев с вырванными из почвы корнями. Все смешалось в сумасшедшей круговерти – и небо, и земля. Ослепительные вспышки молний чертили быстрые зигзаги, лишь на секунду предваряя потрясающие удары грома. В грохот бури вплелся слитный мощный шум дождя. Со склонов гор хлынули бурные потоки воды, смешанной с грязью и камнями.
        Буря застигла Жанторо на полпути из аила к дому. Он спешился и бросился к ельнику в надежде найти там укрытие. Но не успел сделать и несколько шагов, как беспощадный напор ветра сбил с ног, оторвал от земли и понес вниз по склону. Сумасшедший полет закончился у огромного елового выворотня на опушке леса. Ухватившись за корни, Жанторо нырнул в яму, оставленную выворотнем, и лег ничком. Однако через несколько минут пришлось подняться, так как выемка стала заливаться водой и скоро наполнилась через край. Ухватившись за корни дерева, он все же продержался до тех пор, пока не стихла буря. Промокший до нитки, измазанный грязью и сильно продрогший, Жанторо вышел на полянку под лучи солнца, уже пробивавшиеся сквозь разрывы в редеющих облаках. Чуть подсохнув, он стал голосом и свистом подзывать коня, но вместо привычного ржания вдруг явственно услышал доносившийся из леса чей-то плач и вскрики. Он пошел на звуки и увидел под деревом прижавшуюся к мокрой земле насмерть перепуганную девушку, бившуюся в истерическом плаче. Он взял ее на руки, вынес под солнце и попытался поставить на ноги, но она обхватила его за шею и ни в какую не хотела спускаться на землю. Жанторо стал успокаивать ее, говоря, что уже нечего бояться, а она продолжала плакать и все плотнее прижималась к нему. Только теперь он почувствовал, как лихорадочно дрожит ее продрогшее тело. Так и простоял с ней на руках до тех пор, пока не просохла одежда и не прекратилась противная дрожь. Жанторо смотрел на ее круглое лицо, большие испуганные глаза, потеки слез на измазанных грязью смуглых щеках, маленький, кривящийся от неудержимых приступов плача рот и не знал, как успокоить ее. Мало-помалу плач стал переходить в судорожные детские всхлипывания. Когда и они прекратились, девичья застенчивость, наконец, пересилила страх. Девушка высвободилась и встала на ноги.
        — Меня зовут Жанторо. А тебя как?
        — Нурджамал.
        — Почему ты одна в лесу?
        — Я не одна, — ответила Нурджамал. — Вместе со мной были две пожилые женщины. Жили в юрте при табуне кобылиц Темирбая. Меня послали в лес за хворостом. Когда шла обратно, поднялась буря, ветер подхватил меня и проволочил до самой опушки. Я никогда такого не видела и сильно испугалась…
        — Меня тоже унесло ветром. И конь где-то потерялся, — сказал Жанторо. – Давай поищем коня и посмотрим, что стало с вашим становьем.
        Они вышли к месту, где буря разлучила Жанторо с конем, — никаких следов. И на свист не откликнулся его Чыныгы. Делать нечего, пошли к становью. Там, где стояла юрта, остались лишь кое-какие пожитки. Вокруг пусто — ни женщин, ни табуна.
        Долгие поиски ничего не дали, а солнце уже уходило за горы. Воздух посвежел, не до конца просохшая одежда холодила тело. Идти на ночь глядя – опасно и далеко. Путь в горах совсем не тот, что на равнине. Оставалось одно – заночевать на опушке леса.
        Ливень так промочил деревья и почву, что разжечь костер оказалось совсем не простым делом. Но все же удалось набрать в дуплах пучок сухого моха, несколько лоскутьев коры и охапку успевшего немного подсохнуть сушняка. Жанторо ударил огнивом раз, другой… тонкий дымок свил колечки над мохом, блеснул язычок пламени. От моха загорелись кора и мелкие веточки. Чарующий танец пламени прорезал черноту ночи.
Дров хватило не надолго. Костер выгорел, снова стало темно и холодно.
        Еще до конца не улегшееся смятение в душе Нурджамал породило новых демонов страха. Дрожа от холода, вглядываясь в мрачную, таинственную темноту ночного леса, не в силах совладать с собой, она потерянно искала защиты и все плотнее приникала к мужскому плечу. Каждый звук в лесу заставлял ее вздрагивать. Жанторо снял свой бешмант, укутал девушку с головы до ног и уложил на подстилку из хвойных лап, сам лег вплотную, подложив одну руку под ее голову, а другой охватил сверху.
        Согревшись и успокоившись, Нурджамал затихла и вскоре уснула. А Жанторо горел как в огне. Его рука, устав ждать, скользнула под бешмант, потом под платье – к груди спящей…
        Став зрелым мужчиной, Жанторо не познал еще ни одной женщины, могучий зов плоти будоражил кровь, мучил по ночам неясными, странными сновидениями и жгучим томлением.
        Под утро он забылся в чутком полусне и как только очнулся, первое, что увидел в сером свете утра, было лицо спящей Нурджамал. Снова накатила неудержимая волна страсти, и он стал исступленно целовать ее в губы. Нурджамал, проснувшись, не испугалась, постепенно все больше уступала его смелеющим ласкам.
        …На краткий миг пришло опустошение, за ним блаженная усталость и неизведанная радость. Нурджамал стыдливо прятала глаза, а он гладил ее, снова возбуждаясь.
Картину этого утра с острым, пряным запахом хвои и влажной земли Жанторо сохранит в памяти до конца своих дней как самое прекрасное мгновение жизни.
        Природа, словно извиняясь за устроенный бурей дебош, подарила светлое теплое утро. Живительный, хрустальный воздух гор бодрил и удваивал силы.
        Продолжать поиски больше не имело смысла, и Жанторо пешком повел Нурджамал к своей избушке. Тропа огибала склоны гор, петляла среди кустов барбариса и обрывалась на берегах каменистых речек. Жанторо знал эти места и уверенно держал направление. За одним из поворотов слух уловил знакомое ржание. Жанторо ответил призывным свистом. Ржание повторилось – заливистое, радостное. Чыныгы!. Это он , его голос – нашелся!
Конь был весь в царапинах и бурых пятнах засохшей крови. Видно, и его крепко потрепала буря. Жанторо прижался лицом к шее Чыныгы, а тот тихо, басовито заржал и в знак удовольствия закивал головой вверх-вниз, вверх-вниз.

    Минуло пять дней. В жаркий полдень к избушке прискакали всадники, стали полукругом, один, видимо старший, спешился и постучал в дверь. Жанторо оказался дома и вышел на стук.
        — Салоом алейкум ! – приветствовал гость.
        — Алейкум ассалом! – отозвался хозяин. – Заходите в дом.
        —  Спасибо, но мы не в гости к тебе приехали, Жанторо. Наш хозяин Темирбай очень сердит на Нурджамал за пропажу своих кобылиц на пастбище и приказал доставить ее к нему. Двух бездельниц, с которыми доила кобылиц Нурджамал, хозяин уже наказал. Теперь очередь за девчонкой, а она по слухам у тебя скрывается. На временном пользовании так сказать, хе-хе…
        Глаза Жанторо гневно сверкнули.
        — Попридержи язык, байский лизоблюд, не то я укорочу тебе его!
        — А это ты видел? – поднял руку с камчой начальник байской стражи. – Не отдашь по-хорошему, возьмем силой.
        Еле сдерживаясь, Жанторо все же попытался урезонить непрошенных гостей.
        — Разве Темирбай не знает, что была буря, от которой разбежались лошади? Разве женщины могли справиться с обезумевшим табуном, когда их самих унесло ветром? И зачем нужна ему Нурджамал?
        — Слишком много вопросов задаешь ты нам, Жанторо. Лучше спроси у самого Темирбая, может он и послушает тебя. Только вряд ли. А что касается Нурджамал, то слышали мы, будто хозяин хочет отдать ее в наложницы, чтобы покрыть убытки от пропажи лошадей, — нагло осклабился все тот же начальник.
        Терпение Жанторо окончательно иссякло.
        — Передайте Темирбаю, что этому не бывать. И еще скажите: Нурджамал – моя жена.
        Всадники переглянулись, смешок пробежал по лицам.
        — А где твой калым, Жанторо? Думаешь, нашел жену под кустом – и ладно? – под дружный хохот крикнул одни из них.
        При этих словах дверь открылась, показалась Нурджамал с ружьем в руках. Жанторо перехватил двухстволку и навел на предводителя. Черные дырки стволов уперлись прямо в его толстое лицо, он отпрянул в испуге и попятился к своим приспешникам.
        — Вы, байские псы, наверное, слышали, как я стреляю, — сказал Жанторо. – Не ищите смерти, уезжайте с миром!
        Вся свора с места взяла в галоп. Жанторо для острастки хотел пальнуть в воздух, но оба курка издали лишь сухие щелчки. Патронов в стволах не оказалось, жена охотника еще не умела заряжать ружье.

    — Нет, так этого оставить нельзя, — сказал Иван, когда узнал о наезде байских слуг. – Темирбай найдет способ отомстить тебе. Самое время мне вмешаться в это дело.
        Слишком много людей были обязаны Доктурбеку своим благополучием. В том числе Темирбай. Не уважить просьбу Доктурбека, значило навредить себе. У Темирбая хоть и много скота, но ни одной головы он терять не хочет. И потому, когда прибыл к нему Доктурбек с разговором, малость поартачился, а потом все же по здравому размышлению согласился не трогать девчонку и не мстить Жанторо. Да и то ведь сказать, слава о барсолове по всем аилам гремит, и кто знает, чем может обернуться стычка с ним. К тому же, говорят, стрелок он меткий.
        Пришлось Темирбаю отпустить с миром и мать Нурджамал, которая была его дальней родственницей, рано потерявшей мужа и обедневшей до крайности. Когда стало совсем невмоготу, мать и дочь пошли на поклон к Темирбаю. Он принял их, объявив, что берет из жалости, исключительно по доброте своей, а на самом деле уготовил обоим тяжкую батрацкую долю. Таких бесправных, бессловесных беднячек было немало у него. Женщины выполняли всю работу по дому: запасали на зиму кизяк и дрова, готовили пищу, стирали, занимались вышивкой, катали войлок, делали ковры, пасли и доили коров, кобылиц, приготовляли кумыс и бузу…
        Уладив миром спор с могущественным Темирбаем, Иван подумал, что было бы не худо чем-нибудь отметить это событие. А не сбегать ли вместе с Жанторо на охоту – давно ведь не были? Может попробовать на побережье, где по слухам фазанов как кур в курятнике? В тех местах они еще ни разу не были, любопытно бы сравнить, где лучше – в горах или возле воды. А потом можно завернуть к рыбакам, отведать знаменитой конобеевской ухи. Сам-то Иван обедал ею несколько раз, когда гостил у братьев Конобеевых по ветеринарным делам. Определенно вкуснее ничего не едал.
        Жанторо с идеей согласился. Через два дня, оставив дома жену с матерью, которая, уйдя от Темирбая, поселилась в доме зятя, он напрямик через горы спустился к Теплоключенке, где и встретился с Иваном, тоже сократившим путь по бездорожью в предгорьях.

    Есть на побережье Иссык-Куля уголки, удивительные по красоте и богатству природы. Но удивительнее всего, пожалуй, его восточная оконечность. Здесь находятся устья большинства рек, питающих озеро. Во время весенних паводков пресные воды заливают большие участки прибрежной суши и, принося илистый песок, создают плодородный слой почвы, благоприятный для облепихи, лоха, других влаголюбивых кустарников и лиственных деревьев. Непроходимые заросли колючих кустов, камыша и тростника, перелески и травянистые поляны – излюбленные места фазанов, косуль и зайцев.
        Береговая линия здесь живописно изрезана бухточками, заливами и отмелями, которые отделяясь песчаными косами, образуют небольшие лагуны – царство водоплавающих птиц и рыбы. Места эти и поныне удалены от людских поселений, а в старые времена и вовсе были малолюдны. Редко какой ружейный охотник забредал сюда.
        Обилию непуганой дичи поразились даже видавшие виды Жанторо и Иван. Частые фазаньи вспорхи с шумным хлопаньем крыльев и в самом деле создавали впечатление огромного курятника. Но провожая птиц взглядом, охотники не спешили стрелять — слишком легка добыча, не привыкли к такой забаве. Только когда насмотрелись вдоволь, Иван предложил подстрелить по паре петухов для подарка рыбакам.
        Солнце стояло еще высоко. Иван прикинул, что на сегодня и для гостевания и для рыбалки с ухой времени вполне хватит. По прямой ехать им было не так уж далеко. Да не знали они про здешние заливы. Долго пришлось объезжать, так что в гости попали, когда до позднего летнего заката оставалось часа два.
        На стук в ворота одного из домов вышел бородатый мужик, радушно поздоровался, позвал в дом, но Иван возразил:
        — Ты уж, Митрич, извини нас, что припоздали. Малость не рассчитали. Ехали-то мы на рыбалку с ухой. Так что ежели еще успеваем, то уважь нас, устрой. Ты нам уху, а мы тебе вот этих красавцев петухов, — смеясь, добавил он.
        — Устроим в лучшем виде, — заметил Митрич.
        Из соседнего дома вышел еще один такой же бородатый мужчина, представившийся Михаилом. Вдвоем они быстро собрали рыбацкие снасти, прихватили котел и кое-какую посуду для ухи, специи и две булки хлеба, оседлали коней. На рысях прискакали к длинному узкому рукаву залива.
Митрич сел в плоскодонку и поплыл, разматывая за собой невод. Лодка сделала большой полукруг и вернулась к берегу. Взявшись за концы, вчетвером потащили к берегу снасть, которая шла медленно и туго. Наконец две пары сошлись и последними усилиями вытащили невод на берег. По траве забили хвостами пудовые иссык-кульские сазаны, золотисто отсвечивая толстыми боками.
        — Ну, что хватит на ушицу-то? с веселой ухмылкой спросил Митрич.
        — Ой, байке, твои рыбы не легче баранов, — изумился Жанторо. – Тут хватит на большой той.
        Пока Михаил чистил, потрошил и резал на куски рыбу, Митрич разжег костер, поставил над ним на треноге котел с водой, расстелил на траве чистую скатерть, выложил на нее хлеб, помидоры, огурцы, стрелки зеленого лука. Иван присовокупил к досторкону три бутылки фабричной водки.
Жанторо невольно залюбовался этими кряжистыми, ухватистыми мужиками, крутоплечими, с огромными ручищами, добродушно улыбающимися в русые курчавые бороды.
        Уха поспела, когда солнце спряталось за далекие, невидимые отсюда отроги Терскей Ала-Тоо. От воды повеяло влажной свежестью, бодрящий воздух, смешиваясь с запахом ухи, вкусно защекотал ноздри, погнал голодную слюну.
        Русская уха под чарку – есть ли что-нибудь лучше на свете! За едой и неторопливым разговором засиделись далеко за полночь. Наконец рыбаки засобирались домой, пригласили к себе переночевать и Ивана с Жанторо. Но они отказались.
        — Спасибо за угощение и прием, — поблагодарил Иван. — Мы люди привычные к ночевкам под звездами. Спали и на снегу в горах. А здесь теплой ночью подремать до утра – одно удовольствие.
        Стреноженные кони лениво хрупали траву на лужку и били копытами. Неполная луна, вдоволь насмотревшись в бархатную гладь залива, тихо поплыла на покой, клонясь к западу. А на востоке на смену ей зажглась полоска утренней зари.
        Жанторо и Иван досыпали еще одну свою мирную ночь. И не знали – не ведали, что набравший силу двадцатый век уже открывает новый счет небывалым кровавым войнам, восстаниям, революциям и вакханалиям террора. Мало кто останется от всего этого в стороне.

        * * *
        По аилам поползли слухи о том, что светлобородые царевы начальники записывают молодежь на войну. Люди заволновались, начали собираться стихийные сходы, на которых принимались решения не подчиняться царскому указу о призыве на военную службу. Но волостные управители не поддержали эти решения. На собрании аильных старшин Темирбай призвал аильчан не спорить с властью.
        — Падыша Николай (т.е. царь), — сказал он, — ведет большую войну с иноземцами, и мы должны помочь ему в этом. К тому же кыргызы не будут стрелять из ружей, их призывают только на военно-тыловые работы.
        Тут же Темирбай огласил списки призывников. Никто из сыновей богатых и знатных людей в них не попал. Зато много было бедняков и неугодных. В их числе оказался и Жанторо. Отомстил-таки злопамятный бай за тот случай с Нурджамал.
        Весть о призыве в армию застала Жанторо дома. Вот уже две недели он далеко не отлучался – ждал первых родов жены. Гонец ускакал, а Жанторо долго сидел на крыльце, силясь понять, как же можно забирать мужа у рожающей жены, оставлять семью без кормильца, обрекая на голод. Видно, совсем потеряли совесть царские слуги. Нет, нельзя поддаваться им. «Уйду в горы, отсижусь там, потихоньку помогая семье», — твердо решил он.
        Еще раз прискакал гонец с требованием явиться в волостную управу. Но Жанторо дома не застал. Его жена с грудным ребенком на руках сказала, что не знает, где муж.
        Спустя неделю заглянул Иван. Увидев его, Нурджамал расплакалась. Удрученно выслушал он ее рассказ и как мог постарался успокоить. Пообещал наведаться еще раз в ближайшие дни, привезти что-нибудь из еды, а потом и самого Жанторо навестить, который по словам Нурджамал укрылся в известной им обоим пещере. Свое обещание Иван сдержал, выручил Нурджамал мясом, мукой, картошкой и сахаром. Когда немного поутихли поиски дезертиров, купил патронов к ружью Жанторо, загрузил большую седельную сумку съестным и пораньше, еще до зари, отправился на встречу с другом.
        Долгим и трудным был путь. Ехал Иван, не давая отдыха ни себе, ни коню, А все же разыскал Жанторо уже в сумерках. Место было совершенно безлюдное и дикое. Позади осталась опушка леса, а впереди последнюю альпийскую зелень уже оторочивал сплошной снежный пояс. О большой высоте напоминала не только растительность, но и разреженный холодный воздух.
        Подход к пещере был завален камнями от когда-то обрушившегося скального выступа. Пройти это каменное нагромождение человеку не просто, а коню подавно. Зато следов не остается. За каменным завалом показалась полого уходящая вниз вытянутая площадка, в конце которой находился вход в пещеру. Иван свистнул и услышал за спиной ответный свист. Оглянулся – никого. Слегка растерявшись, сдернул ружье с плеча и, пригнувшись, повел стволами в направлении свиста.
        — Салоом алейкум1 – раздался знакомый голос Жанторо.
        —  Как же я не заметил тебя! – удивился Иван. – Во все глаза смотрел и все-таки прошел мимо.
        — А я давно за тобой наблюдаю, — сказал Жанторо.
        — Что ж, осторожность никогда не помешает, — согласился Иван. – Ну, показывай, как устроился.
        За высоким сводчатым входом открылась круглая полость, небольшая по площади, но достаточная для двух-трех человек с лошадьми. В дальнем конце пещеры чуть дымил каменный очаг. Рядом – толстый настил из арчевых веток и сухой травы – постель беглеца. Это была та самая пещера, в которой жил второй пойманный ими барс. А теперь судьба загнала сюда и его ловца. Однако странно переплетаются порой нити жизни в этом загадочном мире! – подумалось Ивану.
        Жанторо подбросил топки в костер, поставил чайник и, вопреки традициям гостеприимства, первым завел разговор об оставшейся без него семье. Слушал жадно, перебивая рассказ нетерпеливыми вопросами.
        Иван поспешил успокоить его по поводу домашнего житья-бытья, передал привет и гостинцы от жены. Заметив, как просияло заросшее черной бородой лицо Жанторо, добавил еще одно важное сообщение.
        — Похоже, властям ныне уже не до беглых призывников. Народ шибко заволновался. К возмущению мобилизацией добавилось большое недовольство сселением аильчан на неудобья. И страдают-то из-за малоземелья больше всего бедняки, а богатеи самые лучшие пахотные земли успели по себе разобрать.
        — Так, может, хватит мне здесь отсиживаться? Вместе и вернемся, как думаешь?
        — Пожалуй, стоит попробовать. Может и обойдется, если тихо сидеть.
        — Тогда заночуем, а завтра в путь, — обрадовался Жанторо.

    Брожение неожиданно приобрело нешуточный размах. То тут, то там раздавались призывы устроить справедливый передел земли. Те, кому было что терять, встревожились и задумали повернуть ход событий в свою пользу. Стали распускать слухи, что во всем виноваты переселенцы из России, они мол, отобрали всю землю. Такие утверждения лишь отчасти были правдой. А корень зла был в политике колониальной администрации, стремившейся создать прослойку лояльно настроенных к режиму собственников, опору и костяк местной власти. Они-то и разоряли крестьян, за бесценок скупали у них землю. В их числе были и кыргызы, и русские, и татары, и уйгуры, и люди других национальностей. В распространении ядовитых слухов был замешан и Темирбай. Опасаясь потерять свои богатства, он коварно предал власть и объявил себя сторонником народного восстания. Сформированный Темирбаем отряд, объединившись с другими силами восставших, внезапно напал на оселенцев из Ро сии в С ивкино, Дархане, Теплоключенке, потом добрался и до дальней Сазановки. Запылали русские избы и украинские хаты, пролилась первая кровь.
        Так начался август 1916 года. Недолго продолжалось восстание – не устояло против хорошо вооруженной и дисциплинированной воинской силы. Настал черед карателей. Спасаясь, люди бежали на сырты (высокогорные пастбища), а оттуда через высокогорный перевал Бедель – в Китай. Лишь немногим удалось сохранить остатки своего скота и имущества. Голод и нищета ждали эмигрантов на чужбине. Чтобы не погибнуть, продавали местным феодалам своих детей.
        Вместе со всеми сбежал и подс рекатель Темирбай. Пробираясь через снега приграничного перевала, он со злобой винил во всех бедах своих неудачливых соплеменников и втайне жалел, что ввязался в безнадежную затею. Но Темирбаю было все-таки легче, чем другим. Несмотря на потерю скота и имущества, оставались еще немалые деньги, золото и дорогие украшения. С ними ему очень скоро удалось поправить свое положение и развернуть весьма доходную торговую деятельность.

    Как только начались погромы в русских селах, Жанторо примчался к Ивану.
        — Лучше бы тебе куда-нибудь скрыться на время, — посоветовал он.
        — А, будь что будет, — сказал Иван. – Зла я никому не делал, авось, и ко м е не придут со злом.
Сам Жанторо не только не присоединился к восставшим, но и открыто порицал их действия, повторяя слова незабвенного Бейшена о том, что пролитая кровь не служит правому делу и рождает лишь новое кровопролитие.
        Шубарина не тронули, но общая беда не обошла стороной и его. Массовая гибель скота лишила заработка. И на охоту стало не безопасно ходить – в горах разбойничали лихие люди. И тогда задумал он на время податься в город в надежде, что может там повезет с какой-нибудь работой. И действительно случай улыбнулся ему. У купца Дубова освободилось место приказчика в мануфактурном магазине. Обратившийся за трудоустройством молодой образованный человек понравился ему, и Шубари стал приказчиком. Поселился в каморке при магазине, на харчи и одежду денег хватало.
        Дубов жил рядом с магазином в большом пятистенном доме с подклетью и просторным подворьем. Это был типичный купеческий дом с крытой железом зеленой крышей, расписными ставнями, нарядным крылечком и палисадником. Ожидая посетителей у двери магазина, Иван нет-нет да поглядывал на этот дом, казавшийся ему роскошным по сравнению с убогими домишками прочих городских обитателей. Однако ничего за глухим забором не было видно, и дом казался пустым. Это навевало грустные мысли о собственной избушке с сиротливо заколоченными окном и дверью. Тут же наплывали воспоминания о счастливых днях охоты в горах вместе с Жанторо. Иван и в городе не расставался с конем, которого за умеренную плату определил на содержание в конюшне маленькой конно-спортивной школы. Он с нетерпением жда выходного дня, когда можно с утра до вечера поохотиться на фазанов. Однажды, подстрелив трех молодых петухов, он решил преподнести их в дар хозяину магазина, к которому испытывал искреннее почтение за ровное и уважительное отношение к своим сотрудникам.
        Служанка провела его в гостиную и попросила подождать. Сложив у ног фазанов, Шубарин присел на один из мягких стульев под белым чехлом и огляделся по сторонам. Все здесь дышало достатком и уютом добротного купеческого быта. Крашеный пол просторной гостиной был устлан двумя персидскими коврами, посредине красовался стол красного дерева с полированной столешницей и изящными гнутыми ножками. Простенок меж окон занимал мягкий кожаный диван. Привлекали взгляд и удобные кресла, большие напольные часы с боем, два писанных маслом пейзажа на стенах.
        Евстигней Панкратович Дубов вышел к гостю по-домашнему – в бордовом шелковом халате и в рубахе с расстегнутым воротом. Иван приветствовал его стоя, легким поклоном головы.
        — Был на охоте, — сказал он, — и решил преподнести вам свой скромный трофей, ежели вы не против. Извольте взглянуть.
        Учтивая речь и особенно петухи весьма понравились Евстигнею Пакратовичу.
        — Ну, так-с, и где же вы добыли этих красавцев? – потирая от удовольствия руки, спросил он.
        — В перелесках и камышах на побережье, неподалеку отсюда. Редкие по красоте места и дичью не бедные.
        — Краем уха слыхал я про вас, что вы знатный охотник и даже барса живьем брали. Так ли?
        —  Было дело. Охотой я давно увлекаюсь и почитаю за счастье, когда удается побродить по горам.
        — Да вы романтик, сударь мой! А я вот за своими торговыми делами совсем не вижу природы. Даже искупаться летом в озере и то не часто получается. А места здесь и в самом деле богатейшие и есть у меня мысль…
        Досказать свою мысль Евстигнею Панкратовичу помешало появление девушки лет двадцати двух. Она бросила на гостя быстрый любопытствующий взгляд и сказала с ласковой усмешкой, обращаясь одновременно и к отцу и к гостю:
        — Коль папенька заведет разговор о делах, до утра хватит. А у нас уж все к ужину готово.
        Певучий, красивого тембра голос девушки невольно заставил Шубарина взглянуть на нее несколько пристальнее, чем допустимо при первом знакомстве. Такой голос мог быть только у девушки, одаренной от природы всеми женскими прелестями и уже знающей силу их действия. И в самом деле, первое впечатление не обмануло его. Девушка, несомненно, была хороша собой. Большие внимательные глаза, русые косы, уложенные на голове венцом, аккуратный носик, чуть пухлые чувственные губы, стройный стан и заметная под платьем округлость бедер.
        Не дожидаясь ответа, девушка скрылась за дверью. Евстигней Панкратович широким жестом пригласил гостя последовать за ней и, с шутливой сокрушенностью покачав головой, сказал:
        — Вот егоза неугомонная! Ускакала, не успел даже представить… Не откажите в любезности отужинать с нами. Прошу-с.
        В столовой за накрытым столом рядом с девушкой сидела очень похожая на нее женщина, только намного старше, и юноша лет семнадцати.
        У порога под взглядами трех пар глаз Иван в нерешительности замедлил шаг. Евстигней Панкратович живо подхватил его под локоть и повел к столу, говоря по пути:
        — Проходите, не стесняйтесь, у нас заведено встречать без церемоний. Прошу жаловать – моя супруга Пелагея Ниловна, дочь Аннушка и сынок Никитушка.
        Далее хозяин, представив Ивана Матвеевича Шубарина как нового приказчика, коротко рассказал о нем, не забыв упомянуть об охотничьей доблести и подаренных фазанах.
        — Ой, как интересно! – воскликнула Анна. – Неужто и вправду вы барсов живьем ловили? И вам нисколько не было страшно?
        Иван уловил некий подвох в этом вроде бы наивном вопросе и ответил как можно проще.
        — Видите ли, барс сильный и смелый зверь. Ежели струсить, промедлишь, то можешь и пострадать. Поэтому каждый барсолов знает, на что идет.
        — А как это у вас было? Расскажите пожалуйста.
        — Аннушка, ты не даёшь покушать Ивану Матвеевичу, — вмешалась Пелагея Ниловна.
        Аннушка капризно надула губки.
        — А когда же и говорить-то, как не за ужином. Ну, коли сейчас нельзя, так потом… завтра, например, вы непременно должны рассказать мне о своих охотничьих приключениях. Мне страсть как интересно,  — сказала она, обращаясь к Ивану.
        Как ни приветливы хозяева, а засиживаться у них приказчику негоже. Отужинав и поблагодарив за радушный прием, Шубарин поспешил откланяться.

    Перед сном, расплетая косы у зеркала, Анна вдруг поймала себя на мысли, что сегодняшнее знакомство было очень приятным. Она попробовала восстановить в памяти лицо этого человека. Определенно лет на десять старше ее, у глаз уже легли морщинки. И еще  — у него открытый, добрый взгляд. Такой взгляд бывает у людей, свободных от суетного, мелкого городского быта, смотревших на звезды, вдыхавших дым костров, познавших радость приключений… «Да что это я выдумываю», — спохватилась Анна. – Начиталась романов Майн Рида и Фенимора Купера, а он, может, самый обыкновенный человек. И все-таки не мешает поближе узнать его. Завтра же непременно навещу».
        С этим намерением она легла в постель и против обыкновения долго не могла уснуть. А под утро увидела чудной сон – будто скачет она на лихой тройке, кони несутся все быстрее, а возница, знай, подгоняет их. И вот уж они взмывают в воздух, высоко летят над землей. Ей и жутко и весело, хочется петь и кричать от восторга. «Но кто же этот возница?» – гадает Анна. И так любопытно, так хочется ей увидеть его лицо! Словно угадав ее желание, возница оборачивается, и Анна узнает давешнего гостя. Он тянется к ней, выпускает из рук вожжи… тройка камнем летит вниз. Анна с ужасом проснулась и долго не могла успокоиться. «Не вещий ли это сон?» – подумалось невзначай. Однако зародившаяся тревога недолго продержалась. Зеркало, у которого она с полчаса прихорашивалась, вернуло беспечность и хорошее настроение.
        Анна решила наведаться в магазин поближе к обеду, когда посетителей обычно бывает меньше. Иван встретил ее у двери и проводил к прилавку.
        — Как спалось? – спросила она.
        — Да так … как всегда.
        — И не икалось?
        — С чего бы это?
        — А то, что вы приснились мне в страшном сне.
        — Чем же я так досадил вам, сударыня?
        — Да нет, вы ни в чем не повинны. Это я такая мнительная. Ладно, будет о пустяках. Расскажите-ка лучше о себе.
        — Да что ж рассказывать-то? Ничего необычного со мной как будто не происходило.
        — А мне кажется, совсем наоборот.
        —  Хорошо, я расскажу вам о себе, но только с условием, что и вы ответите взаимностью.
        — Согласна. Так начинайте же, я жду с нетерпением.

    Иван начал свой рассказ от самого детства. Говорил сначала коротко и сухо, но потом, видя, с каким вниманием и участием слушает Анна, увлекся и оживился. Когда дошел до своих охотничьих приключений, она совсем заслушалась и нетерпеливо подгоняла его, когда он мешкал, не находя нужных слов.
        — Скажите, а ваша избушка цела? – спросила Анна, когда Шубарин закончил свой рассказ.
        — Должно быть цела, хотя я с месяц там не был.
        — Хотелось бы мне поглядеть на нее.
        — Да что в ней интересного, избушка как избушка.
        — А все-таки?
        — Поглядеть-то конечно, можно. Но нельзя вам туда, сударыня. Что скажут папенька с маменькой? Поди не похвалят.
        — А вы уж испугались, господин следопыт?
        — Не за себя опасаюсь, за вас.
        — Вы меня еще плохо знаете. Я коли на что решусь, то никто не удержит.
        — Весьма восхищен. Однако ваш черед рассказывать о себе.
        — Что ж слушайте. Скажу сразу: моя жизнь менее интересна, чем ваша.
        Анна тоже начала издалека. Родилась в Тамбове, в семье, которая не была желанной для родителей отца. Причина в том, что Пелагея Ниловна была бедной золотошвейкой. Папаша Евстигнея Панкратовича, сильно осерчав, пригрозил отлучить сына от купеческого дела и даже лишить наследства. Но когда родилась внучка, смягчился и передумал. К тому времени Евстигней Панкратович заимел свое собственное торговое дело, правда, маленькое и не сильно прибыльное. Оно было связано с поставкой колониальных товаров в Ташкент и Верный. Там торговля шла лучше, чем в европейской части России. Поездив по Средней Азии, Евстигней Панкратович решил основать торговое дело в каком-нибудь месте, где нет освоенного рынка товаров, а следовательно и конкуренции, за счет чего можно получать дополнительную прибыль. Так оказались Дубовы в маленьком уездном городе на берегу Иссык-Куля. У Евстигнея Панкратовича по-прежнему хорошие связи с купцами из Ташкента, Верного, Пишпека, из Китая и даже из Индии, его лавка с колониальным товаром и магазин с мануфактурой дают приличный доход. До переезда Анна окончила женскую гимназию, брала уроки музыки и французского языка.
        — По всему видно, Евстигней Панкратович – человек образованный, предприимчивый и смелый. Не каждый ведь отважится на такой рискованный переезд, — высказал похвалу Иван.
        — А вы работой у папеньки довольны? – неожиданно спросила Анна, глядя ему прямо в глаза.
        — Евстигней Панкратович никого не обижает. Но скажу честно, работа приказчика не по мне. Пошел сюда, потому что жить не на что стало.
        — Я так и думала. А знаете, мне торговое дело тоже не по душе.
        — Чем же вы увлекаетесь?
        В ответ она только рассмеялась и ничего не сказала. А потом вдруг посерьезнев, объявила:
        — У меня сейчас два желания: научиться стрелять из ружья и ездить верхом.
        — Зачем же вам эти мужские занятия? – спросил пораженный Иван.
        — По отношению к женщине вы, оказывается, тоже не лучше всех прочих мужчин. Привыкли считать нас хуже себя и стараетесь не пускать дальше передней и кухни.
        — Вы не справедливы ко мне, сударыня. И напрасно обижаетесь. Женщин я почитаю ничуть не меньше мужчин. Однако есть же занятия, которые трудны и действительно не под силу женщинам.
        — Ежели не хотите обидеть меня, сударь, то вот вам мой сказ: в первый же свой выходной день начинайте учить меня верховой езде. Я от вас не отстану, пока не согласитесь. А с родителями, не опасайтесь, сама все улажу.
        Утром следующего дня Евстигней Панкратович позвал Шубарина к себе в контору. Вид у хозяина был озабоченный и не такой приветливый как обычно.
        — Не вы ли внушили Анне блажь заняться стрельбой и верховой ездой? — спросил он, едва приказчик переступил порог.
        — Не только не внушил, напротив, убеждал отказаться от затеи. К сожалению, переубедить не смог, более того, она настаивает, чтобы я помог ей в этом.
        — Нда-с… Узнаю характерец. Что поделаешь – нашенский. Ну, Иван Матвеевич, коли отговорить не смогли, так хоть присматривайте, чтоб ничего не случилось. Уж постарайтесь, чтоб мы не переживали.
        Отвечая Евстигнею Панкратовичу, Шубарин говорил и правду и неправду. Он действительно был удивлен предложением Анны и поэтому сопротивлялся ему, однако в то же время в глубине души был обрадован возможностью встречаться с ней наедине.
        В воскресенье поутру Анна сходила с родителями на молебен в церковь, а воротясь домой, тотчас попросила папеньку поскорей запрячь коляску, чтобы ехать с приказчиком в конно-спортивную школу.
        Шубарин уже поджидал ее на улице. Коляска резво домчала их до городской окраины, где находилась конно-спортивная школа. Анна отпустила до вечера кучера, примерила на себя любезно предоставленную в школе экипировку наездницы, состоявшую из куртки, трико, сапожек, шапочки и хлыста. Первая выездка на иноходце, купленном Дубовым по случаю на торгах, прошла успешно. Иван показал, как ставить ногу в стремя, садиться верхом, держать правильную посадку в седле…
        Анна оказалась упорной и способной ученицей, к концу дня уже пробовала скакать рысью.
        В следующий раз она довольно уверенно держалась в седле, смело преодолевала небольшие препятствия и пускала коня в галоп.
        Теперь все выходные дни они вместе проводили на беговом поле, а в будни Анна по нескольку раз захаживала в магазин, подолгу задерживаясь там.
        Однажды после очередного посещения Пелагея Ниловна сделала дочери строгое внушение, на что та строптиво возразила в том смысле, что давно уж не ребенок и вольна выбирать с кем общаться.
        — Нет, дочка, уж я-то знаю, чем кончаются такие истории. Не пара он тебе…
        Не тебе бы напоминать об этом, маменька! Разве про вас с папенькой не судачили, что вы не пара? А прожили ведь в любви да в согласии. Почему ж ко мне старый купеческий подход примеряете? Пора своим умом жить. Авось, не пропаду.
        Каждое воскресенье Иван ждал как праздник. Вот и в этот раз как только проснулся самой первой была мысль о том, что нынче снова воскресенье, а значит – встреча с ней! Радостное ожидание этой встречи так взбудоражило его, что он не находил себе места и ничем не мог заниматься, пока не подъехала Анна.
        Иван как обычно сел рядом с кучером, коляска покатилась, но вдруг Анна велела остановиться.
        — Мне наскучило, — сказала она, — ездить как в цирке по кругу.
        Пора на простор. К тому же вы обещали научить меня стрелять. Сегодня и займемся. Извольте взять ружье.
        Иван невольно усмехнулся ее капризно-повелительному тону, но выполнил приказание без возражений.
        Часа через два лошади вынесли их к побережью. Здесь с невысокого холма вовсю распахнулась ослепительная синева Иссык-Куля, бесконечно уходящая к горизонту. Анна необыкновенно оживленная, с сияющими глазами, долго всматривалась в даль.
        — Были б крылья, полетела бы как птица над водой! Какая вокруг красота! А вы, Ваня, наверное, уже привыкли к здешним местам и вас ничто не удивляет, — сказала она, впервые обращаясь к нему просто по имени.
        Такое обращение для менее чуткого уха могло бы прозвучать как свидетельство дружеского расположения, и только, но Иван уловил в нем нечто большее. «Не знак ли это того, что наконец всё, столько дней копившееся между нами вот тут, сей же час выйдет наружу?» – все больше волнуясь, спрашивал он себя и со сладкой тревогой ждал наступления этого момента. Словно почувствовав его смятение, Анна бросила на него кокетливо-вызывающий взгляд, и пришпорила коня, направляясь к прибрежным кустам. Кони сами нашли просвет среди зарослей и вышли к песчаной кромке, гладко вылизанной волнами.
        — Давайте отпустим лошадей и погуляем по берегу, — предложил Иван и, спешившись первым, протянул руку Анне. Обычно она соскакивала с коня без посторонней помощи, но на этот раз вышло неловко. Нога наездницы запуталась в стремени, и Ивану, чтоб не упала, пришлось подхватить ее на руки. Она вскрикнула и прижалась к нему. Целуя ее на ходу, он направил шаги к кустам…
        Они еще несколько раз приезжали на берег, а потом каждый вечер стали уединяться в каморке, где жил Иван. Влюбленные мало заботились об утайке своих свиданий, и слухи о них скоро дошли до родителей Анны. Объяснение с дочерью было долгим, бурным и бесполезным. Она заявила, что ни при каких обстоятельствах не откажется от Ивана и намерена выйти за него замуж. Не помогли и угрозы лишить приданого, и живописание бед от замужества с нищим совратителем. Ничего не добившись от дочери, Евстигней Панкратович спешно отправился в контору, чтобы призвать к ответу обидчика. Но разыскивать Шубарина не пришлось, он сам ждал у кабинета появления хозяина. Лицо его было спокойно и непроницаемо. И он первым начал крайне неприятный для обоих разговор.
        — Я знаю, Евстигней Панкратович, что вы не такую партию прочили своей дочери, — сказал Шубарин, — но она сама сделала свой выбор. Мы любим друг друга и без колебаний согласились стать мужем и женой. Ежели вы истинно желаете счастья своей дочери – а я в этом не сомневаюсь, — то прошу вас не препятствовать нашему браку. Вы можете гневаться на меня, можете даже наказать, однако ж и за мной оставьте право просить руки Анны…
        Теперь только понял окончательно Евстигней Панкратович, что бессилен помешать нежеланному замужеству Аннушки, прослезился и досадливо махнул рукой – делайте, мол, что хотите.
        Венчание прошло тихо и скромно. Причиной тому было не только желание молодых, но и начавшиеся в стране бурные революционные события, отголоски которых все сильней доходили до самых окраинных провинций Российской империи. Февральская революция и приход к власти Временного правительства поначалу никак не отражались на власти в Прииссыккулье, во главе уездов по-прежнему оставались царские приставы. Лишь через месяц после смены власти в центре, началось и здесь создание новых органов управления. Однако нараставшее брожение в конце концов привело к тому, что и они скоро были упразднены. На смену пришли большевистские советы депутатов трудящихся, первейшей целью которых была экспроприация частной собственности и ликвидация эксплуататорского класса. В эту категорию попали и купцы. У Дубова отобрали все – магазин, лавку, дом. Хорошо хоть успел припрятать кое-какие ценности. С ними и уехали в Россию с дальнейшим намерением перебраться куда-нибудь за границу. Анна уезжать категорически отказалась  — осталась с мужем. Молодожены сняли скромный домик и первое время кое-как обходились. Однако Иван не хотел оставаться без дела и подыскивал себе работу. Однажды заглянул в местный совет и там, узнав о его ветеринарном образовании, предложили поработать на таможенном посту, где сходились скотопрогонные пути, ведущие в Казахстан и в Китай. Это было как раз то место, где стояла его избушка. Как же тут не согласиться!
        В таможне выдали винтовку и мандат, удостоверяющий полномочия на вверенном посту.
        На новом месте обжились быстро и вопреки его опасениям Анна оказалась хорошей хозяйкой – научилась готовить, а когда обзавелись собственным скотом, ухаживала и за ним.

    После восстания 1916 года и массового исхода коренного населения за границу в Прииссыккулье участились случаи краж скота. Немало его угонялось к соседям в Казахстан и в Китай. Самой удобной для скотокрадов была дорога, соединяющая восточную часть Прииссыккулья с этими соседями. Здесь же хозяйничали и контрабандисты. В большом количестве тайно вывозили они за рубеж ценные рога маралов, шерсть, шкуры, а в обратном направлении шла другая контрабанда – опий, табак, чай, ткани, посуда и прочие товары.
        А на таможенном посту всего-то было два человека – Шубарин и его помощник Эрмек Джекшенов. Дежурили сутками, сменяя друг друга.
        Как-то в свободный от дежурства весенний день Иван решил проведать Жанторо. Не виделись три года, а показалось обоим – целую вечность. Нурджамал подарила мужу двух сыновей и ждала третьего ребенка. А Жанторо был все таким же неугомонным мергенчи. хотя теперь ходить в горы удавалось пореже – к семейным заботам добавились хлопоты по хозяйству.
        Погостил в тот раз Иван до часу, когда солнце начало клониться к закату, отдал должное угощениям Нурджамал, рассказал о своей жизни, беременной жене Анне и заторопился домой. Провожая его, Жанторо пообещал в свою очередь навестить друга.
        Они действительно встретились снова, но не в избушке, а на посту при неожиданных обстоятельствах: Шубарин составлял опись контрабандных товаров, обнаруженных им при задержанном караване из Китая. Хмурые погонщики верблюдов, окружив его, требовали отпустить караван. Они наседали все больше, выкрики и угрозы становились все громче. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не подоспел Жанторо. Направив коня в толпу и поработав камчой, он разогнал нападавших, которые в конце концов подчинились требованиям Шубарина следовать за ним в уездный город.
        Сев верхом, с винтовкой наперевес, Иван двинулся сзади. Жанторо, опасаясь за него, решил тоже поучаствовать в конвоировании.

    * * *
        Повстанцы, с которыми Темирбай в 1916 году бежал в китайский город Кульджу, услышав, что советская власть их не будет преследовать, начали возвращаться на родину. Но Темирбай не спешил уезжать – знал, что классовых врагов новая власть не щадит. К тому же и в Кульдже ему было неплохо. У него имелся приличный дом, шло на лад собственное торговое дело, связанное с перепродажей скота, шерсти и шкур. Но Темирбаю все было мало, хотелось иметь еще большие доходы. А путь к ним лежал через торговлю опием. Он понимал, что дело это рискованное. Неделями и месяцами пробирались тайными тропами по Казахстану и Киргизии агенты опийных торговцев. Иногда наркотик провозился верблюжьими караванами вместе с контрабандными товарами, но чаще припрятывался среди легально вывозимых грузов. Труден и опасен был путь, многие караванщики исчезали бесследно либо попадали в тюрьмы. Но лихие деньги и пристрастие к наркотику толкали на отчаянное дело все новых изгоев общества.
        Не устоял Темирбай перед великим соблазном. Сначала понемножку, а потом все большими партиями стал сбывать опий за китайский кордон. А чтоб барыши росли еще больше и было кого вербовать себе на «работу», открыл опиекурильню. Дело разрасталось, Темирбай подмял под себя многих мелких торговцев зельем и стал крупнейшим магнатом в Кульдже.
        Наиболее короткой, но зато трудной и рискованной была караванная тропа через заснеженный перевал Бедель. Летом 1918 года Темирбаю удалось провезти через этот перевал большую партию опия. Но с наступлением холодов высокогорный проход закрылся. Пришлось пользоваться кружной дорогой через Казахстан. Первый караван Темирбая с китайскими товарами, среди которых был припрятан опий, едва не напоролся на недавно открытый кыргызский таможенный пост. Опасность удалось миновать благодаря осторожности и сообразительности караван-баши, выславшего впереди себя конный дозор. Получив сообщение о предстоящей таможенной проверке, он вовремя свернул с дороги и обходным путем вывел караван на южное побережье Иссык-Куля. Оттуда, сменив верблюдов на лошадей, контрабандисты добрались до Пишпека, где прочий товар сбыли оптом, а опий доставили по железной дороге своим клиентам в Ташкенте.
        Однако второй караван Темирбая, вышедший вслед за первым, постигла неудача. Случайным свидетелем и участником его задержания как раз и стал Жанторо.
        Неудача принесла Темирбаю немало убытков, но охоту торговать опием не отбила. Через два месяца он отправил новый караван с контрабандным товаром и зельем. Однако к тому времени чекисты благодаря проведенному следствию по делу о задержанных караванщиках получили немало сведений о Темирбае и сумели внедрить в его окружение своих осведомителей. Полученное ими сообщение о караване с опием на двое суток опередило его выход. По маршруту следования контрабандистов были выставлены скрытые посты милиции и чека. Получил указания и Шубарин. Он заранее осмотрел все подходы к таможенному посту и обходные тропы. Их оказалось немало и в этом была главная трудность. Имелись все основания полагать, что контрабандисты вряд ли пойдут в лоб. Скорее всего постараются обойти пост через горы. За Ак-Су и Теплоключенкой они уже будут в безопасности. На южном берегу в селах у них наверняка есть свои помощники, которые укроют груз и потихоньку развезут на конях. Поэтому Иван решил сделать так: Эрмек с милицией остается на посту, а самому покараулить один из самых удобных проходов в горах..

    Густую тьму чуть подсвечивают угольки звезд. Только острый и цепкий глаз охотника может различить, что там впереди — то ли скала нависает, то ли силуэт дерева. Медленно течет время, плывут по небу созвездия.
        В предутренний час сон сполна берет свое, притупляются чувства и зрение. Иван клюет носом, встряхивается, трет пальцами слипающиеся веки. Походить бы немного, размять ноги, согреться – да нельзя. И все же как ни боролся, сон одолел его. Не больше десятка минут длилось забытье, а что-то вдруг изменилось. Внизу под горой, где змеится чуть приметная тропа, поползла длинная тень. Сон как рукой сняло. Иван впился глазами в неясные силуэты, похожие на верблюдов. Так и есть: караван. Иван выбрал себе удобную позицию. Лощина, в которую уже втягивались контрабандисты, сужалась как горлышко бутылки; с обеих сторон – крутые откосы, впереди труднопроходимый каменный завал, за которым укрылся Иван.
        В серых сумерках рассвета Шубарин насчитал восемь навьюченных верблюдов, на двух передних сидели погонщики. Четверо конных ехали сзади.
        Иван встал и выстрелил в воздух из винтовки. Эхо гулко раскатилось по лощине. Караван остановился, всадники выскочили вперед, настороженно вглядываясь в преградившего путь вооруженного человека.
        — Я сотрудник таможенной службы, — крикнул он. – Приказываю всем спешиться и следовать туда, куда укажу.
        Всадники замерли на мгновение, потом раздался гортанный крик и все четверо с устрашающим гиканьем ринулись на приступ к каменному завалу.
        Иван пальнул еще два раза в воздух, в ответ загремели выстрелы сразу из четырех маузеров. Пули откалывали крошку от камней, рикошетом отлетая в разные стороны. У завала всадники остановились и загарцевали, поднимая на дыбы разгоряченных коней.
        — Эй, таможна, — крикнул один из них, плохо выговаривая слова по-русски, — скорей уходи, а то стрелим.
        Иван надел на ствол винтовки шапку и поднял над камнем. Пуля тотчас сбила ее.
        — Ах, вашу мать, — ругнулся Иван. – На убой бьете, так получайте, сукины дети!
        Приподнявшись на секунду над камнем, он навскидку выстрелил в усатого верзилу, наводившего на него маузер. Пуля пробила всаднику плечо, маузер выпал. Воя от боли, он поскакал на утек. За ним устремились остальные. На скаку раненый начал сползать с седла и рухнул на землю. Перезарядив винтовку, Иван ранил в ногу коня под другим удиравшим. Конь упал, придавив седока. Двое ускакали, остальные больше не выказывали желания сопротивляться. Безоружные погонщики верблюдов по требованию Ивана перевязали усатого, усадили на верблюда и повели караван в направлении к городу.
        Удачная поимка контрабандистов не осталась незамеченной властями. За проявленную смелость и находчивость Шубарину от имени совета депутатов трудящихся объявили благодарность.
        От своих тайных помощников Темирбай дознался, кто главный виновник двух случившихся подряд провалов с контрабандой опия, и затаил против него лютую злобу.
        Пришлось приостановить до наступления лета перевозку наркотика. Он надеялся, что тогда, кроме перевала Бедель, можно будет использовать еще несколько разведанных его людьми проходов в горах. Идти там трудно, зато никаких постов нет. Однако и на этот раз не повезло Темирбаю. К весне ему сообщили, что пограничники усилили контроль и незамеченным провести караван нигде не удастся.
        Новость еще больше разожгла злобу к Шубарину. Первой мыслью было устроить засаду и убить его. Однако сделать это будет непросто. Шубарин опытный охотник и отличный стрелок. А что, если напасть на избушку, увести его жену и потом использовать как приманку? Можно, но тоже рискованно, поднимется большой переполох. К тому же заодно с Иваном его тамыр Жанторо. Этот тоже умеет распутывать следы и стреляет без промаха. Нет, тут надо действовать хитрее. Самое лучшее — убрать чужими руками.
        Нужно только сделать так, чтобы в чека поверили, что Шубарин затаившийся контрреволюционер. Кое-какие «подтверждения» тому верные люди уже собрали. Первое и самое главное – состоит в родстве с бежавшим за границу купцом Дубовым, женат на его дочери. Второе — утаивает пошлину и берет взятки. За всю зиму и весну Шубарин подал сведения о прохождении через пост всего семи торговых караванов, а денег от пошлины и сборов сдал в казну на малую сумму. Неважно, что это неправда. Говорят, что в чека больше верят бумагам, чем показаниям людей. Вряд ли там захотят вникать в причины ухудшения приграничной торговли, принимать во внимание то, что китайским купцам стало невыгодно везти свой дорогой товар в разоренную страну.
        Где не пройдет караван, там одинокий лазутчик всегда проскочит. С ним и отправил Темирбай свой донос на Шубарина, состряпанный от имени сочувствующих советской власти трудящихся.
        Присланная с нарочным повестка из чека немало удивила Шубарина. Своим недоумением он поделился с женой.
        — Не пойму, зачем я им понадобился, — сказал Иван.
        Анна встревоженно посмотрела на него и высказала свое предположение:
        — Может кто-нибудь клевету возвел? Работа у тебя такая, что во всех грехах обвинить можно.
        — Ну что ты, Аннушка, — возразил Иван. – Как можно! Ни одной копейки к рукам не прилипло. Я чист перед государством. Да и кто может возвести на меня напраслину?
        — А ты подумай. Разве мало у тебя врагов, которым ты насолил?
        — Так то же люди закордонные. А здесь нет.
        … Перешагивая порог грозного учреждения, Шубарин был твердо убежден, что произошло какое-то недоразумение и все быстро разъяснится. Его направили в кабинет следователя Шафиева. Немолодой худощавый человек с горячечным блеском черных глаз оглядел Шубарина по-казенному строго, предложил сесть на прибитый к полу табурет и стал задавать анкетные вопросы. Когда Шубарин начал говорить о покойных родителях, следователь резко, с металлом в голосе перебил:
        — Ясно. Родители умерли и конечно оба были крестьянского происхождения. А купец Дубов кем доводится?
        Иван спокойно ответил.
        — Та-ак…А где сейчас этот Дубов?
        — Мне о том неизвестно.
        Шафиев угрюмо, исподлобья посмотрел на него, ударил кулаком по столу и заорал:
        — У меня, сволочь, слова «неизвестно» не должно быть! Запомни! Если еще раз скажешь, кровью захаркаешь. Ясно? Я из тебя выбью все, так что лучше давай сразу и по-хорошему.
        Промучив Шубарина два часа и ничего не добившись, следователь вызвал конвоира и распорядился закрыть арестованного в камере. Его привели в вонючую одиночку с невысокими нарами. В углу рядом с парашей стоял маленький бачок с водой. В камере было темно, солнечный свет едва проникал через маленькое зарешеченное окошко под потолком. А ночью зажгли керосиновую лампу, стоявшую в отверстии над обитой железом дверью.
        Иван начал дремать на своем жестком ложе, подложив под голову руку, но скрежет отпираемой двери разбудил его.
        — Выходи, — приказал конвоир.
        Его снова отвели в кабинет Шафиева, в котором кроме него самого были еще двое сотрудников. После нескольких вопросов арестованного стали избивать кулаками и ногами, швыряя от одного угла к другому.
        — Говори, сколько присвоил денег и получил взяток, где спрятал ценности? – требовали истязатели.
        Шубарин пытался объяснить им, убедить в нелепости этих обвинений, но все его попытки лишь ожесточали побои. В четвертую ночь допросов его стали бить палками. Шубарин молчал и все меньше делал попыток увернуться от ударов. Пытка прекратилась после того, как узник потерял сознание. Его взяли за ноги и волоком затащили в камеру, оставив лежать на полу.
        Так продолжалось каждую ночь в течение недели. Потом три дня не трогали. И вдруг вывели на свидание с Жанторо. Тот в первый момент не узнал крепыша Ивана в исхудавшем с опущенными плечами и потухшими глазами человеке. Гримаса боли пробежала по лицу Жанторо. Он хотел сказать что-то утешающее, но Иван перебил:
        — Что с Аннушкой?
        Жанторо отвернулся, пряча невидящие от слез глаза.
        — Ну говори же – что с ней?
        — Ее тоже арестовали…
        Иван закрыл лицо руками и несколько минут сидел молча, чуть покачиваясь из стороны в сторону.
        — Свидание окончено, — объявил дежурный.
        Жанторо коснулся рукой плеча Ивана и вышел за дверь. Это была их последняя встреча. Спустя несколько дней чрезвычайная комиссия вынесла смертный приговор арестованному. Место его захоронения осталось неизвестным.
        Через три месяца при попытке перейти государственную границу с грузом опия пограничниками был задержан Темирбай вместе с пятью своими сообщниками. Во время следствия, которое вела оперативно-следственная группа из Пишпека, один из задержанных, пытаясь смягчить свою вину, рассказал о сочиненном Темирбаем ложном доносе на какого-то таможенника. Показанию дали ход, и факт подтвердился. Шубарина посмертно реабилитировали.
        Анну Дубову, родившую в тюрьме сына, выпустили на свободу. Ей дали комнату в общежитии и приняли на работу в одно из учреждений. Она одна воспитала сына и умерла, когда ему исполнилось двадцать три года.

    * * *
        Два всадника – Джантай и Андрей вровень друг с другом неспешно спускались в низовья реки Джуука. Усталые кони лениво отмахивались хвостами от мелких злых мух, осторожно переступали через камни, приседали и всхрапывали на крутых покатостях. Всадники, отпустив вожжи, не понукали их, доверив самим находить наиболее безопасный путь.
        Впереди постепенно открывался широкий простор Иссык-Кульской котловины, небо над ней нежно и зовуще подсвечивалось лазурным зеркалом озера. Долгий и трудный путь по охотничьим угодьям, где пошаливали браконьеры, утомил ездоков. Хотелось попить водички и посидеть в теньке. Но место вокруг было открытое – ни деревьев, ни кустов. Когда спуск закончился, выехали на грунтовую колею. Проехав по ней с километр, всадники увидели недалеко в стороне какое-то подобие сарайчика из реек и толи.
        — Вот и банька, — оживился Джантай. – Давай завернем.

    Внутри сарайчика был грубо зацементированный бассейн, наполненный горячей водой из подземного термального источника.
        — О, бесплатный курорт! – восхитился Андрей.
        — Здесь их много, — сказал Джантай. — Пока этим благом пользуются лишь местные жители да кое-кто из приезжих. Когда-нибудь может и здесь появятся настоящие курорты. Только бы не испоганили природу.
        Андрей опустил руку в воду и быстро отдернул – горячая.
        — Не бойся, — засмеялся Джантай, — это только поначалу вода кажется горячей. Залезай смело, не ошпаришься.
        Они разделись и, вытянувшись в воде во весь рост, блаженно замерли.
        Купание в бассейне разморило так, что сон неодолимо смыкал глаза и лень было пошевелиться. Оба дали волю и лени, и сну, сладко проспав полтора часа на траве в тени сарайчика.
        Андрей услышал во сне пение уларов, увидел темную пещеру и две горящие точки. Рука потянулась за карабином, но ощутила лишь пустоту. Холодея от страха, не сводя глаз с надвигающихся точек, он попытался вскочить, чтобы стоя встретить прыжок зверя… и проснулся.
        Когда сели на лошадей, Андрей не удержался, чтобы не рассказать о своем сне и его предистории.
        — Хотелось бы еще разок побывать в тех местах, — сказал он.
        — А кто нам мешает? – вопросом ответил Джантай. — Давай выберем денек посвободнее и махнем туда. Тем более что давно с тобой на охоте не были.
        — Ну что ж, — обрадовался Андрей, — я готов.
        Дома, управившись к вечеру с хозяйством, он принялся снаряжать патроны. У него было несколько десятков гильз, которые можно было использовать многократно. Андрей сам отливал пули для карабина и дробь для ружья, а капсюли и порох были покупные. Самодельные заряды обходились дешевле фабричных.
        — Никак опять на охоту собрался? — спросила Лена. – Далеко ль навострился?
        — Помнишь, я тебе рассказывал, как в первый раз ездил в дальние горы? Вот туда хочу наведаться с Джантаем.
        — Ты еще говорил про какую-то пещеру с барсом. Это там что ли?
        — Там, там.
        — И что вам, мужикам, не сидится дома? Вечно бы рыскали по чащобам да кручам, судьбу испытывая. А ну как надоест ей благоволить, да повернется к тебе задом? Что тогда?
        — Мы, наверное, так созданы, Ленок, что не можем долго оставаться домашними. Мужику сила на то дана, чтобы ее испытывать.
        — К вашей силе да ума бы побольше.
        — Ты это куда клонишь?
        — Сам же говорил, что чуть не погиб у той пещеры. Неужто рядом с хищным зверем не страшно было?
        — Врать не стану, страху пришлось натерпеться. Однако я замечаю все больше, что жизнь среди людей еще страшнее. Посмотрел несколько раз у Джантая по телевизору, что в мире сейчас происходит, так, думаю, логово любого хищника куда безопаснее, чем жизнь в каком-нибудь большом городе, где тебя из корысти или просто так могут убить из-за угла или искалечить. Нет, что ни говори, а самые страшные хищники – это люди, а вернее нелюди, которых не сеют, не жнут, сами растут, да с каждым годом все больше. Мир переполнен ненавистью и злобой и человеку в нем жить все неуютнее. Что барс? – у меня против него пуля есть. А против наемного убийцы, бандита, считай, ничего. На государство я не надеюсь. У его слуг свои интересы, до нас им дела нет.
        — Что-то ты сегодня совсем разошелся, поменьше б говорил, а то не ровен час никакая демократия не спасет.
        — Вот-вот и я про то же.

    Джантай, оказывается, тоже бывал в тех местах и знал еще один путь, хоть и кружной, но на его взгляд более удобный. Так оно и получилось. Поднявшись из щели по козьей тропе на гребень горы, они через седловину вышли на еще один гребень и по нему добрались до знакомой морены. Отсюда как на ладони был виден вход в пещеру, в которой Андрей спасся от снежной бури. Джантай посоветовал не спешить спускаться к ней и некоторое время понаблюдать.
        Рядом с ледником жизнь скудна. Даже птиц не видно. Чуткую тишину нарушает лишь поток, вытекающий из-под ледяных глыб, да иногда отколовшаяся от скалы щебенка гремит по серой осыпи.
        Часа через два терпение их было вознаграждено. На площадку перед пещерой изящно прыгнула незаметно подкравшаяся барсиха. подошла к входу и тотчас из пещеры выкатились три плюшевых комочка. Барсиха облизала их и легла на бок. Малыши, неуклюже переваливаясь на толстых лапках, подобрались к животу матери и пстьрилипли к соскам.
        «Значит, жизнь в пещере продолжается, — радостно подумал Андрей. — Оставайтесь с миром, барсы!»

Повесть включена автором в новую книгу "Знак скорпиона" (том первый)

Скачать полный текст книги

© Мельников В.Я., 2008. Все права защищены
    Произведение публикуется с письменного разрешения автора