Ответы на вопросы

Вопросы, задаваемые юной Сашей, остаются без ответа. И, возможно, у взрослых нет ответов, потому что они сами не знают... Рассказ представлен на конкурс литературного творчества молодежи Кыргызстана, организованного в 2009 году. Отмечен жюри 

Публикуется по книге: Много языков – один мир. Литературный альманах. – Бишкек: 2009. – 184 с. Тираж 500 экз.

УДК 82/831
    ББК 84(2) 7
    М 73
    ISBN 978-9967-25-482-4
    М 4702000000-09

Посвящаю сестре своей, и часть работы принадлежит ей

Утро началось с крика Лиры.

— Мама! Ванна опять вся мокрая, я чуть не поскользнулась и не упала. Это Саша виновата!

— Ну, вытри пол...

— Почему я должна убирать за ней? Ведь это она делает, а не я!

— Лира перестань кричать, я не слышу рекламу по радио.

Обыденное утро – и то, что я обычно слышу. Я сижу за столом и ем бутерброды с сухой колбасой, и даже не делаю вид, что меня это не касается, просто все равно. Лира красится в ванной, она спешит, губная помада, тушь и прочая косметика летят на стеклянную подставку и стучат об зеркало. Лира спешит, уже двадцать минут восьмого, а нам еще идти до школы почти две остановки. Большинство моих одноклассниц говорят, что у меня красивая сестра, наверное, они правы, я особо не задумывалась об этом. У нее светлые волосы и, как выражается папа в хорошем настроении, благородный лоб. Правда эта «благородность» пропадает, когда она злится на меня, а это происходит очень часто. В такие моменты ее лоб перерезают гневные морщины, губы кривятся, глаза наполняются слезами от негодования и бессилия. Считается, что на меня имеет управу только отец, хотя я так не считаю.

— Саша, я просила тебя, не трогай мои книги!

— Ты их все равно не читаешь.

— Она переворошила все мои вещи, я ничего не могу найти! — сестра разворачивается и снова бежит в коридор. Звонит сотовый телефон. Голос Лиры мгновенно меняется на манерно-сладкий и веселый.

— О, Маняша, как дела? Да, да я уже выхожу, давай встретимся на остановке. Ха-ха-ха....

Мама мешает молоко на плите, задумчиво и отрешено смотря в экран телевизора. Мы хотим продать наш дом и купить другой, меньше, а потому она каждый день смотрит рекламу. Она худа и бледна, бабушка при встречах с ней говорит, что она больна, я считаю, что ей просто не хватает нормальной жизни, хотя, может, я и не права.

— Сашик, не зли сестру, ты многое делаешь ей назло. Вы должны любить друг друга.

Мама не смотрит на меня, а как бы обращается к кастрюле, а потому я не делаю попыток показать вид, что слушаю ее. Голос у мамы ровный и сухой, мне кажется, что за всю жизнь она его никогда не повысила и не изменила. Этим же голосом она читает тебе нотации, им же утешает, им же рассказывает бабушке, что папа в очередной раз приходил пьяным.

— Мам, пока... — я надеваю кеды и подхватываю рюкзак. Где-то стучит каблучками Лира, в последних тщетных усилиях стараясь подхватить все, что ей требуется.

Что за жуткая скука!

Класс шумит, все столпились у доски, пишут, пока учителя нет, и хохочут.

— Саш, ты знаешь, что Ксерокс заболел?

— Нет.

Аман поворачивает ко мне голову и улыбается. Свет из окон, позади его головы, освещает уши и делает их розовыми и смазанными по краям. Его глаза лучатся счастьем, я его понимаю, если Ксан Ларионович заболел, то это хорошо, можно убежать и погулять по городу, домой неохота.

— Пойдем? — Аман косит глазами в сторону двери, и я ухмыляюсь. Почему-то даже мысли не появилось перепроверить его новость... зачем? Логично, другие могут сказать, что он скоро придет. Мы подхватываем сумки и пока все шумят у доски, выскальзываем в коридор. Свобода!

В дворике никого, мы сидим на дырявых сиденьях старого автобуса, где-то вдали шумят автомобили трассе. Аман кусает гамбургер, по подбородку потек кетчуп, он вытирает его рукавом и стучит ногой по полу автобуса, который весь в дырах. Тонкая сухая пыль поднимается в воздух и повисает блестящими искринками между нами.

— Слушай Аман, мам мне говорит, что мы должны любить друг друга, ты слышал когда-нибудь такое глупое выражение? Должны! Разве люди должны любить или уважать? Это приходит само, когда заслужил или просто должно быть в душе... Ты как думаешь?

Аман перестает жевать, пока он думает, я начинаю вытаскивать листья салата и куски курицы из гамбургера. Он задумчиво выпускает его из рук.

— Я так считаю, что если ты любишь, то любишь, а если нет, то нет. И никто тебя не заставит это сделать, кроме Аллаха конечно. Но иногда бывает, что начинаешь любить, хоть раньше и не любил, а даже ненавидел… Вот.

Он даже светлеет лицом, улыбается. Затем делает вид, что хочет отобрать у меня остаток булочки и мы шутливо боремся некоторое время. Через время он пыхтя падает на сиденье с лопнувшей кожей. Я сажусь прямо на пол автобуса и шнурую кеду. Аман задумчиво сплевывает в окошко.

— Почему говорят, что девочки слабые? Вот ты даже сильнее меня, и многих мальчиков в классе.

— Не знаю. Я могу даже сестру побороть.

— Хотя, ты не как все девочки, ты даже выглядишь, как мальчик, – Аман расхохотался. – Мой атаке говорит недавно: «Все еще общаешься с тем русским мальчишкой»? Вот умора.

У меня падает настроение.

— Он до сих пор запрещает тебе общаться с русскими?

Аман стряхивает крошки со свитера и хмуро ковыряет дырку в штанах.

— Ну и что? Это ничего не изменит.

Я киваю, потом мы начинаем толкать друг друга, вызывая на борьбу. Глаза у Амана сверкают черным огнем, руки, в царапинах и порезах, это мы третьего дня ползали по камням представляя, что в армии, пытаются схватить меня и повалить на грязный пол старого автобуса, я выворачиваюсь и ставлю ему подножку. Аман хватает меня за шею, и мы долго сопим и шумим, пока не приходит сторож, один из наших врагов, и не кричит:

— Это запретная зона! Опять вы здесь, вот сейчас поймаю и дам по шее!

Мы мгновенно хватаем сумки и выскакиваем через окна.

— Саша, тебе нравится Ксан Ларионович?

— Не знаю, странный он какой-то. Постоянно смотрит и о чем-то думает.

— Может, он больной? Ну, педофил?

— Не знаю, да нет, прям! Он литературу классно объясняет, не может он быть больным.

— Ага, мне вчера апа сказала, чтоб я был осторожен, дети, говорит, пропадают в городе очень часто.

— Когда она звонила? – Это для меня новость. Родители Амана звонят редко, обычно по праздникам. – Что говорит?

— Вечером. Говорит, что я должен быть хорошим и не забывать, чей я сын, учиться, и оправдывать их надежды. Она разозлилась, когда я ответил ей на русском что-то.

— Слушай, ты пойдешь в армию, когда вырастем?

— Нет. Папа хочет, чтобы я учился после школы в медресе, вряд ли он пустит меня.

Аман засовывает травку в рот и щурится, у него плохое зрение. Парк постепенно окрашивается в розовый цвет. Закат.

— А когда ты станешь большим молдо, ты ведь проведешь меня туда? Мне так хочется посмотреть!

Аман с некоторым сомнением кивает.

— Я постараюсь.

— Почему в ваши храмы нельзя ходить женщинам?

— Не знаю, — Аман с истинным недоумением пожимает плечами. – Им можно, но у них отдельная половина.

— Чем женщины хуже?— я переворачиваюсь на спину и смотрю в небо, оно темнеет и наводит тоску. – Чем твоя сестра хуже тебя? Чем один человек хуже другого, если они даже не знают ничего о нем, а только потому, что ты другой нации или другого пола. Как глупо!

— Но ведь разные люди строят себе разные храмы, потому что у них разные веры, и они не могут быть вместе.

— Почему?

Аман удивленно хмыкает.

— Как «почему»? Не можем же мы построить одну большую мечеть и молиться там все вместе.

— А почему бы и нет?

— Ты иногда придумываешь такие странные вещи! Не знаю почему, но раз взрослые так делают, значит, оно правильно.

Я поднялась и отряхнулась.

— Взрослый — не всегда значит умный. Иногда они делают очень глупые или плохие вещи. Дети такого не делают.

— Дети глупые и слабые, — бездумно проронил Аман.

— Значит все плохое и жестокое от ума и силы?

— Ну... Да не знаю я...

Домой мы возвращались, смеясь и шутя. Такие разговоры никогда особо не заставляли нас задумываться, жестко спорить или ругаться, доказывая друг другу единственную правду жизни, которая уже сформировалась и стала основным источником твоих поступков и принципов. Они, эти разговоры, просто оставались где-то в глубине, как мелкий золотой песок, который не полностью унесен был течением, а осел мелкими драгоценными крупинками на дне речки. Это были пока что просто вопросы, которые мучили нас, так как никто не собирался нам на них отвечать.

17-е, пятница

«Папа Амана большой молдо, он живет в селе с мамой Амана и его пятью сестрами. Мы с ним понимаем друг друга, потому что мы похожие. У него сестры, и у меня сестра, правда, у меня есть брат, но он у бабушки, и я его очень плохо знаю. Только по фотографиям. Я всегда мечтала о брате, а Аману он не нужен, он горд, что он один мужчина дома после отца. Аман готовится быть большим исповедователем ислама, он учит суры и рассказывает мне про бога, всемилостивейшего и всемогущего. Мне это очень интересно, правда, непонятны очень многие вещи, но, наверное, человеку с 7-го класса не дано все понять. Еще Аман собирает листья, иногда мы с ним ходим по паркам и ищем новые, правда с каждым разом сделать это все труднее и труднее, так как коллекция у него больщущая. Из книг торчат листы, они сушатся и осыпаются и тогда мы идем в парк за новым.

Иногда его вера налагает на него такие запреты, что мне становится грустно. На уроках физкультуры играем в футбол, из девочек нас двое, Алина и я, остальные играют в резиночки или болтают о пустяках. Аман же всегда сидит в сторонке, машет руками, сверкает крепкими скулами, горит черным огнем глаз. Он очень любит играть в футбол, он фанат этой игры также как и я, вот только его отец сказал ему, что нельзя мужчинам бегать и прыгать в трусах, это неприлично и недостойно мужчины. Грустно.

Пойду спать, уже полночь, Лира опять будет жаловаться матери, что опаздывает из-за меня, хотя виновата в этом только косметика.

Дождь идет, спокойно и хорошо...»

Темнота давит и скручивает. Я резко проснулась, сердце рванули страх и постоянная боль, которая со мной, по-моему, с тех пор как я родилась. С первым криком матери.

Тихо... Стучат капли по подоконнику, успокаивающе и безмятежно. Я сижу на кровати, прислушиваюсь со страхом и надеждой, что мне это послышалось. Прислушиваюсь до боли в ушах, до звона в голове. Сердце громко бьется, больно ударяясь об грудную клетку. Я прислушиваюсь... Мне показалось, что мама вскрикнула в соседней комнате. Отец опять пришел пьяный и начал бить ее. Когда он выпивает, он всегда бьет ее, иногда он наоборот приходит слишком веселый, но такое бывает редко.

Секунды тихо капают, я вся превратилась во внимание, в жутком безмолвии ловя каждый шорох тишины. Рука болит от неподвижности застывшего тела, хочется вскочить и броситься в соседнюю комнату. Все тихо и спокойно и прождав еще пару бесконечных минут и удостоверившись, что мне это послышалось, мрачный отблеск постоянного сна, я валюсь на кровать и мгновенно засыпаю, измученно успокаивая холодными руками сердце.

В школе уборка.

— Девочки — подметают полы, вытирают пыль и поливают цветы водой. Мальчики выносят мусор, передвигают столы и приносят воду девочкам.

Наша классная руководительница кого надо поругала, кого-то погладила по голове, и весь класс завертелся, пыль столбом, шутки, смех. Моя соседка по парте бьет парня тряпкой и хохочет. Самый большой и самый стеснительный парень класса передвигает сам парту, его похлопывают по плечу, одновременно поощряя и относясь к нему снисходительно. Самая красивая девочка, Диля, стоит у доски и разговаривает с учительницей, она мало убирается, на нее смотрят и ей подмигивают мальчики, женский пол завидует и злится, но обращается уважительно.

Мы с Аманом залезли на подоконник, уселись на самый верх и cмотрели на людей. Аман колупал краску, я — рисовала Дилю. Сперва длинные волосы, потом большие глаза, пухлые губы и, наконец, родинку над левой бровью, как темное зернышко пшеницы. Так как меня постоянно волновал один вопрос, то я решила задать его другу.

— Ты считаешь ее красивой?

Аман заглянул в тетрадку и хмыкнул:

— Дилю? Нет.

— А кто, по-твоему, красивый?

— Дэвид Бэкхем. Вот он красавчик! Особенно когда бьет по мячу!

— Нет, я тебя спрашиваю по-другому. Бывает, просто нравится, а бывает по-другому.

Я замолчала, сама озадаченная неожиданно открывшейся истиной.

— По-другому... Не знаю. У меня идея, давай придумаем, какие разные есть «нравится».

Мы сначала зашумели, вырывая друг у друга бумажку, не в силах решить, кто будет писать, наконец, я уступила Аману и он, пристроив тетрадь на колене начал неуверенно выводить правой рукой.

«1-е, мне нравятся родители, сестры и братья.

2-е, мне нравятся мои родственники и соседи.

3-е, мне нравится мой дом (и моя улица и школа).

4-е, мне нравится лес и горы и вода (и бассейны, дописал Аман)

5-е, мне нравится еда, которая мне нравится.

6-е, мне нравится кто-то…»

На этом месте мы задумались. Я стучала ручкой по тетрадке, бестолково, бездумно, смотрела в сторону доски.

По дороге домой мы зашли в магазин, так как мне надо было купить домой продукты. Мы ходили от стеллажа к стеллажу и спорили.

— Почему наша классная всегда разделяет нас. «Мальчики-девочки, девочки-мальчики». Меня это так злит. Почему парни должны делать только одну работу постоянно, я, например, знаю, что некоторым мальчикам нравится ухаживать за цветами, потому что они любят природу. А некоторые бы классно справились с гвоздями, которые торчат. Некоторые классно рисуют, но считается, что это дело девочек.

— А я, например, хотел бы каждый день готовить, мне нравится. Только мне всегда говорят, что это не дело мужчины. Я знаю, как лагман готовить!

У него было такое самодовольное лицо, что я расхохоталась.

— Ты только не обижайся, просто такой довольный, слушай, давай приготовим лагман. Тебе дома не разрешают, давай приготовим у меня, хочешь?

Аман хлопнул себя по лбу и в его узких, темных глазах мелькнула радость.

— Правда?!

— Звучайно!

— Не понял?

— Конечно!

— В том отделе есть готовое тесто, и фарш!

Мы посчитали все наши деньги и, необычайно довольные, складывали продукты в корзину. Я забыла, что мне наказали покупать домой, в принципе это было не важно, ведь я могла исполнить мечту друга.

Дома никого не было. Наверное, Лира убралась, было чисто, и золотые блики солнечных лучей бродили по скатерти и часам. Мы включили радиоприемник, настроили волну и начали готовить. Я обратила внимание, как неуверенно он режет овощи.

— Аман, а почему ты так странно нож держишь?

Он рассмеялся, покачал хитро головой.

— Я ж левша.

— Как так?

— Вот так. Меня в третьем классе начали переучивать на правую руку, а мне до сих пор неудобно.

— Вот оно что! Левша значит.

— Угум-с. А сейчас все левши и правши будут кушать...

— ... лагманши!

Мы залили жареное водой, когда хлопнула входная дверь и послышался шум в коридоре. Я еще не успела понять, в чем дело, как сердце уже сжалось от страха. Затем раздался хлесткий удар по щеке и тихий вскрик. Я схватилась за край стола, на пол посыпались отмытые помидоры. Тяжесть в груди, которая всегда была там, развернулась и заполнила меня. Услышала, как отец схватил полубесчувственную, никогда не сопротивляющуюся мать и потащил в зал, любимое место истязаний. Аман резко, не веря ушам, повернулся ко мне, его смуглая кожа побледнела. Я схватила его за рукав и потянула к входной двери. Он натянул кеды, я кинула его портфель ему на руки и вытолкнула за дверь.

— Саш! — он умоляюще схватил меня за руку, и я остановилась на секунду. Всего лишь на секунду, чтобы увидеть его взгляд, полный жалости, желанияя помочь и бессилия. Я грохнула дверью и пошла как во сне по темному коридору, заранее зная, что сейчас начнется опять. Шла и передо мной как наваждение стояли черные глаза.

— Иди сюда.

Лира шепотом позвала меня. Хоть отец и храпел, громко и пьяно, в соседней комнате, мы не решались говорить громко. Лира осмотрела мой синяк и села рядом на пол.

— Из-за чего это он?

— Мама у соседки была.

— Пили, что ли?

— Да, – я даже не пыталась скрыть раздражение.

— А ты что? Как всегда, между ними полезла?

Я промолчала. Эту тему мы с Лирой обычно обходили стороной, она также как и я заступалась за мать, только делала это по-другому, хватала маму и быстро уводила ее куда-нибудь на улицу, подальше от отца, который был способен на все в такие моменты. Промолчала, отвернув от нее левую сторону лица, Лира смотрела на меня с жалостью и с злобой на отца, на всех, мне же не хотелось видеть ее взгляда, чтобы не почувствовать того же.

Интересно рассматривать себя в зеркале. Наверное, почти все дети своих родителей интересуются тем, на кого они похожи. Я знаю, я похожа на отца. У меня уши как у него, нос, губы, даже глаза, только они не серые, как у отца, а светло— карие. А вот характер у меня не мамин и не отцовский. Это хорошо, я не хочу быть такой жестокой, как отец, или такой безвольной, как мама. Хотя, стоп, может они были совсем другие, когда были молодые? Попробую нарисовать семью. Вот папа, он в брюках и рубашке. Мама, она получилась низенькая и печальная. Она в платье. Лира, конечно же, в короткой юбке и много косметики на лице. Красные губы и длинные ресницы. Вот так, она улыбается и немного зла. Наверное, опять я что-то не то сделала. Затем рисую себя. Так, мама и сестра в юбках, на мне джинсы, а папа в брюках. У себя в руках я нарисовала книжку, большая и зеленая, это, конечно, Жюль Верн и его таинственный остров. У папы — бутылку. Хотя нет, это нехорошо, надо зачеркнуть, лучше нарисовать яблоко, он любит яблоки. У мамы в карманах журналы. Правда, как я не старалась, она не захотела улыбаться на картинке, что ж, это похоже на правду.

А теперь нарисуем маленького папу. Наверное, он носил джинсы, как у меня, и футболку. И читал много, потому что он многое знает, и когда у него веселое настроение мы обсуждаем некоторые книги. Воистину праздник! Ну вот, только мы слишком похожи стали, как близнецы... Почему он так изменился?

— Ксерок... ой, то есть Константин Ларионович...

— Саша, называй меня так, как тебе удобно... Поверь, люди чувствуют сущность другого человека и очень метко дают ему клички, только часто это делается со злости или из-за недостатков, а это плохо... Понимаешь?

— Да. У нас Амана называют пророком, потому что он часто говорит о боге, а это неправильно и глупо. Меня это жутко злит!

Он улыбнулся и погладил меня по голове.

— Главное, что хорошие люди ценят его.

Мне стало немного приятно, будто говоря о хороших людях, которые ценят Амана он имел в виду меня.

— А как узнать хорошего человека?

— Тот, кто делает все правильно, это и есть хороший человек. Не так, как написано в книжках, или даже не так, как учат некоторые, потому что многие боятся жизни и учат не жизни, и хотят законсерверировать тебя в строгих «нельзя-можно», надо жить так, как говорит сердце, без всякой лжи и сделки с совестью. Наверное, тебе немного сложно понять, я говорю слишком высокопарно, — Ксерокс вздохнул. – как говорят многие, но ты просто слушай, правда придет к тебе потом, чуть позже, когда побольше увидишь. Поверь мне, ты хороший человек, умный и свободолюбивый, надеюсь, тебя не испортит жизнь...

Так много вопросов, и никто не отвечает на них. Наверное, надо записывать их в блокноте и искать ответы. Ну, хотя бы, кто мне ответит, почему я не такая как многие люди, никогда этого не замечала, но чем мы взрослее, тем больше я видна эта разница. Меня не тянет говорить о косметике, и о том, кто-где купил красивое и модное... я всегда стеснялась раздеваться при девочках, хотя те же короткие шорты и майка, когда мы гоняли мяч по двору с дворовыми мальчишками, не смутили бы меня никогда. Я как-то неосознанно раньше думала об этом и однажды вдруг поняла. Лира стояла как-то вечером у зеркала и болтала по телефону, накручивая на палец светлые волосы. Она сказала: «Нет, ты что, парни ушли по ту сторону гор и купались там, мы отдельно. Наши девочки в жизни бы не согласились раздеваться при них!» Слова ее засели в голове, хотя я долго не могла понять, что? Пошла в комнату и начала рисовать. Вот наши пацаны, вот и Аман, и я, мы с ним правда немного в стороне, но мы похожи, потому что у нас одинаковая одежда, а вот и 
все девочки, и Диля, она, конечно, как всегда чем-то выделяется, но они все похожи таки. Я посидела, хмуро подперев лоб кулаком, и поняла одно: я просто не считаю, что принадлежу к этой толпе, где одни девочки, и потому мне стыдно о них и при них... Это было неожиданно и сильно. Я тихо прошла в коридор, надела кеды, закрыла дверь, пытаясь не стукнуть ею, и побежала через улицу к остановке; мне надо было срочно поговорить с Аманом. Окна в его доме горели тускло и желто. Я кинула мелким камнем в стекло его комнаты. Он залез на подоконник, долго и внимательно слушал меня, рассматривая рисунок и быстро, цепко смотря на меня, потом кивнул и ухмыльнулся.

— А я это давно знал! То есть всегда.

— Ох, не надо Аман, почему ж ты тогда не говорил мне об этом?

— Не знаю, это было и так понятно, вот и не говорил.

Я медленно слезла с уступа на стене дома, отпустив оконные решетки, и задумчиво побрела назад. Он, смешно расплющив нос о стекло, смотрел мне вслед, напряженно хмурясь и улыбаясь попеременно.

26-е, воскресенье

«Что-то в груди давит, тяжесть неприятная. Хочется плакать, но с тех пор как я помню себя, мама постоянно плачет, а я не хочу быть как она, это слабость, мне нельзя плакать. Лира тихо ругает маму на кухне, что та пошла и выпила с соседкой. Лира считает, что мать во многом виновата сама, что если бы она вела себя «нормально», отец бы не был таким. Почему кавычки? Потому что я постоянно слышу, что должна быть «нормальной», и про Дилю девчонки говорят, что она не ведет себя «нормально». Значит это не всегда правильно. Правда не могу сказать, что папа ведет себя нормально, все-таки что-то в этом неправильно, большому и сильному не стоит бить маленького. Почему я никогда не бью Дилю, а наоборот пытаюсь ее защитить? И всех остальных, кто слабее или просто нуждается в поддержке.

Все говорят, что нам надо делать и как.

Амана переучили писать правой рукой, а ему неудобно. Зачем? Чтобы он был таким как многие. Лира заставляет меня одевать то, что по ее мнению будет делать меня такой, как все. Папа пьет и избивает маму, когда он в хорошем настроении он шутит и смеется. Наверное, он тоже не такой как многие мужчины.

Все должны быть одинаковыми, как куклы на конвейере. И если ты будешь выделяться — тебя начнут исправлять, ненавидеть, или терпеть...»

«Милый мой Асланчик, я не приду сегодня на встречу... и... и больше никогда не приду. Прости милый мой, хороший, прошу тебя, не приходи больше и не звони...»

«Здравствуй Аслан, нам надо поговорить...»

«Хороший мой... самый лучший...»

«Слани, не будет у нас свадьбы и детей не будет...»

«Привет Сланчик, я хотела поговорить с родителями, я собиралась всю ночь, думала, плакала и только утром поняла, это невозможно...»

«Наверное, я трусиха, но я решила последний удар нанести письмом, наш разговор я просто не выдержу...»

«Я всю ночь думала, почему мы не можем быть счастливы своей любовью и своей нежностью, а не тем, что мы подходим друг другу по нации, материальному положению и родителям, которые решают за нас что мы, и они подходят друг другу. Самый лучший мой на свете....»

«Я тебя никогда, никогда не забуду... помни и меня, свою рыжую...»

«С родителями не разговаривала. Они никогда не согласятся. Не звони, не приходи, не ищи. Так будет лучше. Твои письма и подарки я верну через Хусана. Прошу тебя не беспокоить меня, это все равно ни к чему не приведет. Спасибо за все и прощай. Лира.

P.S. Я буду верить что в следующей жизни мы будем вместе... А сейчас — прости и забудь».

— Я разговаривала с Ксаном Ларионовичем.

— Я знаю.

Аман лениво перекатился на живот и протянул мне зажатого в кулаке жучка. Я осторожно взяла его и разглядывала, пока он не улетел.

— Он хороший... Он как-то подошел ко мне и сказал, что я очень выразительно читаю стихи. Я так удивлен был, ведь это было то самое, что я ненавижу делать. Я после этого всегда старался читать выразительно... Правда у меня плохо получается.

— Зато ты ботанику и географию знаешь лучше всех!

— Слушай Саш, может, ты станешь математиком? Мы станем большие, и я буду приходить к тебе. Будешь носить очки как у Ксана Ларионовича и печатать на компьютере самые нужные цифры.

— Знаешь, я не могу представить нас взрослыми. Мы будем такие разные.

Он обернулся и внимательно посмотрел на меня.

— Я все равно тебя никогда не забуду.

Я рывком поднялась и отряхнулась.

— А у тебя через неделю день рождения. Пойдем, покажу что-то.

Мы направились в сторону гаражей. Между пятьдесят вторым и третьим, прикрытый рваной травой и пылью, лежал мой подарок другу. Я, заслонив собою проем меж гаражей, быстро достала его и стерла рукавом с него весь сор. Аман словно споткнулся об ровную землю. Под ногами у нас лежал новый беленький футбольный мяч. Он, словно не веря глазам, медленно подошел к нему.

— Я решила купить сейчас, пока их не распродали в спортивном магазине.

— Саша!

Он расхохотался, схватил его, помедлил минутку, огладил, понюхал зачем-то, и вдруг начал бегать меж гаражей, как сумасшедший.

— Стой, Аман!

Я бросилась за ним, и мы начали бегать вместе, смеясь, чувствуя, что надо как-то выплеснуть радость. Я бежала и чувствовала его прерывистое дыхание и горячую руку, которая иногда ложилась мне на плечо и, не в силах высказать всего, только сжимала коротко и сильно, передавая невысказанный восторг.

30-е, четверг

«Играли до ночи, редкие часы, когда Аман был так безоговорочно счастлив. Затем спрятали мяч в нашем тайнике, и пошли домой, молчали. Ночь была такая теплая. Дома все спали, только сестра сидела на кухне, невидяще уставившись в книжку, что-то она стала слишком печальной в последнее время.

Свалилась спать и забыла все. И только мелькали перед глазами клочки воспоминаний. Красные губы, опустившиеся в бессильной печали, ложка, помешивавшая в кастрюле, строгие очки с вдумчивым, мягким блеском, черные глаза за порогом двери, полные бессилия и жалости, высокий шпиль мечети, дрожащие руки, ощупывавшие мяч, и как яркая молния среди них — темное зернышко родинки над мягкой, темной бровью».

mr. Krasty Dean

© DanOrsek, 2003. Все права защищены
    Произведение публикуется с разрешения автора