Награда за труды

Простой маленький человек из простого маленького городка вдруг задумался: не хватит ли мне жить простой маленькой жизнью? Может быть, заключить контракт с самим Сатаной?.. История о Фаусте XXI века. Первая публикация

Он жил всю свою жизнь в маленьком городке одной из европейских стран. Он имел то же, что и тысяча его сограждан, с заработком, чуть превышающим средний. Просыпался он ровно в семь, безучастно брился в ванной, выпивал чашку кофе с кексом, шестьдесят пять центов штука, включал приемник, слушал прогноз погоды, смотря через стекло окна на серую улицу со строго постриженными до невзрачности кустами по обе ее стороны. На работу он приезжал на «форде» 65года и, отсидев положенные восемь часов в маленьком кабинете, среди двух десяток таких же, с одинаковыми столами, стульями и даже стаканами для ручек, он возвращался домой. Машина его требовала ремонта примерно раз в полгода. После чего он отгонял ее в салон, где рабочий в комбинезоне безразлично записывал его фамилию: «Скит».

Квартира у него была двухкомнатная, с мебелью, купленной много лет назад в рассрочку, когда у него еще была жена, о которой он помнил только бледно— голубое платье и кислый запах рыжей шапочки. У него был большой аквариум с тихоокеанскими рыбками и небольшой пудель с тускло— преданными глазами. По вечерам он кормил рыб и собаку. Обедал купленными в соседнем магазинчике и подогретыми полуфабрикатами, выкуривал сигарету и читал на ночь десять страниц из научной энциклопедии. Еще у него были две любовницы, с которыми он изредка встречался и выпивал бутылку вина.

В один день, когда до его дня рождения, тридцать один год, осталось три месяца, он, совершенно неожиданно остановился на улице, возле свежевыстроенного здания, и посмотрел в зеркальную витрину. Скит словно очнулся, как несмышленый ребенок, впервые осознавший свое «Я», давший первый отчет своим действиям или задумавшийся о возможной смерти когда-нибудь. Скит смотрел на свои светлые волосы непонятного оттенка, бледное невзрачное лицо, точно такое же, как у тысяч его сограждан, немного субтильное тело, одетое в костюм, серый плащ и туфли средней пыльности. Машины за его спиной проносились мимо, люди шли по своим делам и вся жизнь, казалось, проносилась мимо, а вся его эгоцентрированная вселенная сосредоточилась в данный момент на нем и огромной зеркальной витрине, выпукло и любопытствующее блестевшей своим брюхом напротив него. Призраки мелькали позади его отражения, а он всматривался в свою душу, выражением которой были и это тело, и лицо и одежда. Затем он опустил голову и быстро пошел к дому, держа в руке забытые полуфабрикаты.

«Я впервые задумался о Сатане.

Вопросы религии никогда меня не касались, хотя, конечно, я был крещен, и в детстве, бывало, посещал церковь вместе с бабушкой.

Однако меня никогда не волновало, существует ли Бог. По сути, говоря, я мог бы считаться атеистом…до сегодняшнего дня. Однако что натолкнуло меня на мысль о Сатане? Кажется, в первую секунду, когда увидел свое отражение, я почувствовал страх, страх за те стертые никому ненужные и абсолютно не мною прожитые годы. Когда, в какой миг я потерял себя, перестал чувствовать истинный вкус жизни, перестал понимать реальную значимость вещей, забыл, как наслаждаться окружающим миром.

Меня сотряс страх, мне кажется, я ощутил свою душу, которая вздрогнула и затряслась. Неужели еще столько же лет подобной же жизни и я перестану вообще существовать, не оставив после себя ничего. И мир также будет катиться мимо моего дома, а квартира будет занята другими людьми, которые продолжат эстафету бесплодной бесстрастной и безвкусной жизни.

Кажется, во вторую секунду я вспомнил все, что слышал о Сатане. Мысль о нем пришла совершенно естественно, как некая, облегчающая боль, мазь.

Я сказал себе — «контракт». Стоило бы мне составить с ним контракт, и я был бы спасен от гибельного живого разложения. Я был бы спасен от хаоса современного бесцельного существования.

Если бы я мог хоть на минуту, на секунду представить, нет, поверить что он есть. Если бы я позвал его, поверив… Если бы сказал ему, позвав.

Одно невозможно без другого. Веря в Сатану, ты веришь в Бога, ибо свет неотделим от тени, ночь от дня. Говоря «ад» ты знаешь о рае, говоря о бесах, ты надеешься на ангелов.

И третьей мыслью была вера в Бога, которая втекла в меня прохладной водой, затопила до краев надеждой и дала мне любовь и терпение к настоящему. Потому что за улыбкой мудрого созерцания я верую узреть оскал мрачного торжества.

Если верить мифам, составлял же он контракты с людьми, значит, составит и со мной. Ему же все равно, кому осуществлять желания и потакать его страстям, лишь бы получить душу.

Итак, вперед, к вере!»

Казалось, ничего не изменилось. Будильник также звенел по утрам ровно в семь, пыль ложилась аккуратным слоем, полуфабрикаты подогревались ровно за минуту, машине временами требовался ремонт, любовницы периодически навещали его, а рыбы и собака ждали по вечерам еду.

Однако Скит изменился. У него появилась цель. Он лихорадочно поглощал учение о Боге, избегая, однако слишком сильного углубления. Он казался юношей, который в безрассудной смелости идет в самую глубь святого леса и, пробираясь сквозь заросли, наконец приходит к священному храму. А войдя в него, туда, где никто из земных не осмелился бы появиться, он встретил божество, которое, польщенное столь страстной верой решило явить ему свой светлый лик как некое откровение, и услышало в ответ нетерпеливо— любопытное: «А где же темный ангел?». Словно сам факт явления божества был недостаточен юноше для его веры. И, явись ему нечистый, он мгновенно уверовал бы в существование всего неземного.

Скит стал одержим. Как прилежный ученик он добился цели, а, поверив в светлое, ему не стоило труда заглянуть в ее оборотную сторону, на ее изнанку и воззвать всем сердцем к новоприобретенному идолу. Он звал его днями, а позже и ночами. Он звал его и в исступленном благоговении, и в горячем товарищеском призыве, и как девушка своего первого возлюбленного, истово несдержанно, стряхнув с себя последний прах сомнений. Он так привык жить этой мыслью веры и ожидания, что не удивился бы, подмигни ему сосед и превратись в дым, покажи маленькая девочка угол контракта из рюкзака или выскочи хромоногий князь тьмы на него из-за угла.

Однако время шло, только и подмигивая ему лицами святых в церкви, щекоча ноздри ладаном и натирая брюки той же скамьей в самом углу. Ни носитель ослепительного света, ни хранитель мрака в отблесках пламени не показали ему своего, ощутимого человеку, присутствия. Так пришел и его тридцать первый день рождения.

Накануне дня рождения он выпил половину бутылки вина, выгулял собаку, потрепал ее за ухом, полюбовался на бестолковую игру рыб и лег спать. Ночью на кухне с громким щелчком зажегся свет. Скит сел на кровати и прислушался. В голову полезли мысли о ворах. Нашарил на столике у кровати тяжелый том научной энциклопедии и пошел на свет. На кухне расположился гость. Книга упала на пол с тяжелым стуком, а Скит прикрыл глаза от неожиданного, болезненного толчка сердца. За столом сидел Сатана. Первый и самый близкий ангел Бога, его «правая рука» и исполнитель воли. Тот, кто дерзнул перечить ему и возгордился собой. Отречение сделало свое, а ад продолжил начало, выжигая под себя красоту, положив свои, волнисто раскаленные узоры, рождая выкованный в пламени, невыносимый глазу образ.

— Я хочу подписать с тобой контракт, Клеветник, – пошевелил ссохшимися губами Скит, глядя в поверхность стола, которая как зеркало отражала багровую красоту, сравнимую для смертного с пульсирующим, раздувшимся больным солнцем, готовым при позднем закате взорваться ослепительной волной желтого, золотого и кроваво— красного моря огня и света, после которого настанет вакуумный черный мрак, с глыбами застывшего навеки мертвого камня и могучими жилами смертоносной лавы под ними.

— Я знаю, смертный. Он со мной. Но действительно ли ты знаешь цену, за которую покупаешь его?

— Да, – без сил опускаясь на стул, ответил мысленно Скит. Говорить он уже не мог.

Поздний гость усмехнулся, и по столу мертво поползла бумага.

— Подписывай, смертный. Уступил своей слабости, создал контракт на любимое число.

Скит безрезультатно щурился на чистый лист, сердце его громыхало по всему телу, а голова разрывалась от тяжелого запаха миллионов и миллионов гниющих и горелых тел. Ему пришлось опереться на стол и протянуть руку к бумаге, чтобы расписаться. Он видел свою руку. Она тянулась вечность. Год за годом он наблюдал, как она поднимается, тянется и никак не может взять лист. И за эту целую вечность Сатана сказал:

— Я дам тебе еще мгновенье перед тем, как поставлю рядом свою подпись. Но ты должен дать маленький залог.

И широкий плоский нож, которым он разрезал кексы по утрам, подскочил в воздух, блеснул острием и вонзился в правую руку Скита, лежащую как подарок на столе. Три пальца подпрыгнули и упали на пол. Кровь хлынула на поверхность, и залила, радостно поглощающий кровавое жертвоприношение, контракт. На белой поверхности мигом проявились слова, а в конце, расчеркиваясь кровавыми завитушками, заблестела его подпись. Скит в ужасе закричал, взмахивая изуродованной рукой. Сатана открыл рот, словно передразнивая его в комичном ужасе, а изо рта оглушительно донесся хохот. Кровь брызнула на стену, и Скит проснулся. Скит сел на кровати и прислушался. В квартире было тихо, только доносилось сопение пса. Напрягшись, Скит понял, что тот не спит, скорей всего он забился под ванну, дрожа от страха настолько, что прикрикни он на него сейчас, псина испустит дух. Посмотрев вниз, он увидел свои руки, спокойно покоящиеся на одеяле. Скит медленно выдохнул и покачал головой. Мгновенье. То, что для лукавого является мгновеньем, может обернуться смертному в годы. Не будет ли он ждать до старости, когда его тело износится и потеряет былую страсть, ради которой он стремился подписать контракт? Скит приподнялся и вдруг с удивлением посмотрел на правую руку. Его мозг снова послал команду и только через минуту до него дошел смысл. Правая рука была парализована! Он не мог двигать ею при всем желании. Он лишился своего верного помощника! Тело, его тело стало увечным и неполным, и со страшною озлобленностью и яростью он впервые осознал тошнотворное унижение, когда собственная плоть не подчиняется тебе. Он слетел с кровати, с разбегу ударился об стеклянные двери. Одна створка не выдержала, и стекло лопнуло. Давя босыми ногами стекло, он схватил лампу и швырнул ее об стену. Он кружился по комнате, пинал, швырял, ломал, крушил, а его рот, не переставая, поносил самыми страшными словами лукавого. Поднатужившись, и напрягши левую руку, что жилы на шее готовы были лопнуть, он опрокинул шкаф, который с жутким грохотом аккомпанировал изрыгающимся без остановки из перекошенного рта проклятиями. Он крутился на месте как сумасшедший шаман, сгорбившись и вопя, танцуя дикий танец на обломках и осколках, а его правая рука, абсолютно бездушная к этому столпотворению, равнодушно болталась у извивающегося тела. Через полчаса Скит без сил повалился на кровать, уставившись в потолок, хрипло шепча ненавистному нечистому проклятья. Комната незнакомо преобразилась, разворошенная и хмуро изломанная. На ковре умирали раздавленные рыбки. Соседи стучались в дверь. Пес, не выдержав, громко и отчаянно завыл. Скит из последних сил скреб левой рукой одеяло, пиная обессиленными ногами все, что попадалось, продолжая поносить своего гостя, и не подозревая, что в этой бешеной вспышке ненависти уверовал в него окончательно.

Его врач заявил после осмотра о микроинсульте во сне, вследствие чего он не умер, однако остался парализован на правую руку. Ему оформили инвалидность и выписали небольшое пособие. Это помогло ему сохранить квартиру, так как с прежней работы пришлось уйти. Он нашел новую, менее оплачиваемую. В его жизни мало что изменилось, может, только рыб он заново не купил, от него ушла одна из любовниц, и бутылки вина выпивались им не так часто. Зима была холодная, весна раздражающе неторопливая, а лето жарким и пыльным. Так прошел год. Осенние месяцы начались дождями. Они шли почти каждый день, останавливаясь на несколько часов, чтобы набрать влаги и снова зачастить, сначала душными, а позже и холодными каплями. В день своего рождения он бродил по улице возле своей квартиры. На кухне его ждал закипающий чайник, почти законченная энциклопедия, кусок холодной курицы и голодный запертый пес. Проходя во второй раз мимо соседнего магазинчика, и бесстрастно разглядывая спешащих людей с мокрыми зонтами, Скит почувствовал оглушающе — знойный дух. Опустив глаза, он увидел совершенно сухие туфли, в которых багрово отражались отблески огня от фонарей.

— Ты оправдал свое предназначение, смертный, – усмехнулся бурлящий голос Сатаны. – Моя подпись поставлена.

Тяжелый свиток контракта сунулся ему в руку, обжегши их и Скит, оглянувшись, увидел только горячий пар на месте говорившего с ним. Скит пошевелил пальцами правой руки, обхватывая горячую бумагу. Пар раскрыл отверстие рта и, закручиваясь, пропадая, громыхнул, ухмыляясь, в тишине:

— Скажи, что есть твоя страсть, смертный.

— Война, – шепнул он.

Раздался тихий смех ребенка, и мир снова задвигался вокруг. Человек резко повернулся и целенаправленно двинулся на запад. Он оставил позади себя все, моментально забыв прошлую жизнь.

Через месяц в военное учреждение взяли нового главу. Он пришел без документов, либо резюме, рекомендаций. Даже без чемодана с имуществом. За три месяца он сделал ошеломляющую карьеру, достигнув такого высокого чина, что не считаться с ним не мог позволить себе никто. Через пять месяцев глава начал войну с одной из стран третьего мира. Официальная версия для всего мира была: «Объявление войны самой страной вследствие религиозных убеждений», неофициальная версия для узкого круга политиков и посвященных людей звучала: «нефть и территория». Для самого же главы это означало война и свежая кровь. Он мог придумать какие угодно версии, девизы и объяснения, чтобы подтолкнуть людей к своей страсти. Он играл на чувствах людей, на их жажде власти, тщеславии, жадности, гордыни или ограниченности.

Он тешил свою страсть, он лелеял ее и холил, как старый монарх, который смог на склоне лет добиться расположения прекрасной амазонки. Он потакал своей страсти и забавлялся ею как ребенок новой игрушкой. Опытным садоводом растил он ее и наблюдал за ней каждое утро как молодой лаборант за новым видом вируса в лаборатории. В конце концов, он ел ее, запивал ею, и наслаждался как кувшином чистой воды в пустыне, запахом прекрасной девушки, бесценным наркотиком.

Что для него значил весь мир за окнами его нового, огромного как античный холл и холодного кабинета? Мир для него был ареной, сценой, где проигрывалась его божественно хаотичная, полная юмора и смертельного цинизма пьеса, полем, которое надо было засеять. Засеять молодыми свежими и не очень костями, волосами, которые недавно блестели на солнце и послушно завивались в любящих руках. Он хотел досыта напоить реки, моря и океаны ручьями и потоками, водопадами красной, горячей, бурлящей крови. Небольшое, нет, огромное жертвоприношение небольшой, нет, огромной страсти маленького…да, маленького человека.

Вместе с двухсторонней подписью контракта, правителю была дарована возможность видеть и слышать больше чем остальным смертным. Он просыпался рано утром и лежал минуты две в своей большой, как футбольное поле кровати. Он смотрел на ослепительно белое постельное белье и видел вокруг себя раскиданные руки, разворошенные грудные клетки, в которых никак не хотело останавливаться упрямое сердце. Оно стучало и стучало, оно заставляло мучиться правителя, все эти сердца, горячие упругие и настырные комки мышечного мяса. Он невольно поднимал руку к своей собственной груди и чувствовал холодную кожу гладкими прохладными пальцами. Он вжимал кончики пальцем в плоть и бешеный настойчивый ритм молодых сердец смолкал. Правитель вставал и шофер, уже привыкший, что он выходит ровно в шесть, секунда в секунду, молча козырял и заводил мотор длинной, на всю улицу, черной машины. Правитель смотрел на привычный пейзаж за окном и мял пачку бумаг рукой в черной кожаной перчатке. Его светлые глаза смотрели прямо вперед ничего не видя и шофер, в начале своей работы мимолетно замечавший его взгляд, теперь старался никогда этого не делать. Взгляд правителя уводил куда-то далеко. Уносил и стирал память. Взгляд вечно занятого своими подсчетами человека…машины? Которая автоматически считала, сколько голов вчера ночью взлетело в воздух, и сколько денег матери тех безголовых солдат внесут в казну.

Никто не смог бы сказать точно, чем был занят правитель по дороге к своему необъятно безграничному кабинету.

Казалось в огромном стерильно чистом кабинете сидела исполинская вонючая тварь, которая разевала рот как игрушечная моль в образе человека. В ее разверзнутую пасть летели розовые кости и куски мяса, оторванные бомбой головы весело скакали по столу как футбольные мячи, а неровно срезанные пальцы с барабанным стуком падали с потолка. По стенам кабинета с мертвым шорохом текли струи крови. Глава военного учреждения брал острую ручку и протыкал ею бумагу, ставя подпись. И в районе, за тысячи километров от его города, взрывалось и стрелялось, и вкусный запах кровавого пороха наполнял утренний воздух. С газет текли колонки цифр за которой стояли – молодые а потом и старые. Потом уже и женщины и дети. Одна страна поползла на вторую, пытаясь придавить своим брюхом. Правитель расхохотался в своем кабинете. Третья страна, протянув руки, попыталась остановить их. Четвертая ударила в бок вторую. Глава зашелся в диком хохоте и меж зубов у него брызнула слюна. Третья мировая разлилась пороховым и огненным по земле.

Слова о чести, достоинстве, патриотизме, защите вспыхивали с подмостков. Руки работали без устали, пытаясь прокормить армию и не дать умереть стране. Головы в касках вспыхивали как спички. Сердца истощились, души опустели, темень глаз поблекла и выцвела в пространстве огненных вспышек вместо солнца и гари, вместо воздуха. Глава военного учреждения растолстел и возвышался теперь за своим столом как валун. Его приближенные боялись его улыбки – они чуяли запах сырого мяса и знали, что это означает новая кровавая жатва в чужой стране. Они бы хотели остановиться, но глава вырос настолько, что в коридорах говорили шепотом, а на заседаниях молчали. Газеты молчали, радио смолкло, телевизоры мерцали слепым огнем. Все было понятно без слов, изменить что-либо они были уже не в силах. И слова о патриотизме давно смолкли. Люди воевали, не зная зачем. Была усталость и обреченность. Был мрак и багровые отблески огней.

Глава стоял, улыбаясь, у окна и смотрел на темный город. Света в стране не было из-за мирового кризиса. Вода подключалась только на три часа. В его огромном кабинете при ярком свете лампочки блестел хрусталь, и прекрасные статуэтки с черными женщинами шли за водой, поставив золотые кувшины на головы.

— Ужин готов, – тихо сказал бледный человек.

Глава не слышал. Склонив голову, он прислушивался к «Лунной сонате» и далекому грохоту орудий. Затем кивнул и, тяжело ступая по ковру, прошел к столику. Наклоняясь над супом он счастливо улыбался, когда его сердце вырвалось из привычного ритма и заколотилось в десять раз быстрее. Глава захрипел и схватился за жирный бок. Уже падая на стол, он отпечатал в голове изумленный, недоверчивый, счастливый взгляд бледного человечка. «Казню!» — мелькнуло в его голове, и он рухнул на пол.

Глава лежал пять часов в кровати. Двери закрыли не в силах войти. Тело его пожирала боль, а правая рука онемела. Это всего лишь сердце, попытался сказать он и не смог. Перед ним неуклонно тикали часы. Шесть лет прошли, и он никак не мог остановить последние мгновения. В полночь он умер. Весть разошлась по миру с ошеломляющей быстротой, быстрее, чем люди успели бы передать это друг другу в трехэтажном доме. Ружья сложили в тот же момент, и в мире воцарилась тишина. Руины надо было отстраивать заново, но до этого требовалось похоронить всех и немного отдохнуть. В тишине.

Скит открыл рот и глотнул тяжелого запаха. Над ним склонился темный дух. Ухмыляясь, он потянул Скита за нижнюю губу и засмеялся ему в лицо:

— Привет, смертный!

Скит вскочил и оглянулся. Зной опалил его лоб, а рот пересох от жары. Бес хихикнул и, припадая на задние ноги, бросился в сторону. Скит, тяжело дыша, направился к воротам. Шаги давались с трудом, ноги вязли в пепле, пот тек и разъедал кожу. С обугленных деревьев свивали бесы и, кривляясь, скаля острые зубы, хохотали:

— Получи награду! Получи за свой контракт!

Скит подошел к воротам и упал на колени. Сердце громыхало, словно он был на дне ямы, и кислорода уже не осталось. Затем он увидел длинные ноги с идеальными ступнями.

— Ну, здравствуй смертный, – усмехнулся Сатана. – Быстро ты пришел на встречу.

— Шесть лет пролетают быстро, князь, – еле выдохнул Скит. Из трещин сухой земли шел пар, а кожа на руках пошла багровыми пятнами. Вены вспухли и надулись.

Сатана расхохотался. Скит поднял голову и с удивлением осознал, что теперь может смотреть на него, не боясь ослепнуть. Скулы Сатаны выпирали, а красивый рот обнажил ровные зубы. Глаза же были чужие на лице, некогда светло-синие, они налились чернью изнутри и разлились по всему белку. «Смуглое лицо с продырявленными дырками в никуда» — подумал Скит, и темный холод сжал его сердце, которое громыхало в чадном дыму: награда! Награда за его труды: вечные муки в аду! Вот за что он отдал свою душу, вот что ждало его впереди. Его душе жариться, а телу гореть в огне! Скит застонал. На земле ему казалось, что когда придет час расплаты он, или его душа будет чувствовать и воспринимать все по-другому. Но не так, словно его он и не умирал, а его поставили на колени пред печкой и сказали сунуть туда голову.

— Ну, смертный, принимай, что заслужил.

Скита швырнуло вверх, и он вскочил на ноги, упираясь взглядом в обнаженную грудь Сатаны, как изрезанное древними узорами коричневое, обожженное дерево. Узкая ладонь протянула серый пепел, горячий воздух подхватил его и швырнул в лицо Скиту, он задохнулся и глотнул его. Ноги его подкосились. Поднявшись через мгновенье, он оглядел пространство и заметил испуганные – любопытные глаз бесов, мерцающих среди дымящихся холмов. Сатана широким шагом прошел в ворота и направился, поплыл, к замку с витыми, перекрученными башнями. Скит пошел за ним. Тело его стало тонким, жилистым, твердым. Густые волосы Сатаны, взвившись, зомбировали Скита, на некоторое мгновенье Сатана перевоплотился в черную тень, огромную, как валун, с тысячами блестящих глаз, которые прилипли в впадинах. Скит моргнул, и видение исчезло. Проходя в двери, Сатана густым голосом сказал:

— Что ж, смертный Скит, ты перевоплотился. За твою безупречную службу на земле, я дарю тебе вечность и службу мне. Будешь моим близким слугой, герцогом войн и кровавых жертвоприношений. Сейчас мы отдохнем на балу и насладимся прекрасными танцами наяд, испробуем вина и омоемся в бассейне. Затем, если не ошибаюсь, мой изворотливый и шумный церемониймейстер говорил о пиру в столице. А после, возможно, к тому времени пройдет тысяча лет на земле, а может и две, после ты займешься своим любимым делом. Будешь забавляться своей страстью.

— Ох, господин, – Скит упал на колено и схватил руку Сатаны, целуя ее. – Спасибо.

Сатана расхохотался, и двери замка поглотили их.

© DanOrsek, 2008. Все права защищены
    Произведение публикуется с письменного разрешения автора