Все собаки бегут на запад

(повесть)

Главными героями этой повести являются наши современники – обычные бишкекчане: бомж и бизнесмен, игрок и пожилая женщина, врач и дворник. Ну, и, конечно, собака, волей случая оказывающаяся в центре внимания. Кто-то задался вопросом: почему все собаки бегут по городу, а может быть, и по земле вообще преимущественно в западном направлении – на запад? Что тянет их именно туда? Какую тайну скрывают эти так знакомые нам домашние животные?.. Конечно, книга эта не про животных или не только про животных. В первую очередь, она про людей. Про ответственность человека перед теми, кого мы приручили – и перед самими собой. Как нам сохранить себя в мире, который жесток, перед лицом равнодушия, черствости, эгоизма? Может быть, именно маленький рыжий пёс подскажет нам выход?..

Публикуется по книге: Асан Ахматов. Все собаки бегут на запад: Повесть. – Б.: Турар, 2013.

Вы говорите, время идёт – безумцы, это вы проходите
(Талмуд)

1 глава

Старик наконец-то добрался до намеченного места, поднял голову и взглянул на небо. Небосвод был чист, и ничто вроде бы не предвещало ненастье. Это должно было обрадовать любого бездомного, но только не его. Лишь по одному ему известным признакам он определил, что погода изменится к худшему, и вскоре земля покроется белым покрывалом.

– Да, Новый год будет со снегом… – угрюмо пробурчал он себе под нос и снова окинул взглядом бескрайний небосвод. В эту холодную зимнюю ночь звёзды светили особенно ярко. И хотя старик не любил возвращаться в прошлое, их далёкий блеск почему-то навел его на мысли о давно ушедших днях.

– Что остается старому человеку, как не вспоминать о былом… – пробормотал он, потом добавил: – Тем более, если у тебя, кроме прошлого, ничего больше не осталось в этой жизни… – Словно прокрученная назад кинолента, память вернула его назад, в детство, в тот далёкий день, когда ему удалось на зависть всем мальчишкам в округе поймать самую красивую бабочку. Было тогда у них, какое-то время, такое состязание у ребятни. Почему далёкий свет звёзд возвратил его именно в тот день, для него осталось загадкой, но подсознательно он ощутил, что между тем далёким летним солнечным днём и сегодняшней морозной ночью существует невидимая связь. Так, наверное, бывает, сказал он самому себе, когда прошлое и настояшее пересекаются в твоём сознании как единое, неразрывное целое, давая ощущение того, что событие, случившееся однажды, произошло будто бы мгновение назад.

Тогда они, ещё босоногие пацаны, скинув рубашки, до изнеможения бегали по полю в погоне за небесными созданиями. Поймать бабочку в рубашку, не повредив её нежные крылья, было непросто. Особенно бабочку махаон. Для этого требовалась особая ловкость и проворство. В этом-то и состязались мальчишки, в этом и был их азарт. Им не было дела до того, что где-то там шла война с фашистскими захватчиками, и на поле брани, сражённые пулей, возможно, падали их отцы. Им, чумазым сорванцам, казалось тогда, что ловить бабочек – самое важное занятие на свете, и в том не было их вины. Просто детство не хочет знать войны. Лишь иногда, вдруг проснувшись от ночных шорохов, услышав тихий плач матерей, они понимали, что в мире что-то не в порядке. Откуда детскому сознанию понять горе, постигшее мать? Дети всегда остаются всегда детьми, и их детская жизнь заключается в играх. Вот и придумывали они себе разные развлечения, в том числе и такие, как ловля бабочек или кузнечиков.

Та красавица, которую ему посчастливилось поймать, была самой прелестной. Она сидела, переливаясь золотым раскрасом в солнечных лучах, на полевом голубом цветке, обворожив его детскую душк. Он замер, наблюдая, как она своим нежным тонким длинным хоботком перебирала соцветие, отыскивая сладкий нектар. Боясь, что вспугнёт её неверным движением, с величайшей осторожностью, пригнувшись и затаив дыхание, он стал медленно приближаться к ней. Бабочка беспечно наслаждалась своей сладкой жизнью, не замечая опасности. В тот момент, когда красавица приготовилась перелететь на другой цветок, он сделал роковой для бабочки прыжок, накрыв её импровизированным сачком. Сперва он не знал, попалась ли бабочка или ей удалось упорхнуть, но вскоре почувствовал трепетание её крыльев под тканью своей рубашки. Она была там, решил он, и сердце его от восторга готово было выпрыгеуть из груди. Дело было сделано! Некоторое время он лежал на траве и боялся шелохнуться. Ему казалась, что если он сдвинется, бабочка непременно вырвется из плена и улетит прочь. А в это время к нему уже бежали другие мальчишки – охотники за красотой и, окружив, загалдели.

– Эй, чего лежишь, поймал?! – запыхавшись, спросил его курносый Табылды, сын колхозной бухгалтершы. Среди пацанов он слыл самым удачливым охотником.

– Кажется, поймал, – поднял он голову, всё ещё не веря в свою удачу.

– Покажи! – потребовал Табылды, и в его глазах промелькнуло опасение того, что звание лучшего ловца перейдёт другому.

С величайшей акуратностью он достал свою драгоценную добычу.

– Ух, ты!!! – снова загалдели мальчишки, с завистью разглядывая пойманную красоту. Бабочка, словно экспонат энтомологического музея, неподвижно лежала на его маленьких ладонях.

– Ты её раздавил! – ехидно засмеялся Канагат, пацан с приплюснутым носом, верный друг Табылды, наверное, для того, что бы принизить в глазах мальчишеской ватаги его охотничьи достоинства.

От этого выпада ему стало очень обидно.

– Сам бы поймал такую, – тихо сказал он обидчику, и внезапно ему стало жалко бабочку. Ему показалась, что умирающее насекомое потеряло свою красоту, превратившись во что-то блеклое, безжизненное. Мальчик вдруг осознал, что во всем повинен он и только он. Почувствовав себя виноватым перед этим нежным созданием, в растерянности он поднёс бабочку к губам. От его дыхания крылья ее слегка заколыхались, но всё же какие-либо признаки жизни она так и не подала.

– Точно, прибил, – послышался издевательский голос Канагата. Тот торжествовал.

Не обращая на него никакого внимания, мальчик в сердцах обратился к бабочке, словно та могла внять его мольбе.

– Оживи, пожалуйста, оживи, – прошептал он, заклиная, и дыхнул на неё, будто хотел вдохнуть в неё свою частичку жизни. В какой то момент бабочка шевельнула лапками. В глазах мальчика появилась надежда, его глаза заблестели. Как будто проснувшись от долгой зимней спячки, бабочка неуверенно пошевелила крыльями, затем аккуратно расправила их и вспорхнула с его ладошки, оставив его в большом изумлении и растерянности. Это было волшебство. Мальчишки снова загалдели, восхищенно провожая взглядами бабочку в небе. Как фотография, тот волшебный полёт небесной красавицы навсегда запечатлелся в его детской памяти. Что-то было в том неуловимое, призрачное, словно какой-то посыл в будущее. Растерянный, он долго провожал бабочку глазами, пока она не превратилась в маленькую светлую точку и не растворилась вдали.

– О боже, это было так давно… – прервал он свои воспоминания. – А такое впечатление, будто это было вчера…

С бесконечной тоской он посмотрел на свои старческие шершавые замёршие ладони, на которых когда-то сидела бабочка, и вздохнул от безысходности, склоняясь перед его величеством временем. Знали бы люди, как ему сейчас захотелось вернуться в тот далёкий день, в беззаботное счастливое детство и заново вдохнуть жизнь в небесную красавицу. Но то были лишь мечты… Время ни для кого не делает исключения. Прожитое не вернуть. Теперь вместо счастливого краснощекого, круглолицего мальчугана в морозной ночи стоял больной исхудалый, уставший от жизни бездомный старик.

– Жизнь, как бабочка, в мгновенье упорхнула от меня… – сказал он себе с печалью, когда от пережитого воспоминания в сердце что-то кольнуло.

– Ну вот, опять началось. – И он схватился рукой за грудь.

Именно по этой причине он и не любил возвращаться в прошлое – ведь после очередного экскурса в минувшие дни всё заканчивалось вот такой острой болью в сердце. Отчего это происходит, он не знал. Но сейчас ему подумалось: всё случается потому, что воспоминания хранятся у человека не только на полках памяти, но и в самом сердце. Он почувствовал невероятную усталость. Внезапно, в эту зимнюю ночь ему захотелось просто лечь на холодную землю и умереть. Он всегда подсознательно был готов к тому, чтобы предстать перед своим судным днём. Однако всякий раз, когда его посещали мысли о смерти, его жизнь, всем бедам назло, продолжалась, заставляя старика, как и всё живое, бороться за место под солнцем, убеждая его в том, что не просто вот так, лишь по одному своему желанию умереть, уйти в небытие.

«Быть может, от этой безысходности и появляется боль в груди», – подумал он, удивившись, что в этот раз она так долго не унималась. Чтобы как-то успокоить сердце, старик невольно вновь посмотрел на звёздное небо. Его взгляд выхватил самую яркую из звёзд. Он пристально рассматривал её холодный мерцающий свет. То был легендарный Сириус из созвездия Гончих псов. Когда-то в юности, длинными зимними ночами ему нравилось смотреть на таинственный далёкий свет, исходящий от Сириуса. Тогда ему казалось, что это – та самая звезда, которая, как компас, укажет ему нужное направление в жизни, и он найдёт свой путь. Увы, блуждая в бескрайнем жизненном океане, он так и не нашел своего причала, своего пристанища. А может, просто не заметил его в тумане сомнений и печалей. Теперь же мерцающий свет заветной звезды напомнил ему лишь о том, что время неумолимо, и оно, как песок, проходит сквозь пальцы. И как бы ты крепко не сжимал руку в кулак, оно утечёт, не оставив и песчинки…

Ему подумалось: а что, если времени нет, и оно лишь, как некая физическая величина, плод человеческого воображения? Ведь если предположить, что у времени нет начала, то по логике вещей не должно быть у него и конца! Из этого следует, что если путь так и не начат, то время стоит на месте, и, значит, вовсе не время, а сами мы проходим. Это открытие поразило его.

Подумав о времени, он почувствовал холодную пугаюшую пустоту, которая исходила откуда-то из тёмного космического пространства. Он почувствовал, как беспомощен и ничтожен перед этой бездной человек, и нет у неё, как и у времени, ни начала, ни края.

– Время – это одиночество, – заключил он и вдруг осознал, что давно, словно в опустошённый сосуд из-под вина, в его душе поселилась то самое одиночество, самый гнетущий спутник жизни, который может быть у человека. И как бы ни было печально старику, в эту морозную ночь его одиночество скрашивал лишь далёкий свет Сириуса. А его собеседниками были небесные Гончие псы… Чтобы не чувствовать себя таким одиноким и хоть на миг забыть о неумолимости времени, он, как со старыми друзьями, заговорил с животными космоса:

– Сколько тысячелетий ваша звезда Сириус светит, посылая свой свет надежды людям! Ею любовался и первый человек на Земле, и древние египтяне, и римские патриции. Под светом её вершили свои победы Александр Македонский и Чингисхан. Её воспевали и Омар Хайям, и Низами. А сколько художников старались дотянуться до неё своей кистью! И у меня есть такая привилегия, которую у меня никто не отнимет, как и у каждого человека на земле, – любоваться великим Сириусом, – улыбнулся он звезде. После чего решил, что пора всё же устраиваться на ночлег и, ковыляя, поспешил к коллектору теплотрассы…

Тяжёлой поступью, опираясь на палку, он подошел к открытому люку. Как же он не любил спускаться по лестнице внутрь этого святилища для бездомных! Каждый раз, когда он проделывал этот путь с поверхности в подземелье, боль в ногах заставляла его прикусывать губы до крови. Старику было тяжёло ступать, потому что в прошлую зиму он отморозил пальцы обеих ног, и теперь каждый шаг причинял невыносимые страдания. С тех пор он и передвигался с помощью клюки, которую смастерил из толстой ветки старого карагача. Импровизированная трость стала ему подспорьем не только при ходьбе. Он научился ею умело орудовать на мусорных свалках. Палка, словно миноискатель, помогала среди гор мусора находить железный лом. Но в последнее время из-за проблем со здоровьем ему стало трудно выковыривать ржавое старьё. Теперь он ограничивался сбором пустой бутылочной тары. Для этого ему пришлось перебраться из района свалки в район железнодорожного вокзала, где всегда было многолюдно. Здесь же проходила теплотрасса со многими коллекторами и коммуникациями, которая в зимнюю стужу спасала его и других бездомных от морозов. Собранные в течение дня бутылки он сдавал в полуподпольные пункты приёма, где «народные умельцы» изготовляли поддельные спиртные напитки. На вырученные гроши старик покупал хлеб, а иногда, когда повёзёт, там же, в пункте приёма, приобретал палёную водку, чтобы забыться в пьяном дурмане и хоть как-то отвлечь себя от гнетущей действительности жизни бомжа – лица, как говорили ещё в советские времена, без определенного места жительства

Подойдя к открытому люку, он услышал там, внизу, чьи-то приглушенные голоса.

– Эй, кто там? – крикнул старик тем, кто находился в коллекторе.

– А ты кто такой?.. – послышался хриплый пьяный голос.

– Это я, профессор.

– А, это ты, старик… Как дела, профессура? – голос звучал, как из трубы.

– Как?.. Живой пока ещё.

– Вижу, что живой… Такие, как ты, просто так не умирают. Не припозднился ли ты? Если найдешь место, спускайся к нам. – И обладатель хриплого голоса чиркнул спичкой. Та нехотя зажглась, осветив тусклым светом всю убогость коллектора. Старик заметил бездомных, спавших тут и там вповалку в неестественных позах, – скорей всего от большого числа выпитого.

– Я думаю, такому, как я, доходяге как же не найти места? – Он приступил к спуску. В нос сразу ударила вонь от грязного тряпья и давно не мытых тел.

– Хоть иногда бы мылись, расплодившиеся на улицах и вокзалах дети демократии… – пробурчал он, когда достиг дна коллектора.

– Ты чего там бурчишь? – спросил его снова зриплый голос.

– Да так говорю, будь проклята та система, которая породила столько бездомных…

– Философ, заткнись! – теперь уже кто-то другой сипло крикнул из темноты. – Дай поспать.

– Заткнусь, но вы только вдумайтесь, что раньше людям бесплатно давали квартиры. Кто теперь этому поверит?..

– Если хочешь возвратиться в Советы, сделай ещё одну революцию, Ленин недоделанный! – вступил в разговор женский голос. Судя по всему, то была Томка – известная в округе бродяжка, бросившая двух малолетних детей.

– Только Ленина не трожьте, – вступился старик за основателя научного коммунизма. – Тебе-то он точно ничего плохого не сделал.

– Может, и Сталина не трогать? – пошла на явную провокацию женщина, вернее, то, что от неё осталось.

– И его тоже, – ответил старик, решив прекратить полемику с той, к которой он не питал никаких чувств, кроме жалости А ещё он подумал о том, какие же силы должны заставить мать бросить на произвол судьбы своих детей. Ведь в природе всё вроде бы органзовано так, что материнский инстинкт выше любых других инстинктов. И человек и зверь должны одинаково любить своё дитя, так чтобы без колебаний отдать за него свою жизнь! Задумавшись об этом, старик не смог найти ответа на свой вопрос… Он лишь заключил, что что бы человек ни делал бы в жизни, в отличие от зверя, он делает всё осознанно. Сознание – вот что отличает человека от животного. Каждый всегда осознает, что творит. И те, кто нынче оказались вместе с ним в этом святилище бездомных, сами выбрали свою судьбу. Скольких бродяг старик знал – и редко кто из них стремился или, по крайней мере, хоть раз пытался вернуться к прежней, нормальной жизни. А почему так происходит с ними? – возможно, так жить легче, спрятавшись, подобно улитке, от жизненных проблем за простым бродяжнечеством и побирательством.

Вот с такими мыслями старик в темноте продолжил подыскивать себе место, пока не наступил на чью-то ногу, хозяин которой незамедлительно обругал его отборной нецензурной бранью. Старик не стал обращать внимание на пострадавшего. Уставшего за день, его сейчас только одно могло интересовать в этих катакомбах – как бы прогреть на горячих трубах свои старые кости. Но найти свободное место в этом узком пространстве оказалась не так уж и легко. Пришлось отыскать в карманах спички и зажечь их, пока он не наступил на очередного бомжа. При тусклом свете огонька он заметил небольшое свободное пространство в дальнем, противоположенном от него углу. С большой осторожностью перешагнув через рябого, которого бродяги ласково величали Хухмыриком, старик добрался до нужного места, после чего, будучи уже не в силах стоять, прислонился спиной к трубе и присел. Спичка, обжигая его пальцы, догорела, погрузив коллектор снова во мрак. От Хухмыря разило, как из бочки. Тот что-то пробурчал в пьяном угаре на старика, прикрикнул ещё на кого-то и затих. Этому бродяге сейчас было безразлично, что творится за пределами его затуманенного сознания. Тепло труб приятно расслабило старика, и он, не обращая внимания на кряхтения и стоны бездомных, закрыл в измождении глаза и попытался уснуть. Однако сон не шел. Старик понял, что память, взбудораженная мерцанием звёзд в ночи, даже в этом мрачном, убогом месте не собирается его отпускать.

Теперь она возвратила его в тот день, когда он покинул отчий дом. Старик отчётливо увидел перед глазами образ матери. Для любого, наверное, образ женшины, вскормившей тебя своим молоком, будет храниться в глубинах души, как святой лик. Поседевшая не погодам от бремени солдатской вдовы, она стояла на пороге дома и махала вслед удалявшемуся грузовику, в кузове которого он застыл с поднятой рукой, с зажатой в ней отцовсклй кепкой.

– Мама, берегите себя! Я приеду сразу, как смогу! До встречи! – крикнул он что было сил, и клубы дорожной пыли поглотили его вместе с автомашиной, оставив где-то далеко позади мать – святого человека…

От того дня в памяти остались мамины добрые глаза, наполненные болью разлуки с сыном. Всю свою сознательную жизнь он думал о том, какие чувства испытывала в тот миг расставания его мать. Наверное, это было сродни волнению птицы, когда она навсегда провожает вылетевших из гнезда оперившихся птенцов. Одно было точно: разлука дитя и матери – трудное испытание для обоих. Материнство – начало любой жизни на земле. Так сотворил Бог, так создала природа. Подумав об этом, старик невольно вспомнил спящую где-то там, среди бездомных пьяную Томку, которая никак не отреагировала на появление своих детей – они убежали из детского дома и пришли к ней, за родительской лаской. Видевшие эту встречу рассказали, как она в пьяном угаре, без лишних эмоций, посмотрев на них, заявила:

– Идите назад, откуда пришли. Я вам ничего не смогу дать…

И не нашлось тогда рядом никого, кто укорил бы её, сказал бы о том, что лишь она одна может дать детям материнскую ласку и любовь. Да что там говорить, что может понять такая женшина, у которой даже государство отобрало ее родительское право…

Он снова невольно вспомнил мать. Тогда, прошаясь с ней, он почувствовал себя почему-то не вылетевшим из гнезда птенцом, а той самой, легко вспорхнувшей с его ладони бабочкой. Пророческим оказался для него полёт небесной красавицы. Ведь домой он так и не вернулся… Всю свою сознательную жизнь он посвятил себя строительству светлого будушего великой Советской страны. И распевал он тогда со всеми, колеся на поезде по всесоюзным стройкам, одну известную песню: «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес ¬– Совесткий Союз».

Тогда, будучи молодым специалистом – выпускником строительного факультета, он объездил почти все места, где шло строительство гидроэлектростанций. Комсомолец, потом коммунист, он искренне желал, чтобы электричество как высшее благо цивилизации было доступно каждому советскому человеку. Но больше всего он гордился, что ему пришлось участвовать в строительсве такого сложнейшого гидросооружения на Нарынском каскаде, как Тотогульская ГЭС. Тогда ему казалась, что это – венец технической мысли человека. Среди высоких, неприступных гор возникло грандиозное сооружение, сравнимое разве что со строительсвом египетских пирамид. Сколько с тех пор утекло воды – сквозь лопасти турбин, раскручивая их в бешеном вращательном движении, вырабатывая для страны столь драгоценные «ватты», знал лишь только Бог! А ещё ему довелось приложить руку к строительству атомной электростанции. Но всё это теперь было в прошлом… Союз канул в историю. Остались в каждом доме лишь тепло и свет, которые продолжали вырабатывать советские турбины, к запуску которых он тоже в какой-то мере приложил руки, в которые вложил душу и сердце. Теперь, на исходе жизни только осознание этой связи с каждым жителем страны, который пользовался электричеством, грело его душу, он пониал, что не зря прожил свою жизнь, а на благо обшества. Когда-то, в советскую эпоху, это было главным критерием для всякого совесткого человека – жить ради справедливого, равноправного обшества. В нынешние же времена в почёте были не комсомольцы и не коммунисты – строители светлого будущего, а бизнесмены и коммерсанты, и прочие хозяева новой жизни. Теперь дружное когда-то, сплоченное одной идей обшество раздробилась на единоличников и по сути своей стало потребительским, где власть, деньги и земные блага стали цениться куда выше, чем человеческое достоинство. Золотое правило «один за всех и все за одного» ушло в небытие, и никому теперь нет дела до многочисленных бездомных, сирот и таких, как он сам, стариков, которые так и не смирились с крахом социалистических идеалов всеобщего равноправия. Тем более никого теперь не интересовало и то, что выброшенные на обочину жизни люди не смогли перестроиться, и в конце концов сломались, утопив свою печаль, как поется в песне, в «лужице вина»…

Подумав обо всём этом, он невольно вымолвил вслух: «Правды нет на земле…» и тут же вспомнил недобрым словом тех ярких представителей «новой жизни» – чёрных риелторов, которые оставили его, старика без крыши над головой и пустили по миру. С тех пор он твёрдо знал, что не может быть справедливого общества там, где жажда наживы стоит превыше всего…

В какой-то момент ему показалось, что он задремал. Но сон оказался недолгим. Старик сквозь дремоту услышал попискивание крыс. Эти твари как неотъемлемая часть подземных сооружений всегда появлялись некстати. Когда он спускался под землю, то присутствие их чувствовал везде. Они были фактическими хозяевами этих подземных трущоб. Порой грызуны нагло прогуливались среди спящих бомжей, перепрыгивая с одного на другого. Иной раз могли укусить кого-нибудь за палец или за ухо, а то и за нос. Старику иногда казалось, что они знали или, по крайней мере, догадывались о том, что люди, которые каждый день спускаются сюда, вниз, были слабыми, сломленными судьбой, и поэтому не представляют для крысиного рода опасность. В обшем, для старика крысы были очень умными и изворотливыми грызунами, обладающими коллективным разумом. Являясь социальными животными, у них, как и у людей, была своя иерархия, которую возглавляла крыса-предводитель. Больше же всего старика поражало то, что крысы обладают способностью передавать информацию друг другу на расстоянии. Знают, когда наступит мор или, наоборот, изобилие, тем самым регулируя собственную популяцию. Слышал он и то, что они могут заблаговременно чувствовать надвигаюшиеся катастрофы или катаклизмы. У них феноменальная живучесть и приспосабливаемость к любым условиям жизни, вплоть до высокого радиационного фона. Что ни говори, умный зверёк, – подумал старик, снова нащупав в кармане коробок и чиркнув спичкой. В свете ее неяркого огня он заметил рядом с Хухмыриком в проёме из-под труб крысу, за которой в ряд выстроились маленькие крысята. Грызун спокойно, без какого-либо страха взирал на спящих бездомных.

– Тебе чего надо? – спросил старик у крысы, как будто та могла понять человеческую речь. Их взгляды встретились.

«Чего ты на меня смотришь, старый, ты без потомства, и тебе осталось немного в этой жизни. А у меня, видишь, сколько их», – читалось в её взгляде. Наглость крысы его покоробила. Он нащупал слева то ли обломок кирпича, то ли кусок цемента. Когда спичка потухла, замахнулся в темноте в сторону выводка, но в последний момент так и не решился разжать кулак. Старик вдруг вспомнил историю о том, что однажды кто-то, убив крысят, едва не поплатился за это жизнью своего ребёнка. Обезумевшая от горя крыса-мать пришла ночью к убийцам своих детенышей и попыталась пролезть в колыбельку, чтобы задушить младенца. Тогда, услышав эту страшную историю, он был поражён тому, что маленький, казалось бы, никчемный зверёк в горе способен на осознанную месть – подобно человеку.

Вспомнив об этом невероятном случае, старик вновь зажёг спичку и увидел, как крыса-мама, не обрашая внимания на спящих бомжей, прижимаясь к стене, побежала вдоль труб, и за ней, как за паровозиком, – её выводок, после чего они все вместе исчезли в противоположенной части проёма теплотрассы, оставив его ещё в большем раздумье. Теперь, размышляя о родительских инстинктах, старик невольно подумал о своей личной жизни, которую не удалось устроить так, как он задумывал. Всё успокаивал себя – мол, женюсь, женюсь. Время ещё есть, молодой ещё, успею. Но на деле оно вон как оказалась… Ни времени, ни той любви, которую он искал, так и не нашлось… Сердце никого не пожелало. Да, были увлечения, потом на одной из них действительно женился. И быстро развёлся. Это случилось в России, на стройке гидростанции в городе N. От этого скорого брака родился мальчик. Но это уже случилась после развода. Ребёнка видел только один раз. Маленький – месячный, как мышонок, он сопел, уткнувшись в материнскую грудь. Вот и всё, что он помнил о сыне. Он уехал обратно, в Кыргызстан, и о дальнейшей судьбе сына ничего не знал. В итоге – ни детей, ни семьи. Старик в этом никого не винил. Так, наверное, бывает, успокаивал он себя, в очередной раз размышляя о жизни, что человек не нашёл свою судьбу. Однако от самоуспокоения ему легче не становилось. И что из того, что он теперь точно знал – человеку без семьи уготовано тяжкое одиночество…

После возврашения в Кыргызстан долгие поиски настоящей любви ни к чему не привели, кроме потери драгоценного времени. «Может, человек влюбляется только один раз», – вдруг подумал он, вспомнив свою тайную безответную любовь к девушке по имени Сайкал. Сидя за школьной партой прямо за одноклассницей, он каждый день видел её перед собой. Её аккуратно заплетённые косички и весёлый смех сводили его с ума. Она была для него словно та бабочка – небесно божественна. Порой он хотел протянуть руку и прикоснуться к ее волшебству, но не смел. А ещё ему хотелось написать ей письмо с признанием. Долго мучаясь в своих сомнениях, однажды на клочке бумаги он всё же напишет ей своё откровение, но в тот же миг, испугавшись этой затеи, порвёт записку на мелкие-мелкие кусочки, и через школьное окно, с порывом ветра, они разлетятся на все четыре стороны. Один раз, не выдержав, он решил таки дотронуться до её косичек. Вот, закрыв глаза, он протянет руку и в то же мгновение, когда пальцы прикоснутся к её волосам, он почувствует неведомую силу любви… От прикосновения юное сердце бешено заколотится, словно захочет от избытка великого чувства выскочить из груди… Испугавшись того, что оно может выдать его, и все разом поймут, что он влюблён, он как ошпаренный отдернет руку от её прекрасных волос. Но никому не было дело до его сердца. Только Сайкал, обернувшись, почувствовала его пылающий жар в груди и улыбнулась ему в ответ, заставив юношу покраснеть от ушей до самых пяток. Его греза проучилась с ними всего год, после чего девочка с другой планеты, как бабочка, упорхнула далеко-далеко (вместе с родителями уехала во Фрунзе), оставив храм его любви в большом опустошении. Такие глубокие и волшебные чувства он больше не испытывал никогда. Тогда впервые в жизни он понял, как может страдать душа. Теперь же, на исходе жизни, пришло понимание главного – почему воспоминания заставляют сжиматься его грудь от болезненных уколов. Первое чувство – чувство первой любви хранится не в человеческой памяти, а в сердце. И быть может, по этой причине оно не подвержено старению, являясь хранилищем вечной любовной песни. Спустя многие годы память о любви так и не отпустила его. «Как бы я хотел вернуться в те дни и пережить эти прекрасные чувства снова!» – подумал он с вожделением, но в эту минуту сверху послышался гомон, вернувший его обратно, в тёмное подземелье.

Он поднял глаза и посмотрел наверх. Сквозь отверстие люка были видны силуэты новых, непрошеных гостей.

– Эй, братва, чего прохлаждаетесь!.. – крикнул обладатель пропитого хриплого голоса, и его слова неприятным эхом отразились от стен коллектора.

– Эй ты, чё орёшь, не даешь нормальным фраерам поспать… – ответили снизу.

– А то бухать не возжелаете, братва? – многозначительно спросил тот, что сверху, – и внизу от этого предложения вдруг всё пришло в движение, словно тронулись, треща и надламываясь, арктические льды.

– А что так – комок бомбанули, что ли? – не применули выяснить у гостей любители покутить за счёт других.

– Хуже, авторынок «Кудайберген».

– Тормозуху приволокли, что ли?

– Круче – стеклоочиститель.

После такого яркого диалога трое не слишком респектабельных мужчин неопределенного возраста, в старых оборванных лохмотьях спустились через люк вниз. В руках одного из них красовалась пятилитровая канистра. Откуда-то сразу же появился огарок свечи, бледным светом осветивший коллектор. На стенах замелькали тени пробуждавшихся бродяг, и в коллекторе почувствовалось всеобщее возбуждение. Невесть откуда возникли старые, грязные стаканы и прочая тара.

– Ну, живём братва! Новый год, как у людей, будет, – обрадовался кто-то, как маленький ребенок новой игрушке, при виде канистры таких размеров.

– Как у людей, скажут ещё… – усмехнулся про себя старик, услышав столь нелепое сравнение.

Стаканы вмиг наполнились голубоватой жидкостью. Откуда-то появилась закуска в виде чёрствого хлеба, наверное, добытая из мусорного бака.

– Эй, профессор, а ты чего сидишь? Присоединяйся! – позвал его долговязый Тагир, кивнув на импровизированный стол, наспех сооруженный из картонных ящиков. Хотя в этом богом забытом месте давно не помнили про правила приличия (потому что здесь действовали совсем иные «этические» нормы), этот бродяга всегда с уважением относился к старику и при возможности делился с ним, чем мог. Иной раз мог угостить хлебом, а то и выпивкой. Одним словом, не жадничал и не забывал, что старших нужно уважать. Вот и сейчас, заметив, что старик оказался на отшибе, пригласил его присоединиться к обшему веселью. Старик был за это благодарен Тагиру, но ему вовсе не хотелась пить со всеми отраву, которую изготовляли из технического спирта.

– Спасибо, Тагирчик… Что-то мне не здоровится. Я вижу, здесь всё надолго, и, как всегда, закончится мордобоем. Теперь точно не поспишь… Я лучше пойду в другое место, переночую, – поблагодарил он его.

– Ну, смотри, старик. Куда сейчас, на ночь глядя?

– Найду место, не пропаду… – старик махнул рукой и решил забраться в подвал какого-нибудь многоэтажного дома из тех, что стояли в ряд недалеко от теплотрассы. Там он нередко перебивался. Жители то ли из жалости к старику, то ли по доброте душевной не гнали его, как в других районах города, и относились к его присутствию в целом терпимо. «Здесь живут люди старой эпохи, которые ещё не забыли о хорошем отношении к ближнему», – твердил про себя старик всякий раз, глядя на пожилых жильцов, прохаживающихся вечерами по аллеям бульвара.

Оставив бездомных, как он сам выражался, «на дне», старик поднялся наверх, причем двигался решительнее и проворней, чем при спуске. Отдышавшись, опираясь на клюку, он, не оглядываясь, поковылял к намеченному дому. Мороз на улице не на шутку крепчал. В ногах отдавалась неперестающая, ноющая боль. Ему приходилась всё время останавливаться и делать маленькие передышки. Во время такого очередного отдыха, когда он уже добрался до бульвара Дзержинского, и до намеченого места оставалось совсем близко, в свете уличного фонаря перед ним вдруг мелькнула чья-та тень. Словно призрак, перед стариком из темноты появилась собака.

– Ах ты, негодный пёс! – воскликнул бродяга при внезапном появлении животного, словно то спустилось с небес, может быть, даже из созвездия Гончих псов. Собака тихонько подбежала к нему и уселась на задние лапы. При тусклом ночном освещении старик всмотрелся в собачью морду. Перед ним была обычная дворняга, которая ничем особенным не отличалась от своих бродячих уличных собратьев.

– Тебе что нужно, ночная бестия?.. – старик проницательно посмотрел псу в глаза, как будто бы тот был виноват в надвигающейся непогоде и ломоте в костях. – Я тебя не звал, можешь быть свободным…

Животное облизнулось и, перебрав передними лапами, тоже глядя в лицо старику, тявкнуло.

– Ты ещё голос подаешь, шавка!.. – теперь уже строго посмотрел он на собаку.

Пёс снова тявкнул, и в его глазах блеснул, отражаясь, лунный свет.

– Ты смотри, какой неугомонный… Я тебе вот что скажу, взгляни туда, – он показал рукой в небо, в сторону созвездия Гончих псов. – Видишь своих сородичей? По сравнению с тобой, они собаки воспитанные и ни на кого не лают без причины.

Пёс посмотрел на него понимающим взглядом и завилял хвостом.

– Молчишь, божья тварь! И твой спутник одиночество, и ты, как и я, наверное, одинок в этом мире… – Старик вздохнул.

Пёс и не помышлял убегать в ночную темноту. Старик после паузы вновь заговорил с ним. Ему и самому захотелось в эту короткую минуту передышки хоть с кем-нибудь пообщаться, чтобы скоротать время.

– Раз уж мы начали беседу о твоём поведении и о звёздах, поведаю тебе тайну твоих небесных сородичей. Вот эта самая яркая звезда из созвездия Гончих псов называется Сириус…

Заслышав эти слова, пёс, не дослушав объяснений старика, засеменив лапами, внезапно потрусил во мрак ночи.

– Ну, вот, ты даже не удосужился дослушать меня, – махнул он рукой вслед, в сторону западной части города, куда направилась собака, после чего, оглядевшись, заприметил под уличным фонарем скамейку. Было холодно, но ногам всё равно требовался небольшой отдых. Опираясь на клюку, старик двинулся к скамье и сквозь ткань старого пальто ощутил пронизывающий ветер зимнего ненастья.

– Ух-х… – съежился он, и тело его пробрала дрожь. Блёклый уличный свет выхватил из темноты его неестественно сгорбленную фигуру. Словно призрак из прошлого, он, кряхтя, присел на уличную лавку и достал из старой сумки, которая висела у него его плече, несколько сухарей. В этот момент перед ним снова предстала та самая дворняга.

– Опять ты здесь, неугомонный… – почему-то обрадовался старик повторному появлению пса, осознавая, что сейчас это для него – единственная возможность немного согреть душу в морозную ночь. Достав из кармана пальто старый грязный платочек, он высморкался в него и, скомкав, снова сунул в карман. После чего, выдержав паузу, продолжил разговор о звёздах.

– Так вот, ты не дослушал меня… Знаешь, сколько тысячелетий звезда по имени Сириус радует глаз человеческий? Не знаешь? И откуда тебе, бродяге, знать о своих небесных сородичах… Не знаешь ты и того, сколько потребуется времени, чтобы добраться до Сириуса. А я знаю и скажу тебе: если лететь со скоростью света, то нужно целых двести лет. Представляешь – два века! Далековато! Не правда ли? И, тем не менее, Сириус считается самой близкой звездой к Земле… – Старик замолчал, а потом, не сдержавшись, хрипло закашлялся. Чуть отдышавшись, вздохнул и продолжил:

– Так вот, давным-давно, когда строились египетские пирамиды, в дни, предшествующие летнему солнцестоянию, на небосклоне, сияя в лучах утренней зари, появлялся великий Сириус. Ярчайшая звезда, которая возглавляет созвездие Большого Пса! Древнеегипетские жрецы тщательнейшим образом отслеживали это важное звёздное событие – поскольку оно являлось одновременно и важным земным событием, ведь вскоре начинался разлив Большого Нила, и на поля попадал благодатный ил...

Пёс с недовольным видом гавкнул, давая понять старику, что ему совсем не интересна выбранная тема.

– Ну и что ты снова разлаялся? Хотя ты прав, зачем тебе знать про древних египтян, когда твой худой живот просит еды, – умозаключил бездомный, глядя на тощий живот собаки, после чего посмотрел на свой тощий клетчатый баул, в который собирал бутылки, и важно произнёс: – Но знай, в Египте собаки почитались на уровне божества. Да, да, собаке отводилась роль не только охотника, охранника имущества, стража, но и, прежде всего, божества. Египтяне считали, что у каждой собаки на земле есть особая миссия. А вот североамериканские индейцы племени Като думали, что их Бог Нагайхо сотворил мир из ничего, создал все вещи, явления природы и живых существ. Но вот собаку ему не пришлось создавать, потому что она была всегда. Понимаешь ту привилегию, которая дарована вам? Ты был всегда ещё до сотворения мира! И ты будешь всегда. Вот так, мой друг, – сказал он с подчёркнутой твёрдостью и понял, что собака не слушает его дифирамбы четвероногим друзьям, а просто с надеждой смотрит на его дрожащие руки, в которых он держал сухари. Пёс с нетерпением ждал подношения.

– Ах, вот в чём дело… Ну что, так и будем друг на друга смотреть? – спросил старик, поморщившись от боли в ногах, и бросил псу один из сухарей, а другой – сунул в беззубый рот и запил водой из баклажки, которую достал из той же старой сумки. Когда хлеб размяк, пожевал его голыми дёснами. В это время подул порывистый ветер, и холод во всю захозяйничал в просторах его пальто.

– Точно будет снег, я же сказал, – почему-то он обрадовался тому, что оказался прав в своих прогнозах, потом, дожевав сухарь, посмотрел на пса, давно проглотившего свою пайку.

– Ну что, заморили червячка… Ты уж меня извини, больше нечем тебя угостить. Мне пора, а то здесь я околею. – Старик встал со скамейки и поспешил к месту предполагаемой ночлёжки. Собака, не долго думая, засеменила за ним.

– Иди прочь! – Старик постарался прогнать пса своей клюкой. Но тот не отвязывался. Отскочил в сторону, а потом снова побежал за своим благодетелем.

– Ты, что так и будешь у меня на иждивении? – строгим голосом спросил старик, не оборачиваясь, потом махнул рукой. – Ну, да ладно, дело твоё. Со мной, так со мной. Но смотри, не шали…

Так они и шли в лунном свете, как призраки, по ночному городу – в сторону «хрушёвок», тех домов, где жили люди прошлой эпохи. Но перед тем, как туда попасть, им предстояло пройти небольшой проулок. Этот отрезок пути старик называл «переулком несправедливости». Когда-то здесь все было застроено бараками. Теперь же, с левой стороны, какая-то их часть была снесена, и вместо них построены во всём своём великолепии трёхэтажные особняки; справа же по-прежнему стояли ветхие строения, как и раньше.

– Смотри, пес, как несправедлива наша жизнь, – озвучил он псу извечную проблему человечества. – Напротив друг друга существуют роскошь и убогость, богатство и бедность. Где правда, спрашивается? Кому-то свет, кому-то тьма…

Он снова вспомнил чёрных риелторов и с ненавистью сплюнул, потом остановился посреди проулка и посмотрел в тёмные окна бараков, в которых проблескивали огоньки свечей. В памяти всплыл один из самых важных моментов его жизни. Запуск генератора Токогульского ГЭС. Пущенные тонны воды всей своей мощью навалились на лопасти турбины, раскрутив ротор, и загудело по проводам первое электричество, помчалось по ЛЭПам киловаттами к людям, неся в дома свет и тепло. Он стоял тогда, с гордостью думая о том, что и он причастен к этому волшебству, что где-то там, за тысячи километров отсюда, в чьих-то домах зажглись лампочки.

Глянув искоса на пса, которому было всё равно, кто живёт по обе стороны улицы, старик с грустью сказал:

– Где нет справедливости, там человек становится горемыкой, как я, другие же становятся злодеями, как те, кто оставили меня на улице.

Переведя взгляд с окон бараков на окна хозяев новой жизни, старик задумчиво спросил низвестно кого:

– На каких принципах зиждется мир – на принципах света и добра или же на принципах зла, сладострастия и несправедливости?..

Собаке об этом ничего не было известно. И если бы даже она знала ответ на этот вопрос, всё равно не смогла бы ответить, поскольку была животным.

– Молчишь? Не даровал вам Бог языка… Только человек имеет такую привилегию – говорить друг другу добрые слова и петь колыбельные песни своему дитя, и признаваться в любви… – он многозначительно прищёлкнул языком.

Вспомнив о дарованных создателем привилегиях, старик подумал, что самая драгоценная из них – это возможность признаться в любви. Он невольно снова вспомнил прелестную Сайкал и по-настоявшему пожалел, что когда-то так и не смог сделать ей признание. Ему вдруг на исходе жизни захотелось вновь прикоснутся к её волосам и пережить волшебные чувства, которые может дать лишь первая любовь. Сейчас он был готов без раздумий отдать за это отставшиеся дни своей жизни… Размышляя обо всём, старик не заметил, как очутился перед домом, построенном во времена Никиты Сергеевича Хрущёва – из тех, что в народе называли «хрущевкой». Старик вошёл в последний подъезд – туда, где, как он знал, дверь в подвал всегда была открыта. Собака осталась позади, не решившись забежать в здание. Старик с нескрываемым сожалением посмотрел на дверь в подвал, обнаружив на ней крепкий замок. Кто-то из жильцов, видимо, недавно удосужился повесить его… Старик помялся на месте, но, почувствовав затылком уличный холод, внезапно принял решение. Делать было нечего. Возвращаться на улицу было нельзя, и он решил заночевать между этажными пролётами.

Подъем по лестнице на верхние этажи оказался делом нелегким. Пока старик, с трудом переставляя ноги, поднимался наверх, он вспомнил отца. Вернее, попытался вспомнить его образ. Старик родился в тридцать седьмом году двадцатого века. Когда же ему исполнилось четыре, началась Великая Отечественная война, и родителя забрали на фронт. С войны отец уже не вернулся. Погиб на Курской дуге. В памяти о нём осталась лишь старая пожелтевшая от времени фотография, на которой он был запечатлен в форме советского солдата. Фотокарточку отец прислал вместе с письмом, и она стала последней весточкой от него. Но старик очётливо помнил тот день прощания с отцом. Все собрались, в том числе они с матерью, у деревянного здания сельского совета. Призывников построили перед бюстом Ленина. На лицах тех, кто уходил на фронт, и провожаюших была растерянность. Офицер призывной команды всех пересчитал, произвёл перекличку и скамандовал: «По машинам!»

Матери, жёны, сестры ринулись к мобилизованным, чтоб хоть мгновение ещё раз побыть с ними вместе. Обняв родных мужчин, они плакали, понимая в душе, что, возможно, последний раз видят друг друга. Они с матерью тоже подбежали к отцу, когда тот вместе с другими приготовился залезть на борт грузовика. Остановившись, отец взял его на руки и, высоко приподняв к небу, поцеловал и сказал по-отечески: «Будь крепким, даст Бог, скоро вернёмся с победой!» Светлый образ отца он сохранил до конца своей жизни. Увы, отца он так и не дождался… Пришло известие, что тот героически погиб, защищая подступы к столице СССР – городу Москве.

Когда же ему исполнилась 17 лет, мать собрала последние сбережения, положила в отцовский деревянный чемодан его вещи, благословила в дорогу и сказала: «Езжай, сынок, в город. Учись, пока молодой. Хорошая профессия – залог твоего будущего». Вот так он в пятьдесят седьмом покинул отчий дом и, не оглядываясь, отправился к своему светлому будущему. С тех пор прошло пятьдесят два года. Жизнь промчалась, как в кино. Теперь уже не было и мамы в живых, а с немногочисленными родственниками он связи не поддерживал. Не было и того государства, в котором он жил и трудился. И как бы ему ни было горько сознавать, но от былого величия советского человека, к которому он себя с гордостью относил, в нём, упавшем на дно общества, осталась лишь преданность идеалам всеобщего социального равенства. Новый непонятный строй, пришедший на смену социализму, он не мог принять. Одно он знал точно, что этот строй, как вирус, разрушил их духовные устои, расслоив общество на богатых и бедных. Вот о чем успел подумать старик, пока добирался до третьего этажа, после чего, оглядевшись, решил, что на сегодня хватит путешествовать, и, достав из сумки аккуратно сложенную картонку, разложил её на пролёте и плюхнулся на неё. Он ужасно устал и, закрыв глаза, приготовился отойти ко сну. В сидячем положении уснуть было трудно, он тихо завалился на бок, и сознание его отключилось… Сколько он находился в дремоте, он не знал. В какой-то момент сквозь сон старик услышал неистовый собачий лай. Тот самый пёс, о котором он уже подзабыл, напомнил о себе, заливаясь где-то внизу, у подьезда, словно увидел кошку.

– Ах ты, паршивец, всех разбудишь!.. – махнул он своей клюкой, как будто собака была рядом. И в это время он услышал, как на лестничной площадке отворилась чья-то дверь. Сверху, с площадки на него смотрела старая женщина. Она была в таком же, как и она сама, старом выцветшем байковом халате, по всей видимости, – остатке былой роскоши советской эпохи.

– Здравствуйте, – поздоровался бездомный с ней.

– Здравствуйте, – ответила та. – Сына вышла посмотреть. Что-то припозднился он… Услышала звуки, думала, может, это он, – сказала она извиняющимся голосом.

– Да это паршивый пёс нашумел! А сын придёт. Куда он денется… – успокоил старик женщину.

– Холодно на улице, волнуюсь. Боюсь, вдруг что с ним случится, замёрзнет. На улице такие холода стоят.

– А сколько ему лет? – поинтересовался старик, как будто это сейчас было важно для матери.

– Скоро пятьдесят будет.

– Не маленький. Взрослый, чего зря беспокоиться за него…

– Не знаю, сын есть сын, сколько бы ему ни было лет. Беспокоиться за них, наверное, вечный удел нас, матерей, – грустно улыбнулась старая женщина и замялась.

– А вам сколько? – старик попытался сгладить возникшую неловкость.

– Семьдесят пять.

– Мы почти ровесники, – отметил старик и поёжился.

– Вам, наверное, холодно?

– Мне не привыкать. Для меня здесь Африка, – пошутил он.

– Я сейчас, – сказала его собеседница и, не смотря на преклонный возраст, проворно исчезла за дверью.

Спустя некоторое время она появилась опять, принесла горячий чай и булочку. Прихрамывая, спустилась к старику и протянула ему чашку.

– Попейте, согреетесь.

Старик посмотрел на неё исподлобья.

– Берите, не стесняйтесь.

– Не люблю, когда меня жалеют, – буркнул он недовольно.

– А я вас не жалею… – оправдываясь, она переступила с ноги на ногу; чувствовалось, что ей неловко перед стариком.

– Спасибо, с вашей стороны это было излишнее беспокойство, – он наконец-то взял протянутую чашку.

Отхлебнув горячего чаю, он оценил его, чуть подзабытый, вкус и аромат. Тепло приятно распространялось по телу. От такого доброго отношения к нему незнакомой женщины на душе старика стало немного светлее. Он с благодарностью посмотрел ей в глаза. Хотя в подъезде было мало света, он всё де разглядел их, и они показались ему очень знакомыми. В голове мелькнула мысль, что он, возможно, где-то встречался с этой женщиной.

– Мало сейчас добрых людей стало, – сказал старик, стараясь припомнить, где он мог ее видеть. Но так сразу определить это не удавалось.

– Не думаю, как вы. На любой век хватает порядочных людей. – Она улыбнулась.

«О, боже!» – вдруг воскликнул он про себя в сердцах при виде ее улыбки, так похожей на улыбку его Моны Лизы – далёкой любимой Сайкал.

– Пожалуй… На любой век… На любой век… – в изумлении повторил он эту фразу дважды.

– Ну ладно, я пошла, – вздохнула она. – Чашку можете оставить здесь, на окошке. Я утром заберу. – И женщина стала медленно подниматься по лестнице, к себе.

– Постойте, – остановил он её.

– Да? – она обернулась.

– У меня к вам одна просьба… Не сочтите меня невежливым, но можно я… потрогаю Ваши волосы… – он умоляюше посмотрел на неё.

Женшина молчала. И вдруг поняла. Может быть, для этого бездомного сейчас важно почувствовать теплоту другого человека, чтобы хоть на мгновение забыть о том, как он одинок на этом свете… И она не смогла отказать ему в такой просьбе. Снова спустившись к старику, преклонила перед ним свою седую голову. Старик закрыл глаза и прикоснулся замёрзшими от холода старческими пальцами к её волосам. Он почувствовал теплоту этой женшины, и ему стало светло на душе. Как он сейчас хотел, чтобы эта добрая незнакомка оказалась той недосягаемой Сайкал! Тогда бы он наконец смог признаться ей в своей любви и спокойно умереть. Но увы. Эта волшебная минута закончилась, как и должна была закончиться его жизнь. То были всего лишь его забытые грёзы… В какой-то момент их глаза встретились.

– Вам, наверное, тяжело было в жизни? – спросила она.

– Может быть. Но сейчас нет.

– Да, повидало наше поколение всякого на свете…

– Не говорите, столько увидено и прочувствовано, наверное, человечество за всю свою историю столько не видело, сколько мы за свою короткую жизнь. Одна Великая Отечественная чего стоит! Теперь вот и великая Родина историей для нас стала… Скажите, а вы помните тот день, когда Юрий Гагарин полетел в космос? – старик посмотрел на женщину так, будто важней этого вопроса сейчас для него не было.

– Помню.

– Какие вы тогда испытывали чувства?

– Гордость.

– Где же теперь все эти чувства? Одна пустота на душе…

– Всё проходит на этом свете, и это тоже пройдёт, – сказала она тихо и, повернувшись, пошла к себе в квартиру.

– Я знаю, – скорее для себя согласился старик и сразу же почувствовал далёкий запах полыни из своей юности, когда его сердце ещё не было перепахано острыми лемехами судьбы и только начинаешь по-настоящему жить и влюбляться.

– Ещё раз спасибо за вашу доброту… – поблагодарил он вслед свою ночную благодетельницу, когда та исчезла за дверьми своей квартиры. Оставшись наедине со своими мыслями, бездомный пожалел, что в этот момент рядом с ним не было того паршивого пса. Было бы с кем поделиться переживаниями… Его снова начало одолевать былое. «Таков удел старости – жить прошлым», – подумал он, теперь уже не сопротивляясь нахлынувшим воспоминанием. Лишь одно удивляло его во всём этом, что самым сладостным из всех воспоминаний, какие только могут быть у человека, была память о первой любви. Думая о ней, старик с наслаждением надкусил булочку, сделанную добрыми руками незнакомой женшины. Вдохнул аромат сдобы и отглотнул еще не остывший чай. Однако ему не дали полностью насладиться ужином.

Снизу послышались чьи-то тяжелые шаги. Кто-то из припозднившися жильцов поднимался наверх и, скорей всего, был пьян – так определил старик по его неровной походке. Спустя некоторое время перед ним оказался худощавый мужчина в драповом пальто и фетровой шляпе. Покачиваясь из стороны в сторону, обладатель старомодной шляпы поглядел на старика затуманенным взором и запросто спросил:

– Сколько времени?

Старик вытащил из внутреннего маленького кармашка карманные часы, которыми его наградили 1972 году за ударный труд на строительстве Токтогульского ГЭС. Открыв крышку он взглянул на луки и стрелы, продолжавшие и в двадцать первом веке отбивать часы и минуты, отведенные старику.

– Второй час. Пятнадцать минут первого.

– Получается, сегодня уже… тридцатое декабря?

– Выходит так.

– У тебя «котлы» старомодные… – усмехнулся незнакомец. – Работают ещё?

– А что бы им не работать? – спокойно рассудил старик.

– Моему отцу тоже такие задарили… Ещё первый секретарь ЦК компартии Киргизии – Турдакун Усубалиеч. А тебе кто вручил?

– Мне – директор стройки Момбеков Нуралы.

– Не слыхал про такого… А хочешь… хочешь выпить? – спросил он старика заплетающимся языком.

– Спасибо, я – чайку, – ответил бездомный.

– Да ладно! Я тебя узнал… Ты профессор.

– Откуда ты меня знаешь?

– Я слышал, местные бродяги все тебя знают… Ты, мол, как чёрт, начитан, интересуешься всякой всячиной, и не твой удел побираться, бутылки собирать.

– Кто знает, у кого какой удел в этой жизни? – отрезал старик. – Но раз ты про меня знаешь, наливай тогда, угости старика.

Незнакомец достал из кармана початую бутылку «Беленькой».

– Так бы и сразу… Только вот тары нет. Извини уж…

– А ты в чашку наливай. – Он выпил остаток чая, освобождая емкость для спиртного.

– А, это другое дело… – покачнулся его собеседник, и бутылка чуть не выпала у него из рук.

– Что испугался, старый… – усмехнулся он. Пока из бутылки в чашку лилась водка, мужчина, прищурив один глаз, присмотрелся к рисунку на боках «тары» и вымолвил:

– Слушай, старый, откуда этот слоненок у тебя взялся?..

– Узнаешь? Мать твоя недавно чаем угостила, – сказал старик наугад, предположив, что незнакомец – тот самый сын, которого ждала его добродетельницы.

– А-а… Она у меня такой человек. – Незнакомец икнул.

– Выходила на площадку, тебя смотрела. Добрый она человек.

– А-а-а… Такая она, заботливая… – Он снова икнул.

– Хороший она человек, – повторил старик и выпил одним махом налитую водку, затем занюхал потёртым рукавом пальто.

– Ух… – от горечи во рту старик выдохнул. Когда спиртное теплом стало распространяться по телу, он поинтересовался:

– А как твою мать-то зовут?

После некоторой паузы послышался ответ:

– Жаныл… – Незнакомец, шатаясь, присел рядом со стариком на лестничной площадке. Когда он оперся спиной о стену, его фетровая шляпа сползла ему на глаза. Не поправляя шляпы, мужчина утомленным голосом заговорил:

– Знаешь, профессор, устал я…

Между ними возникло неловкое молчание.

– Спрашивается, от чего устал? – осторожно спросил старик

– Да от всего. Жить устал…

– А что так?

– Никчёмный я человек. Пустил по миру семью свою…

– Что такого ты сделал, что страдает твоя семья?

– Ты как священник какой-то прям… – Он опять икнул и пристально посмотрел на старика: – Прямо исповедаться перед тобой охота.

– Я тебе не навязывался, молодой человек.

– Да ладно, отец, не капризничай… – И незнакомец вынул из кармана игровую фишку, какими пользуются в казино. – Видишь эту беду? Когда-то она была моим талисманом. И я верил, что фортуна улыбнётся мне…

– Понятно. Один из семи человеческих грехов – «азарт», – умозаключил старик.

– Ты прав, старый. Я – игрок. Что скажешь на это, всезнаюший профессор-байке?

– Почему человек не может быть свободным от мирской суеты? Потому что он раб своих пороков. Ты тоже стал таким рабом, – просто заключил старик.

– Все мы рабы человеческих пороков… Покажи мне такого, кто никогда не грешил, святоша.

– Я не святой. Я верю в добродетель.

– Скажешь ещё, добродетель… Кому сейчас в этом мире нужна такая ерунда?

– Вот что скажу я тебе, молодой человек. Чем отличается человек от других живых существ? Умением творить добро. Но не всем дана эта привилегия. Для того, чтобы творить добро, человек не должен быть подвластен мирской суете, где его стремление к власти и богатству ввергает его в человеческие пороки. И если ты стал рабом пороков, слово «добродетель» не для тебя. По этому мы иногда забываем своё главное предназначение – творить добро, начинаем делать глупости, и от этого страдают семья и близкие…

– Увы… Ты прав. Я совершил глупость. Оттого и жить не охота. Устал я от всего… Хочется лечь, закрыть глаза и не проснуться…

– Это плохо, что ты попал в сети искушения. Но всё поправимо, – постарался старик успокоить его, вспомнив дорые глаза Жаныл. Ему было в большей степени жаль не его самого, а мать. Сколько, наверное, натерпелась эта женшина горя, с тех пор, как её сын стал игроком; это трудно было даже представить.

– Знаешь, что я тебе скажу. Тебе надо жить, а не о другом думать! Умереть легко, а вот жить трудно… Правильно жить. А жить надо, хотя бы потому, что у тебя есть семья, прекрасная мать. Я вот не нажил себе детей и очень об этом сожалею. Хоронить меня некому будет. Страшно.

– Почему нет семьи? У всех должна быть на этом свете семья, – удивился незнакомец.

– Думал, что всё ещё впереди. Успею. Колесил по всесоюзным стройкам. Строил гидроэлектростанциистанции. Оказывается, время так быстро летит…

– Слушай, старый, если ты по стройкам бегал, откуда ты такой умный? – вдруг спросил задал вопрос мужчина, как будто это сейчас было важно.

– Да с детства у меня была страсть – читать. Читал всё подряд. На стройках, когда было свободное время, читал. Книги, журналы, газеты. Что под руку попадется…

Они снова замолчали.

– А сколько детей у тебя? – поинтересовался старик у незнакомца.

– Трое… Сейчас я на иждивении матери. Хорошо ли это, плохо ли, моя правда для меня страшна…

В это время сверху открылась дверь, и на лестничной площадке показалась ночная добродетельница.

– Сынок, пойдём домой, – тихо окликнула она сына.

– А-а… мам, это Вы… Сейчас… Ну, ладно, профессор, я пошел. Береги себя… – Он с трудом поднялся с корточек и, покачиваясь, побрел по лестнице вверх, не переставая бормотать себе под нос:

– Почему всегда семь? Семь грехов… Семь музыкальных нот… Семь цветов радуги… Семь дней недели… Семь чудес света… Всегда семь… Скажите, мама, почему всегда семь…

Жаныл молча пропустила сына, и они пропали за дверью. В подъезде стало тихо.

Старику ещё долго пришлось сидеть со наедине своими думами, пока снова сон не сморил его. Ему снилось белое и чёрное, что, словно пустынные барханы, светом и тенью прорезались в его сознани. Ему снился курносый Табылды, который бежал с сачком для ловли бабочек за его небесной красавицей. А он ему кричал: «Не трогай её, я вдохнул в неё жизнь, в ней моя жизнь!» Потом ему приснилась собака с приплюснытым носом, которая вдруг поднялась на небо и стала там созвездием Гончих псов, и звала его к великой звезде Сириус. Ещё ему многое снилось из той, оставленной жизни, в эту ночь, пока утром его не разбудила Жаныл. Старик размежил веки и увидел, как она протягивает ему старую ондатровою шапку.

– Возьмите, это мужа.

– Зачем?..

– Вам в ней теплей будет.

– Благодарю… – он посмотрел на нее, ощущая неловкость.

– У вас когда-то были косички, – вдруг сказал старик, глядя на её седую прядь.

– Да. А вы откуда знаете?

– У всех девчонок в детстве были косички, – старик грустно улыбнулся, и они молча попрощались глазами. Каждый из них почувствовал в этот момент, что время их прошло, и они стали частью прошлого…

…Бездомный старик шёл по утреннему морозному Бишкеку в никуда, а спереди семенила дворняга с приплюснотой мордой, каких по миру бегают тысячи. Он был благодарен этому псу, который первый раз за всё долгое время дал старику возможность не чувствовать себя таким одиноким…

2 глава

Управившись у плиты, Жаныл выключила горелки, на одной из которых в алюминиевой кастрюле побулькивал борщ, а на второй, на сковородке потрескивали обжаренные кусочки ливерной колбасы. Довольная тем, что наскоро управилась с обедом, она принялась за гарнир. Несмотря на уже без малого восьмой десяток лет, женщина бойко разминала заранее отваренный картофель. Движения её были проворными, но всё же не столь ловкими, как прежде. Когда всё было готово, Жаныл принялась накрывать на стол, сделанный из крепких пород дерева, который был покрыт белоснежной, по старинке накрахмаленной скатертью. Стол являлся семейной реликвией; столешница его степенно покоилась на четырёх изящно изогнутых ножках и была готова принять приготовленные старой женщиной нехитрые блюда. Посуда из коллекции культового в советские времена германского чайного сервиса «Мадонна» не могла скрыть нынешнюю скромность трапезы. В былую эпоху каждая советская женщина мечтала иметь такой сервиз, определявший статус его обладательницы. Но то было в другой, прежней жизни. Теперь же почти пустая сахарница красноречиво говорила о реальном положении вещей в доме, да и статус в современном обществе уже определялся совершенно другими ценностями.

Когда на столе появился аккуратно нарезанный серый хлеб, а в тарелках засверкал борщ-свекольник, Жаныл невольно вздохнула, вспомнив времена, когда её стол ломился от множества угощений и деликатесов. В те дни их дом был полон гостей, друзей и просто знакомых. Как правило, каждый год из глубинки приезжали родственники-абитуриенты, мечтавшие поступить в столичные вузы, и некоторое время жили у них. В те времена на кухне всегда было людно, весело, хлебосольно. Сегодня же, когда прежняя страна исчезла с карты мира и на дворе властвовали другие законы человеческих отношений, за старым кухонным столом собирались только два человека – Жаныл и её старший сын Сталбек. Лишь изредка, на праздники приезжал из села младший сын со своей семьей, внося в их жизнь некоторое разнообразие и оживление.

Жаныл ещё раз посмотрела на стол, поправила скатерть и приборы, и негромко позвала сына:

– Сталбек, Сталбек, пора обедать!

Ответа не последовало. Шаркая тапочками по старому паласу, Жаныл вышла из кухни, и, превозмогая боль в суставах, с трудом переступая с ноги на ногу, пересекла квартиру.

– Проклятый ревматизм, будь он неладен, – пробурчала она и остановилась напротив комнаты сына, которая когда-то именовалась «детской». Жаныл приставила ухо к двери. За дверью было тихо.

– Сталбек, обедать пора, – снова позвала она.

Из комнаты послышалось какое-то движение, а после – негромкий хрипловатый голос Сталбека:

– Сейчас мама… Иду.

– Не долго, обед стынет, – поторопила она и проковыляла в зал.

Жаныл подошла к серванту, взяла фарфоровый чайник, на боках которого красовался образ благородной мадонны, и вернулась на кухню.

Сполоснув чайник под струей холодной воды, она готовилась к процедуре заваривания, которая в течение последних тридцати лет оставалась неизменной. Вначале с верхней полки навесного кухонного шкафа доставалась старая коробка с нарисованными на ней тремя индийскими слонами. Далее содержимое коробки объёмом в две чайные ложки отсыпалось в чайник, после чего в него тоненькой струйкой, не спеша наливался кипяток. Суть этого, на вид довольно простого способа заварки заключалась в том, что постепенная заливка кипятком способствовала наилучшему завариванию чая. Много лет назад Жаныл прочитала о таком способе в журнале «Крестьянка» и с тех пор неукоснительно следовала рецепту. Вот и сегодня процедура заваривания прошла в традиционном ключе. Когда по комнате распространился приятный аромат свежезаваренного напитка, она невольно заглянула внутрь коробки и с сожалением отметила, что чая осталось максимум на два раза. Это огорчило старую женщину. Потом она посмотрела на нарисованных трёх слонов и пробурчала:

– Поблекли ваши краски… Вы тоже, как и все, во власти времени.

И поставила коробку на место.

Прикосновение к коробке и образы нарисованных слонов оживили её память, и она снова невольно вспомнила те далёкие счастливые дни былого благополучия.

– Вещи, наверное, действительно умеют хранить память, – подумала она и перед её глазами всплыла картина, когда вся семья собралась за столом.

Отец раздаёт подарки, привезённые из командировки: ей красивый платок и индийский чай «Три слона», старшему сыну – коллекцию солдатиков, а младшему – машинку с открывающими дверцами. Восторгу нет предела. Проба экзотических бананов и апельсинов. Счастливые родители улыбаются, видя радость на лицах детей… То были моменты счастья, и были они особенными, не сравнимыми ни с чем. Чтобы заново окунуться в прошлое и пережить еще раз те волшебные минуты, Жаныл отдала бы многое, почти всё. Однако прежнее счастье кануло в лету, и теперь у неё остались лишь воспоминания.

Жаныл окинула взглядом стол и остановилась на полупустой сахарнице.

– Сахар кончается, – отметила она с гнетущей тоской, которая, скорее всего, была связана с горечью по безвозвратно ушедшим дням.

Жаныл подошла к шкафу и достала из «тайника» мешочек с шоколадными конфетами – знаменитыми «Кара-Кум».

Сладости она выложила на тарелочку и при этом невольно улыбнулась, вспомнив, как раньше прятала конфеты от детей. Мальчики же всегда находили мамины тайники, как бы умело они ни были устроены.

Мысли Жаныл прервал появившийся на кухне Сталбек:

– Привет, мама, – вяло поздоровался он и попытался не смотреть на мать, пряча опухшие от вчерашней выпивки глаза.

В таком состоянии Сталбек пребывал в последнее время всё чаще и чаще. После каждого подобного случая он закрывался в своей комнате, отлёживался и приходил в себя. Утром следующего дня, несвежий и с больной головой, стыдясь материнских упрёков, он появлялся на кухне. Вот и сейчас он предстал перед матерью в самом неприглядном виде. Но для любой матери её ребёнок, независимо от возраста, всегда остаётся ребёнком. Сердце Жаныл сжалась при виде сына, и она лишь тихо промолвила:

– Садись, дорогой.

Усадив сына, она стала суетливо крутиться вокруг него. Сталбек. молча присев на своё место у окна, уныло посмотрел на накрытый стол и пробормотал:

– Мама, спасибо, но что-то мне не хочется, – и снова попытался скрыть круги под глазами, отвернувшись к окну.

– Надо покушать, сынок, – настояла она. – Совсем исхудал, извёл себя. Так нельзя.

– Чаю лучше, можно мам... покрепче, – сказал он, не отрывая взгляда от окна.

Жаныл дрожащей рукой налила в пиалу только что заваренный чай. Сталбек взял пиалу, и, обжигая губы, мелкими глотками стал потягивать горячий напиток. Жаныл в очередной раз с болью взглянула на сына, потом собрала со стола в ладонь хлебные крошки, и, приоткрыв окно, высыпала их на подоконник. Не успела она закрыть окно, как на крошки, словно вихрь, налетела стайка воробьёв, сидевших перед тем на дереве напротив. Громко чирикая, вырывая друг у друга из клюва добычу, птицы в мгновенье ока склевали скромное подношение женщины. Повозившись ещё немного и убедившись, что всё съедено, воробьи так же быстро покинули подоконник. Жаныл всё это время стояла у окна и наблюдала за птичьей возней. Стояла и думала.

Думы же у неё были тяжелые и горькие. Она думала о сыне, о судьбе его. Жизнь её старшего сына покатилась вниз с тех пор, как он пристрастился к игре в казино.

«Как такое могло случиться?» – в очередной раз спрашивала она у самой себя и не находила ответа. Старой женщине было трудно понять, да и не хотела она понимать то, как человек может за раз проиграть всё, что у него имеется.

«В какие времена такое было, – продолжала она рассуждать, – чтобы средь белого дня без зазрения совести и с молчаливого согласия государства человека пускают по миру? Какая религия одобряет деяния, позволяющие обирать человека, пользуясь его душевной слабостью?» По её глубокому убеждению, эти деяния были не чем иным, как преступлением. Если кто-нибудь сказал ей раньше, что такое может произойти с её сыном, она бы не поверила. И всё же случись эта беда. И беда немалая. Когда она узнала, в какую передрягу попал Сталбек, её хватил удар. Шутка ли – проиграть автомашину, успешный бизнес и, в конце концов, квартиру! Думая об этом, Жаныл страдала, и страданиям её не было конца.

Это потом она узнала, что всё началось с пустяка… И как бы теперь ни было горестно осознавать эту правду (в жизни так часто бывает!), простые вещи, на которые человек не обращает в своё время должного внимания, на самом деле оказываются предвестниками бури. И вправду ничто не предвещало беды. Сталбек закончил с золотой медалью школу, затем механико-машиностроительный факультет политехнического института, работал инженером. В непростые послеперестроечные времена он не пал духом, как многие его сверстники. Нашёл себя. Всем тогда было трудно, особенно людям старой формации. Изменить своё мышление на новый лад было непросто, и не всем это удавалось.

Не удалось это и мужу Жаныл. Не мог он, как настоящий коммунист, принять либеральные новшества, которые принесла перестройка. Непонятные и чуждые ценности подкосили его, разрушив окончательно идеалы, в которые он свято верил всю жизнь. Рано он ушел из жизни, поскольку случился с ним обширный инсульт, в том числе по причине бесконечных переживаний из-за распада великой некогда державы. Похоронили его в родовом селе на Иссык-Куле.

После смерти мужа совсем стало трудно. Надо было как-то выживать. Сталбек взял кредит в банке и открыл своё дело на рынке «Дордой». Арендовав торговое место, начал продавать китайские товары. Трудился днём и ночью, зачастую лишая себя и семью маленьких радостей жизни, поскольку надо было откладывать деньги для погашения кредита, а потом – и для расширения дела. Труды со временем были вознаграждены: торговля расширялась, купили контейнер, второй. Все помогали Сталбеку, особенно младший сын с невесткой. В жару и холод, в холодном и душном контейнере, работали они в надежде, что Сталбек поможем им, когда встанет на ноги. Так и случилось. Дела пошли в гору, семья со временем открыла небольшое кафе, а позже и ресторан. Он помог Эржану открыть свой бизнес – автомастерскую и автомойку. Всё вроде ладилось и в семейной жизни: хорошая жена и двое прекрасных детей – девочка и мальчик. Чего ещё желать?

Но всё это практически в одночасье рухнуло. Бес попутал сына, не выдержала испытаний душа его. В один из вечеров зашел с приятелем в казино якобы скоротать время. Сталбек был наслышан о том, как люди попадают в сети азарта, но это его не отпугнуло. С кем угодно, но не со мной! Он считал себя человеком стойким в отношении всякого рода искушений…

Жизнь казино произвела на него сильное впечатление, и его первые ощущения были довольно странными. Вокруг полумрак, таинственность и звенящая тишина. В глазах игроков отражаются потухающие отблески света, слышится сбитое дыхание. Наблюдая за всем этим, Сталбек сразу погрузился в какое-то гипнотическое состояние. Самым удивительным было ощущение, что время как будто остановилось, и отныне оно текло по некоему неизвестному закону. Человек словно оказывался в другом пространстве, в состоянии безвременья. Это и подкупило Сталбека. В тот вечер приятель Сталбека проиграл всё до копейки. И он сказал Сталбеку:

– Слушай, новичкам везёт. Попробуй…

Сталбек попробовал – и выиграл небольшую сумму; понравилось. Казалось, что вот-вот сорвёт большой куш. Так началась погоня за призраками…

Всё чаще Сталбек стал заглядывать в то злополучное заведение, и с каждым разом полумрак казино затягивал его всё сильнее и сильнее. Он бежал после работы, чтобы окунуться в игру и получить свою дозу адреналина. С тех пор его словно подменили. В итоге он проиграл свой бизнес, автомашину, а под конец и квартиру. И ничего не могло остановить его – ни уговоры жены, ни плач детей…

«Что же заставляет людей терять разум перед соблазном заработать шальные деньги?» – спрашивала себя Жаныл.

Она не хотела верить в то, что эта беда случилась именно с её сыном. Ведь так не бывает, чтобы без труда и усилий человек получал деньги. У всего есть своя цена.

«Может быть, я смогла бы остановить его, если бы узнала обо всём чуть раньше? – корила себя Жаныл. – Может быть, он бы меня послушал и одумался? Эх, если знать всё наперёд, сколько можно было бы бед избежать, обойти их стороной…» – вздохнула она и снова с болью посмотрела на сына.

Теперь все отвернулись от него. Жена не выдержала, разошлись. Хорошо, что Эржан понял, какая беда случилась в их доме. Он со своей семьей уехал в село, там всяко легче, можно вести своё хозяйство. Так думала Жаныл, в который раз успокаивая себя и думая о судьбе второго сына. Спасибо ему, что приезжает и помогает чем может.

«Возможно, если муж был жив, он бы не допустил такого развития событий. Эх, сейчас можно бесконечно рассуждать, что было бы, если, как было бы, если… Но что случилось, то случилось… Надо спасать сына, вытаскивать из пропасти. Бедное материнское сердце, только оно способно выдержать подобные испытания», – так думала Жаныл, и думала не только за себя, но и за всех матерей, которым пришлось настрадаться из-за своих детей.

Постояв немного у окна, она глубоко вздохнула и повернулась к столу. Сталбек, допив чай, отрешенно уставился в точку за окном. У бедной женщины снова защемило сердце. Худой, с почерневшим лицом; его здоровье вызывало у старой женщины серьёзную тревогу. На проблемы со здоровьем сына указывали и проступившие у него тёмные пятна на лице, что говорило об имеющихся проблемах с печенью. И виной всему было не только злоупотребление горячительными напитками, но и перенесённый ранее гепатит. Как бывший медик она понимала, что, возможно, уже начался необратимый процесс разрушения жизненно важного органа.

– Стакеш, может, еще чаю? – нежно заговорила она, попытавшись отвлечь сына от горестных дум.

Так ласково она называла сына в детстве. Обращаясь к нему таким образом, она хотела пробудить в нём воспоминания о приятном, светлом и счастливом прошлом.

– Нет, спасибо, – коротко ответил он и посмотрел на подоконник, где до недавнего времени прыгали птицы. Потом, глядя в бесконечное пространство за окном, добавил:

– Быть птицей, наверное, всё же лучше, чем человеком… Ты меня презираешь?

Прошла некоторая пауза, прежде чем Жаныл ответила ему:

– Нет, сынок. Как может мать презирать своего ребёнка? А быть птицей не лучше. Быть птицей легче, чем человеком. Вот и вся хитрость жизни... Ты должен взять в себя в руки. – Она произнесла это просто, но очень твёрдо.

– Только вы меня жалеете. Только вам я нужен.

– Я ведь мать! И что бы ни случилось в жизни её кровинушки, мать всегда придёт на помощь.

– Даже когда сыну сорок пять?

– Неважно сколько, ты всегда остаёшься ребёнком для меня.

– Парадокс жизни… Самая большая неблагодарность для родителей всегда исходит от собственных детей. Наверное, такова тяжёлая участь всех матерей – до конца жизни нести крест своих детей…

Сталбек замолчал, потом вдруг тихим голосом спросил:

– Зачем ты кормишь воробьёв?

– К хлебу надо относиться бережно, крошки нельзя выкидывать.. Хлеб всему голова. Когда мы перестаём уважать хлеб, мы перестаём уважать себя.

– Это вы про меня, мама?

– Это я про жизнь.

– Каждый раз, когда вы их кормите, я наблюдаю за ними… Знаете, мама, они так похожи на нас – людей. Такие же, как мы – разные, у каждого свой характер. Есть среди них спокойные и шустрые. Кто-то смелый, а кто-то трусливый. Есть серьёзные и пустые. А тот, кто покрупней – тот наглец, никому не даёт спуску, – усмехнулся Сталбек, и потом добавил уже с некоторой иронией: – Совсем, как у людей, сильный побеждает слабого. Единственное, воробьи, в отличие от нас, наверное, не могут страдать и любить, – добавил печально. – Как вы думаете, мама?

– Наверное, так и есть. Но мне кажется, каждое живое существо на земле страдает и любит. А иначе зачем жизнь нужна вообще?

Они замолчали, погрузившись каждый в свои мысли. Потом Жаныл подошла к Сталбеку сзади и обняла его за плечи.

– Горе ты моё, о птичках думаешь. Им-то легче живётся на этом свете.

– А мне трудно, вот и пью, мама… Простите меня, на старости лет доставляю вам столько хлопот. Но пока никто не придумал лучшего антидепрессанта, чем водка. Будь она проклята! Простите меня, мама. Когда-то я был хорошим сыном. Так бездарно разрушить свою жизнь!

Вдруг его плечи задрожали, и он безмолвно заплакал, почувствовав теплоту материнских рук.

– Водка – плохой советчик. Она притупляет боль, но не убирает её… Человек должен сам справиться с собой, – поспешила Жаныл успокоить сына, зарывшись лицом в его волосы. – Ты должен быть сильным, чтобы перебороть себя.

– Кто я теперь, кому я нужен?.. Дом проиграл, семью разорил, пустил по миру. Сижу на вашей шее… Не кормите, мама, больше… не кормите …

– Кого? – удивилась Жаныл.

– Этих воробьёв, – со злостью сказал Сталбек, на самом деле имея в виду себя.

– В чем же их вина? Они ведь тоже божьи создания… – Жаныл поняла внутренний посыл сына, но не подала виду.

В это время на подоконник сел маленький воробей, который, не обращая внимания на людей, принялся выискивать остатки крошек. Не найдя ничего, он негромко постучал клювом по стеклу. Потом, попрыгав ещё некоторое время по подоконнику, будто вспомнил что-то важное и, расправив крылья, полетел по своим птичьим делам.

– Этот воробышек всегда прилетает последним, после всей стайки, – заметила Жаныл.

«Отшельник», – подумал про птицу Сталбек. Вот сегодня птичка постучалась к ним в окно. Это, возможно, предвестие чего-то, или, быть может, напоминание о чём-то забытом из далёкого прошлого… Он невольно вспомнил, как мальчишками они делали рогатки и охотились на птиц, и почему-то обрадовался тому, что как бы он сам ни старался, ни разу ни в одну из них не попал.

А Жаныл этот воробей напомнил, что скоро Новый год.

– Ты не забыл про Новый год? – напомнила она сыну и вдохнула запах его волос. Они давно уже потеряли запах детства. Когда-то мягкие и нежные, сейчас они превратились в жесткую, седеющую прядь.

– Не забыл, через два дня.

– Я там собрала чайный сервиз, думаю продать его, – сказала она спокойным голосом.

– Мам, о чём вы говорите? – обернулся он удивленно. – Вы про подарок отца?

– Да, про «Мадонну», – подтвердила она догадку сына.

– Это же наша реликвия! И не думайте её продавать! – отрезал он и потом мягко добавил: – Да и кому сейчас такой набор нужен? Магазины заполнены стеклом и фарфором покруче.

– А вот представь, есть люди, которые интересуется именно такой посудой. В магазине же всё китайское. А наш сервиз, если помнишь, импортный, гэдээровский, – подчеркнула она не без гордости.

– И кто тот человек, который позарится на нашу «Мадонну»?.. – спросил он, не переставая удивляться.

– Соседка наша.

– Которая?

– Ну, под нами которая, – показала она пальцем вниз. – Недавно переехала в наш дом.

– На что ей этот сервиз?

– Говорит, что её мама всегда мечтала иметь такой.

– Колхозница, наверное, какая-нибудь. Несбыточная мечта советской труженицы, – с некоторым пренебрежением заметил Сталбек.

– Зачем ты так? – с укором посмотрела Жаныл на сына.

– Ну, извините, мам, я так… – Он, оправдываясь, взглянул на мать. – Я вас прошу, ни в коем случае не продавайте сервиз. Моя печень как-нибудь перебьётся. Я достану деньги.

Последние слова Сталбека прозвучали как-то неуверенно, и он замолчал.

– Сынок, это же просто посуда. Глина. Что может быть важнее для меня, чем твоё здоровье? Ты же знаешь, что если надо будет, не то что этот сервиз, я свою жизнь за тебя отдам! – сказала она дрожащим, взволнованным голосом.

Жаныл вновь обняла Сталбека за плечи, и, уткнувшись в его волосы, тихо заплакала.

– Мама, вы что?! – испугался Сталбек.

Он встал и обнял её. Потом, погладив седые волосы, поспешил успокоить:

– Ну, мам, не надо, не плачьте, пожалуйста…

А она уже не могла остановиться. Худые плечи старой женщины продолжали вздрагивать от рыданий.

Сталбеку стало обидно за неё. Когда-то цветущая и полная жизни, она стала такой маленькой, такой хрупкой и беспомощной. Сталбек вдруг осознал гнетущую реальность: годы берут своё, и, может быть, женщине, которая подарила ему жизнь, вырастила и воспитала, осталось не так уж много на белом свете… А он, вместо того, чтобы обеспечить ей достойную старость, приносит лишь страдания. В сотый раз Сталбек возненавидел себя и проклял тот день, когда впервые переступил порог игорного заведения.

– Все дети – маленькие воришки, которые тихо крадут у своих родителей их годы жизни. Мама, наверное, я не заслуживаю вашего прощения и никогда не заслужу его, – сказал он сдавленным голосом, а потом крепко поцеловал её в белоснежные волосы.

– Прости меня, сынок… Я не хотела огорчать тебя своими слезами, но я так соскучилась… по внукам, по невестке… – произнесла она тихо, деликатно, чтобы вдруг каким-нибудь неверным словом не потревожить душевную рану сына.

– Мам, не плачьте, пожалуйста, я всё исправлю. Даю вам слово! – в сердцах заверил Сталбек мать. – Выход есть из любого положения.

– Всегда есть, но ты его пока не нашел.

– Я найду, обещаю вам, найду!

– Послушай меня, сынок. Может, мне недолго осталось в этой жизни. Увы, все мы смертные… Был бы жив отец, всё было бы мне легче, да и по-другому, наверное, всё было бы. Но сейчас его нет рядом с нами. Всё в твоих руках…

Так они, мать и сын, обнявшись, простояли некоторое время, и каждый был погружен в свои непростые думы.

– Ну, хватит плакать, – взяла себя в руки Жаныл. – Только обещай мне, что возьмешься за лечение и, пожалуйста, никакого спиртного. У меня кое-что осталось от пенсии. – Она постаралась улыбнуться.

– Хорошо, мам, только после Нового года, – пообещал Сталбек. Ему не хотелось сейчас её огорчать. – Я люблю вас, мама, – сказал он и поцеловал Жаныл в щёку.

– Я тоже тебя люблю, подлиза.

– На Новый год у меня тоже есть кое-какие сбережения, – солгал Сталбек. – Куплю продуктов. Только сейчас мне надо в одно место сходить, – засуетился он. Это был предлог для очередного бегства из дома. Жаныл всё поняла, но не стала его останавливать. Только сказала:

– Сходи, я пока буду наряжать ёлку.

Потом достала из старого кошелька пятьдесят сомов и протянула сыну.

– Зачем?

– По дороге сахар купи. Негоже пить чай без сахара.

– У меня есть деньги, – еще раз солгал Сталбек и понял, что никакой сын никогда не сможет обмануть мать. Молча взял протянутую купюру.

Обед так и остался на столе нетронутым.

– Ты не покушал, – умоляюще посмотрела Жаныл на сына.

– Нагуляю аппетит, приду и поем, – успокоил он мать и поспешил в коридор. Только теперь он понял, что при каждом удобном случае хочет убежать не из дома, а от самого себя…

Накинув старое драповое пальто и отцовскую фетровую шляпу, Сталбек вышел во двор, где уже кружились первые предновогодние снежинки.

«К вечеру всё покроется белоснежной скатертью», – подумал он, но эта мысль не обрадовала его.

Он давно уже потерял ощущение приближения, когда-то любимого, новогоднего праздника. Свежий воздух и падающий снег привели его в чувство после вчерашней выпивки и сегодняшнего непростого разговора с матерью. Остановившись посредине двора, Сталбек невольно посмотрел на старую беседку и вспомнил детство. В какой-то момент ему показалось, будто он увидел в беседке силуэты друзей, певших под гитару незамысловатую подростковую песню. От этого видения у него перехватило дыхание, и к горлу подступил горький комок. Сталбек невольно закрыл глаза и подумал:

«Всё хорошее в моей жизни связано с этим двором. У каждого есть, наверное, вот такой родной двор – вселенная нашего детства… Однажды покинув эту вселенную, мы теряем что-то большее, чем просто жизнь. И этот мир остаётся для нас, словно недосягаемая планета на ночном небосводе. Где сейчас её обитатели – Марлис, Тынай, Нурлан? И где я, Сталбек?..» – В его мыслях сквозила горечь.

Тогда, в прежние времена всё было просто и понятно. Их детские души не ведали о таких диковинных вещах, как компьютеры, мобильные телефоны и игровые приставки. Они сами себе придумывали игры и героев, в основном из прочитанных книг. Мысленно строили длиннокрылые самолеты и межпланетные ракеты, летали на Луну и Марс, играли в бесстрашных партизан, спасая пленных от ненавистных фашистов. И нынешний Халк, Человек-паук и Терминатор с робокопом вместе взятые не шли ни в какое сравнение с их героями. Их дворовые концерты с песнями и танцами для родителей, которые они ставили вместе с соседскими девчонками, были куда интереснее нынешней «Фабрики звёзд». Казаки-разбойники, летние пионерские лагеря, зимний каток… Эх, где ты теперь, счастливое детство? И где теперь та неразлучная четвёрка мушкетёров? Вернуться бы хоть на миг в ту страну чудес…» – с сожалением думал Сталбек о стремительно убегающем времени.

И сквозь пелену снега ему снова послышались далёкие голоса друзей.

Он знал, что Тынай стал успешным бизнесменом, Марлис работал школьным учителем физики, а Нурлан, как и мечтал, стал профессиональным музыкантом и уехал в Америку.

«А кем стал я – Сталбек?»

От этих мыслей ему захотелось забыться и утопить свою печаль в стаканчике водки. Он нащупал в кармане пятьдесят сомов, которые дала ему мать, чтобы купить сахар. Сталбек, испуганно озираясь, принялся лихорадочно искать спасение от нехороших мыслей. Ведь он дал слово матери! В глаза бросились тополя, которые когда-то были посажены его родителями. Прямоствольные, на уровне пятого этажа, они грустно склонили свои головы под тяжестью снега. Деревья напомнили ему, как много лет назад родители вместе с соседями обустраивали двор и вкапывали саженцы. Вот этот, самый крупный тополь посадил его отец. Сталбек подошёл к зимнему, заснеженному дереву и погладил его шершавую кору.

– Держи прямо, пока я буду засыпать! Молодец, каждый мужчина в своей жизни должен посадить дерево и достойно воспитать сына, – услышал он далёкий голос отца, который сейчас, для Сталбека долгим эхом отдавался по всему двору.

– Достойно… достойно… достойно…

У Сталбека вдруг возникло такое чувство, будто он предал всех и вся – родителей, учителей, свои детские мечты, продав однажды душу за рулеточным столом. Он начал задыхаться. Двор, который напоминал ему о былых днях, вдруг стал ему ненавистен. Он спешно покинул его. Только сзади, сквозь пелену снега всё ещё слышались голоса друзей…

Лишь когда Сталбек оказался далеко за пределами двора, на аллее бульвара, он заметил, что сзади за ним увязалась небольшая рыжая собака. Эта была простая, самая что ни на есть беспородная дворняжка.

– Ты чего, рыжий, увязался за мной? – остановился он.

Пёс тоже остановился и уставился на него голодными глазами.

– Ты что, кушать хочешь? – вызвал пёс у него жалость.

Стряхнув снег с воротника, Сталбек присел на корточки.

– Ну, иди сюда, – подозвал он дворнягу.

Пёс послушно подошел и уселся перед ним на задние лапы. Погладив животное по мокрой голове, Сталбек вспомнил их дворового пса по кличке Дик, который также был рыжей масти, как и этот бродяга.

Дик был по-своему уникален. На радость ребятам он выполнял некоторые нехитрые команды, ходил на задних лапах, прыгал через обруч, подавал голос и даже давал лапу. Но главная его особенность была в том, что в любую погоду – и в дождь, и в снег он ждал детей со школы и, радостно виляя хвостом, выбегал к ним навстречу, когда те возвращались с занятий. Все любили Дика. Но однажды случилось несчастье. В один из зимних дней Дик пропал. Искали его всем двором, но так и не нашли. Позже прошел слух, что Дика якобы сбила машина, и пёс скончался. Эта была трагедия для всех ребят, потерявших настоящего, верного друга.

«Никуда не убежать от прошлого», – подумал Сталбек и изучающие посмотрел на нового знакомого.

– Ты, наверное, потомок нашего Дика. Очень сильно смахиваешь на него, – заговорил Сталбек с псом.

Пёс будто понял, о ком ведёт речь Сталбек, и закивал головой. Сталбек посмотрел на исхудавшую собаку, и ему стало дворняжку жаль.

– Мне нечем тебя угостить… – Оправдываясь, он попытался улыбнуться.

Но вдруг вспомнил о пятидесяти сомах, которые предназначались для покупки сахара.

– А знаешь, что мы с тобой сделаем? – спросил Сталбек, будто решившись на что-то очень важное.

Он поднялся и твёрдым голосом сказал собаке:

– Пойдём со мной!

Дворняга послушно побежала за ним. Человек и собака, оставляя на снежной алее отпечатки ботинок сорок второго размера и слабые следы собачьих лап, направились к ближайшему магазину.

Оказавшись напротив магазина, Сталбек наказал собаке:

– Жди меня здесь, – и исчез за стеклянными дверьми.

Не прошло и пяти минут, как он обратно вышел на улицу.

– За мной, – снова скомандовал человек дожидавшейся его собаке, и та послушна потрусила следом.

Очутившись на бульваре, Сталбек нашел свободную скамейку и, рукой смахнув с неё снег, сел на край. После чего достал из кармана пакет, а из пакета – сдобную булку и пластиковый стаканчик с водкой «Столичная», именовавшийся в народе «йогуртом» про причине схожести с широко разрекламированным кисломолочным продуктом.

– Поделим поровну, – сказал Сталбек и отломил половину булки для собаки.

Новоиспеченный Дик понюхал отломленный кусок и неспешно принялся его поглощать.

– Кушай, кушай… – подбодрил Сталбек собаку и, открыв стаканчик, выдохнул воздух и залпом выпил его содержимое. Сморщившись, задержал дыхание, с шумом выдохнул и занюхал булкой.

– Ух, какая горькая, стерва! Бррр… – замотал Сталбек головой.

Потом повертел в руках остаток булки и бросил к ногам собаки. Пёс с удовольствием проглотил и его. Сталбек посидел некоторое время с закрытыми глазами. Потом посмотрел на собаку, которая не собиралась убегать от своего благодетеля.

– Знаешь, Дик, как сейчас мне плохо? – признался он дворняге, почувствовав, как спиртное приятным теплом согревает его внутри. – Я так по детям скучаю, ты просто не представляешь…

Пёс повел ушами и завилял хвостом.

– Тебе интересно? Ладно, расскажу, в какую беду я попал. Облегчу душу, исповедуюсь тебе… Ты хочешь побыть моим духовным наставником? – спросил Сталбек серьёзным голосом.

Дворняга вновь повела ушами и тявкнула.

– А-а… тогда слушай, – захмелевшим голосом сказал Сталбек. – Я конченый казиношник, лузер. Не знаю, как это случилось, как я попал на эту удочку… Проиграл всё на свете, даже дом. Семью оставил на улице. Жена забрала детей и ушла. Один остался… Лучше бы я проиграл свою жизнь… Никчемный я человек. Сижу на шее у старой матери. Разве я достоин того, чтобы жить на этом свете?.. – Он тяжко вздохнул и замолчал.

Потом посмотрел на пса слегка захмелевшими глазами и скорчил гримасу.

– Тебе интересно меня слушать?

Пёс снова тявкнул и перебрал передними лапами.

Сталбек продолжил:

– А самое страшное, что жизнь проходит мимо меня… Как в кино, только меня нет в этом фильме. Другие артисты и персонажи… – Он всхлипнул.

– А как я скучаю по детям, ты просто не представляешь. Жена не разрешает мне с ними видеться. Может быть, она права… Зачем им такой отец? Чему хорошему я их научу? Я презираю себя… Знаешь, даже не хочется жить…

– Тебе-то, поди, легче. Нашел кусок хлеба и всё, гуляй смело… – и Сталбек вновь замолчал.

Дворняга понимающе облизнулась. Сталбек поёжился от холода и продолжил:

– Сегодня я пообещал матери купить продукты на Новый год. Вот только денег – тю-тю!.. – усмехнулся он, постучав по карманам, и только теперь обратил внимание на то, что собаку тоже стала пробирать дрожь.

– Замёрз, пёсик, весь дрожишь, – пожалел он нового друга.

– Терпи, такая уж доля твоя собачья… А знаешь, что я тебе скажу… – Он стряхнул со шляпы налипший снег и, неуверенно пошатываясь, встал со скамейки. – Ты хороший пёс, добрый и умный… Наш Дик был таким же и всегда приносил нам удачу. Пожелай мне удачи… Может я, наконец-то, поставлю на нужную цифру, и сорву полагающийся мне куш, – саркастическим тоном заявил он, в душе сам над собой насмехаясь.

Пёс внимательно посмотрел на него и внезапно сорвался с места, засеменив вверх, по бульвару Эркиндик.

– Ты куда? – крикнул Сталбек вслед собаке.

Пёс остановился и обернулся. Потом завилял хвостом, показывая всем своим видом, что приглашает его за собой.

– Ты куда, паршивец, меня тянешь?.. – пробубнил Сталбек и поковылял за ним неуверенной походкой.

Следуя за дворнягой, ему стало легче от принятой на грудь водки. Душевная боль немного отступила. Сталбек, неуверенно ступая по свежевыпавшему хрустящему снегу, брёл за животным. Теперь их следы на снегу были глубокими и отчетливыми, и дорогу указывал не человек, а собака.

Идущие навстречу прохожие не обращали на них внимания. Людей заботили свои неотложные дела, предновогодние заботы. Им не было никакого дела до выпившего человека, который брёл за рыжей дворняжкой.

Так они прошли один квартал и оказались на перекрёстке. Пёс, как законопослушный пешеход, остановился на красный, запрещающий свет светофора. Перед ними проносился поток машин. Загорелся желтый свет, а на проезжей части машины еще находились в движении. Светофор вот-вот должен был остановить поток автомобилей. В этот момент собака вдруг сорвалась с места и побежала трусцой через пешеходный переход. Водитель приближавшейся машины не успел среагировать на неожиданный манёвр дворняги. Послышался глухой удар, и она, как пушинка, отлетела на несколько метров от места столкновения.

Сталбек в оцепенении продолжал стоять у обочины. Из машины выскочил солидный на вид мужчина, подбежал к собаке, наклонился и пинялся взволновано тараторить одну и ту же фразу:

– Вот проклятье! Откуда она взялась?!

Лицо и голос водителя показались Сталбеку знакомыми.

Водитель внимательно осмотрел бампер своей машины.

– Черт возьми, она бампер помяла!.. – с раздражением заявил он.

Эти слова возмутили Сталбека. Он хотел было подбежать к водителю и сказать:

– Как вы смеете говорить о своём бампере?! Вы же собаку задавили!

Но не успел. В этот момент из машины выскочила девочка лет десяти, подбежала к мужчине и стала плакать. Сталбек, как вкопанный, застыл на том месте, где и стоял. Хмель, затуманивший ему голову до происшествия, куда-то вмиг улетучился…

3 глава

Наверное, немного найдётся в мире людей, которые поспорят с тем, что предновогоднее настроение – это особенное, ни с чем несравнимое состояние человека. И не важно, сколько лет нам, верим мы в чудеса или нет. Когда секундная стрелка проделывает свой последний круг в уходящем году, и лук со стрелами настенных часов указывают на полночь, непременно приходит ощущение далёкого детского счастья, заставляющее в очередной раз верить, что там, за «горизонтом», в Новом году нас ждёт что-то новое, неизведанное и обязательно светлое. И что, наконец, придёт долгожданная удача и начнут исполняться мечты, когда-то поселившиеся в детских сердцах… И кто-нибудь в первую минуту наступившего Нового года, подняв бокал с шампанским, возможно, скажет:

– Такова человеческая натура – верить в новогодние чудеса. Выпьем же за наши желания, которые обязательно должны исполниться в Новом году!

Тынай был не из тех, кто верил в чудеса. Он верил в то, что старания и труд есть залог исполнения всех желаний. «Верь в себя», «Человек – кузнец своего счастья», «Я один ответственен за своё будущее» – таким было его жизненное кредо. Придерживаясь этих нехитрых извечных истин, как прагматик и реалист он был обеспокоен тем, что экономический кризис, который семимильными шагами колесил по миру, обязательно коснётся и его лично – его бизнеса. Тынай осознавал, что ему придётся перестраивать работу, чтобы оставаться на плаву, и никакие новогодние чудеса не спасут его, если он сам не предпримет четких и конкретных мер по укреплению позиций компании, оптимизации ее деятельности и минимизации возможных потерь.

Вот с такими мыслями в предновогодний день Тынай с дочкой Бермет около часа пополудни выехал в сторону музыкальной школы. Сегодняшний день для них был особенным. Бермет должна была выступать перед школьным жюри, члены которого отбирали кандидатов для участия в престижном детском музыкальном конкурсе в Чехии. Учитывая важность предстоящего мероприятия, Тынай решил не думать о профессиональных делах, чтобы его настроение не передалось дочери и не повлияло на её эмоциональное состояние. Но это у него плохо получалось. Бермет, будучи девочкой проницательной и чувствительной, глядя на отца, заметно нервничала. В красивом белоснежном, с синим бархатом, платье она сидела на заднем сидении, справа от отца, крепко обняв футляр скрипки. Её учащенное дыхание, ее взгляд свидетельствовали о том, что юная конкурсантка все-таки волнуется и переживает не на шутку.

– Ну, алтыным*, – улыбнулся Тынай дочери. – Готова к победе? – своим нежным, заботливым ровным голосом Тынай постарался придать ей уверенности в себе.

(*Алтыным – золотце /кырг./)

– Папа, я боюсь, – призналась та, стараясь остаться, по возможности, незаметной в широком кресле машины.

– Не бойся, всё будет хорошо, ты обязательно победишь. Ты так долго готовилась и мечтала об этом, – добавил отец и улыбнулся дочурке в зеркало заднего вида.

Бермет углубилась в свои детские мысли; наверное, представила себя уже выигравшей конкурс и гуляющей по старым улочкам далекой Праги.

«С каждым днём Бермет становится всё больше похожей на мать», – отметил про себя Тынай.

Машина выехала на оживленную городскую магистраль. Музыкальная школа находилась в пяти кварталах от их дома, и дорога занимала примерно пятнадцать минут езды. До начала прослушивания оставалось предостаточно времени.

Но не знали Тынай и Бермет, садясь в машину, что эта поездка, которую они проделывали почти каждый день, закончится прибытием не в первоначальный пункт назначения… Совсем скоро какая-то неведомая сила внесёт коррективы в их привычную, повседневную жизнь. Но это будет чуть позже, а пока они двигались в направлении музыкальной школы.

Не успела машина попасть в городскую круговерть, как снежинки дружно устремились в лобовое стекло. Тынай включил дворники на скоростной режим, и те усердно заработали, счищая налипающие снежные хлопья. Тынай перестроился из левого ряда в правый, поскольку на ближайшем перекрестке им надо было поворачивать направо. Ожидая переключение светофора, Тынай вдруг вспомнил вчерашний напряжённый разговор с подрядчиками, которые требовали погасить задолженность перед рабочими по зарплате. Увы, денег не было. Банк, финансировавший строительство жилого дома, временно заморозил операции и занял выжидательную позицию, видимо, по причине того, что цены на недвижимость продолжали резко падать. В сложившейся ситуации надо было принимать срочные меры. Так, надо было выполнить во что бы то ни стало все условия договора – и вовремя; ведь на карту сейчас была поставлена его деловая репутация. Размышляя над своими проблемами, Тынай с некоторым запозданием заметил, что на светофоре зажегся зеленый. Спуститься на землю ему помогли водители находившихся за ним автомобилей, которые дружно засигналили на все лады.

Повернув на перекрёстке направо, Тынай также попытался повернуть в другое русло и свои мысли, отмечая, что предыдущая попытка сделать это была предпринята ровно пять минут назад, когда они с дочерью сели в машину. Тынай осознавал, что в последнее время он работает в напряженном режиме и практически не отдыхает. Это было чревато, поскольку граничило с депрессивным состоянием, что крайне нежелательно накануне празднования Нового года. Чтобы хоть как-то настроиться на позитивный лад, Тынай решил прибегнуть к старому испытанному методу. Он включил проигрыватель, и из колонок послышались приятные мелодии Джона Леннона и Пола Маккартни. То были старые добрые песни его юности, его молодости. Музыка приободрила не только его самого, но и Бермет, которая благодарно улыбнулась отцу в зеркало. Тынай в ответ ей подмигнул.

В это же время с левой стороны на большой скорости их машину, демонстративно прижимая к обочине, обогнал «Мерседес». За рулем «Мерседеса» сидел молодой парень, нагловатое лицо которого Тынай успел разглядеть.

«Чей-то зажравшийся сынок!» – подумал он и решил не обращать на всё внимание, хотя где-то глубоко внутри у него возникло желание догнать наглеца и набить ему физиономию. Если бы Тынай был чуть моложе, может быть, он так бы и сделал. Но Тынай был родом из шестидесятых и точно знал, что перевоспитать невежество встречным невежеством нельзя.

Слушая голоса любимых музыкантов, он подумал, что было бы здорово хоть на миг вернуть те добрые и старые времена. Но, увы, только хорошая песня имеет магическую силу возвращать людей в далёкое прошлое, в дни безмятежной юности и молодости; время же уносит всё дальше и дальше.

– Эх, какие были времена!.. – пробурчал он себе под нос, остановившись на очередном перекрёстке

– Папа, ты что-то сказал? – послышался голос дочери.

– Нет, ничего, всё нормально, – успокоил он её и свернул с улицы Токтогула налево, направив машину на пересечение бульвара Эркиндик с улицей Московской.

До школы оставалось пара минут езды. Он снова посмотрел в зеркало. Бермет заметила его взгляд и хитро улыбнулась. Тынай приободрился, улыбка дочери, словно уголёк, согрела его душу, и он подумал, что ради таких моментов, наверное, и стоит жить…

В этом году Бермет исполнилось 11 лет. Из них три года она посвятила занятиям в музыкальной школе, обучению игре на скрипке. Тынай не жалел ни сил, ни средств, ни времени – в том, что касалось развития и обучения дочери. Английский, музыка, танцы. Иногда он чувствовал, что перегружает занятиями девочку. Много ли ей надо? Ей бы в куклы играть, да мультики смотреть! Но Бермет никогда не жаловалась и была очень целеустремленной, невзирая на юный возраст. Тынай был доволен успехами дочери. Когда-то он сам мечтал стать музыкантом и неплохо играл на гитаре. Но мечта осталась мечтой… Так, наверное, часто бывает в жизни, когда человек хочет реализовать несбывшееся в своих детях.

Думая об этом, он невольно вспомнил мать Бермет.

Так уж случилось, что первая жена – мать Бермет умерла при родах второго ребёнка. Мать и ребёнок не выжили. Трагедия произошла пять лет назад, и Бермет практически выросла без матери. Трудное это дело – растить ребёнка без матери, тем более девочку. Два года назад Тынай женился во второй раз, но не сложились отношения между новой женой и дочерью. Бермет так и не смогла называть её мамой и обращалась к ней по имени – Гульнара. Волевая, со своенравным характером, Бермет была точной копией своей умершей мамы.

С раннего детства между Тынаем и Бермет установились особые отношения. Мать Тыная – Айсалкын говорила ему:

– Между тобой и дочерью существует космическая связь. Вы как два дерева, у которых один корень!

И еще она говорила:

– Сынок, внучка наша – золотая девочка! Вот увидишь, на старости лет она будет хорошо заботиться о тебе.

Что правда, то правда. Очень часто именно дочери становятся опорой для родителей на излёте их жизни, возможно, потому, что их привязанность к старикам сильней, чем у мужчин. Подумав об этом, Тынай сделал для себя вывод: «Наверное, таковы законы человеческих отношений».

И вот, подъезжая к музыкальной школе, Тынай посмотрел на часы:

– Мы уже почти на месте, – предупредил он дочь, когда до светофора оставалось метров двадцать. – Как ты там?

– Всё нормально, папа. Я готова.

Перед светофором Тынай стал притормаживать, понимая, что не успеет проскочить на зелёный свет. В это время на проезжую часть с левой стороны выбежала небольшая рыжая собака, и хотя машина двигалась с небольшой скоростью, Тынай не успел вовремя затормозить. Послышался глухой удар, и собака как мячик отлетела на несколько метров от места столкновения.

(ВНИМАНИЕ! Выше приведено начало книги)

Открыть полный текст в формате Word

© Асан Ахматов, 2011