Дети Неба

Киносценарий

С 6 по 11 сентября 2011 года в Казани состоялся VII Казанский международный фестиваль мусульманского кино под девизом "Через диалог Культур к культуре диалога". Фестиваль проводился при поддержке Правительства России, Президента Республики Татарстан, известных деятелей культуры и искусств России и всего мира. В рамках фестиваля прошел конкурс сценариев. Сценарий "Дети неба" попал в шорт-лист конкурса сценариев данного фестиваля. 

Авторский замысел

Сибирская притча, на основе которой написан сценарий, уходит корнями в глубокую древность, когда люди жили племенами на лесистых слонах гор, и каждое племя жило настолько изолированно от других племен, что казалось – это отдельная человеческая раса, и представители других племен считались врагами.

Основная идея сценария это:
1. Исследование состояния человека в критической ситуации, когда человек находится на грани жизни и смерти, и не только он один, а все его племя, олицетворяющее всё человечество для этого человека — на грани жизни и смерти.
2. Исследование взаимоотношений человека с себе подобными в состоянии ощущения конца света, когда на них кончается в их понимании существование человечества.

Проблематика

Исследование состояния женщины в не просто состоянии кризиса, а в состоянии полной безысходности одиночества и лишения материнства. Ведь даже в самой тяжелой жизненной ситуации всегда есть какая-то надежда, а в предлагаемом сценарии показана ситуация, когда женщины племени полностью лишены всякой надежды на Любовь и создание Семьи. И только одна из них, изнасилованная чужаками, ждет ребенка, и все надеются, что родится именно мальчик, который потом возьмет одну из оставшихся в живых женщин в жены и породит потомство, а это уже значит, что у племени будет тогда Будущее.

Синопсис сценария «Дети Неба»

Сценарий – притча — о выживании лесного, горного племени.
Сценарий о жизни, о смерти, о любви.
На племя нападают враги – другая культура, другой язык, — которые уничтожают почти всех – остаются в живых только четыре молодых женщины, старуха, старик-шаман и безумный молодой человек. В жестких условиях первобытной жизни племени не выжить без сильного мужчины — добытчика, воина, защитника и для женщин – мужа, отца детей, любовника. Женская часть племени почти в отчаяньи. Но вдруг они узнают, что одна из изнасилованных женщин ждет ребенка. Рождение мальчика — для племени последняя надежда выжить. Они несут роженицу на Святую Гору, где она рожает мальчика.

Основные герои:

1. Старики.

А) Это Шаман Энчо – мудрый старый шаман, который видит, что мало он может сделать для племени, но не теряет силы и веры в НЕБО, которое, он Верит, поможет племени.
Б) Это старуха Экенке, мудрая старая женщина, которая умеет и пожалеть, и простить, и научить.

2. Молодые женщины.

Это Тулпа, Гулан, Хэнди и Монгус. У каждой из них свой характер, свое эгоистичное желание ЖИТЬ, Любить. До конца сценария доживают только Монгус и Гулан. Монгус – которой было решено отдать в мужья мальчика, который должен родиться, и Гулан – самая юная из них и мать этого МАЛЬЧИКА.

3. Кэрде.

Это зрелый здоровый юноша, с разумом трехлетнего мальчика. Но и он умеет ЛЮБИТЬ (в сценарии это показано) и он тоже хочет быть МУЖЧИНОЙ ( в сценарии это показано).

Дети Неба

Сценарий игрового полнометражного фильма

Лесистые склоны гор. Из лесной чащи на небольшую полянку выходят несколько человек. Несмотря на лето, они одеты в шубы из шкур зверей, вооружены луками, копьями. Видно, что это охотники, забредшие далеко в горы в поисках добычи. Двое из них несут подстреленного козла. Они идут, не таясь, посмеиваясь своим шуткам. День клонится к вечеру, пора подумать о ночлеге. 0ни говорят на своем языке без перевода, язык их отрывист, гортанен. Вдруг идущий впереди замирает, подает знак замолчать остальным. Все застывают. Старший подает знак, всё так же молча, оставить добычу и следовать за ним, и, пригибаясь, идет среди деревьев по направлению звуков деревни. Остальные следуют за ним.

Между деревьев постепенно появляется небольшая деревушка. Несколько шалашей, покрытых шкурами зверей, на небольшой площадке посреди деревни горит большой костер. На костре в огромном чане варится еда. По деревне, ничего не подозревая, ходят мужчины, женщины, дети, у входов в шалаши стоят прислоненные копья. Жителей в деревне немного — всего несколько мужчин и женщин, и двое-трое детей. Слышен женский смех, неторопливый говор мужчин, визгливый крик старухи — она отчитывает какого-то мальчишку, стоящего перед ней понурив голову, держа огромный лук в руках. Старуха отнимает лук, и гонит мальчишку прочь от себя. Люди в шубах /охотники/ притаившись, молча наблюдают за деревней. Голоса из деревни доносятся смазано, слов не разобрать, да они, и не понимают их языка. Одежда и облик людей деревни ясно говорит, что эти люди совершенно другого племени, другой культуры, другого мира. Старший из чужаков молча дает знак — «Возвращаемся», и все, не поднимаясь с земли, быстро, легко, по-волчьи, отползают и исчезают в лесной чаще.

В деревне без изменений, только сидящий у костра юноша /видно, что он безумен/ настороженно, испуганно оглядывается, обводя взглядом обступающую деревню чащу леса и, ничего не увидев, поднимает голову к вечереющему небу, на котором уже появились первые звезды, и тоскливо мычит.

Проходящая мимо молодуха, она несет в руках какую-то корзину, недовольно косится на него и говорит:

— Не вой на ночь глядя, — накличешь злых духов, — и уходит по своим делам. Безумный всё так же сидя, раскачивается, глядя на огонь костра, теперь он, словно бы пристыжено, мычит.

Небо усыпано крупными звездами; тишина такая, что слышны шелест листвы и далекие звуки ночной жизни лесного зверья. Деревья стоят освещенные лунным светом, между ними неслышно скользят темные лохматые тени — чужаки.

Деревня, погруженная в сон.

У костра в центре деревни всё так же сидит убогий. Костер догорает, убогий дремлет. Вдруг тишину прорезает страшный воинственный визг. Перед ошеломленным убогим возникает из темноты один из пришельцев. Убогий, закрывая лицо руками, отчаянно мычит и кидается в темноту. Чужак перепрыгивает через костер, пытаясь догнать его, но тут из ближайшего жилища выскакивает мужчина и чужак убивает его своим копьем. Поднимаются крики ужаса, яростные крики и непрестанный визг чужаков. Люди выскакивают из своих жилищ и их тут же убивают стрелами, копьями, завязываются там и тут короткие схват¬ки чужаков и полураздетых мужчин, но чужаки быстро побеждают. По деревне бегут полураздетые женщины, их настигают, многих убивают. Чужаки зажигают ветки от главного костра деревни и бросают их в хижины, поджигают сухие крыши хижин.

В одной из хижин, забившись в угол, сидит шаман, к нему испуганно жмутся молодая девушка и мальчик, ища у него защиты. В хижину врываются двое чужаков. Они быстро обнаруживают под шкурами спрятавшихся, но, увидев, что это шаман /по одежде и другим знакам/ останавливаются в нерешительности. Перепуганный шаман, поняв, что их остановило, поднимается им навстречу, пряча за спиной мальчика и девушку (её зовут Гулан), но один из чужаков отшвыривает его в сторону и копьем протыкает мальчика. Затем, увидев девушку, чужаки переглядываются, довольно улыбаются и один из них начинает ее насиловать. Шаман, оставленный без внимания кидается на насильника, но второй опять отшвыривает его и, став над ним, заносит над ним копье. Мгновенье подумав, он пригвождает его халат к земле своим копьем, и коротко рассмеявшись, идет к товарищу, который уже поднимается, заправляя штаны. Этот тоже ее насилует. Шаман пытается встать, но у него не хватает сил выдернуть копье, которым намертво прибита его одежда к земле. Он вертится возле этого копья, как привязанный пёс и бессильно воет. На глазах его слезы.

Деревня после побоища. Стоят остовы обгорелых хижин, над которыми еще вьется дымок.

Раннее утро. По земле стелется туман. Деревья стоят, притихшие, покрытые инеем. Вокруг разграбленная опустошенная деревня. Нигде не видно ни души. За деревней, на небольшой поляне, небольшой кучкой стоят уцелевшие жители деревни, перед ними, на небольшом возвышении, на куче хвороста, обложенные хворостом, лежат убитые — здесь мужчины, женщины, старики, дети. Лица уцелевших — измученны, в кровоподтеках, одежда их изорвана, руки оцарапаны до крови — они только что собирали хворост для сожжения своих соплеменников. Они слышат мычание убогого, оглядываются. Убогий тащит огромную сухую ветку. Все молча ждут. Он подтаскивает ветку к общей куче. Всё это происходит буднично, в полной тишине. Шаман сидит чуть поодаль, одежда на нем так же изорвана и местами прогорела. Глаза его закрыты, он что-то поет, чуть покачиваясь. Лица у всех потерянные, они стоят, не зная, что делать, поглядывая на шамана.

Шаман поднимается, говорит: «Дети мои, Великое Небо прогневалось на нас, — он подходит к убитым, останавливается возле одного мужчины, кладет ему обе руки ладонями на лицо.— В одну ночь мы лишились головы,— подходит к другому, также кладет ладони на лицо,— сильных рук,— подходит к детским трупам,— завтрашнего дня».— Голос его дрогнул. И, словно услышав сигнал, — женщины начинают рыдать, упав на землю. Здесь пять женщин. Поодаль стоит, тихо воя, убогий.

По лицу шамана текут слезы: «Но Великое Небо хочет, чтоб мы выжили. Я слышал голос». – Он поворачивается и, ссутулившись, уходит в лес.

Он идет один и плачет. Вдруг он останавливается и, один, начинает свой танец. Он танцует, всё более и более впадая в экстаз. Небо над ним закружилось, он падает без сознания.

Ночь. Огромный костер. Женщины — Тулпа, Хенди, Монгус, Гулан, старуха Экенке, с ними убогий Кэрдэ сидят полукружьем у костра. 0ни смотрят на танцующего шамана. На их лицах нет ни мыслей, ни чувств, они неотрывно смотрят на шамана.

Деревня. День. Хижины отстроены. Идет будничная жизнь.

У хижины сидят Монгус и Хенди. Они перебирают просо в чашке и тихо разговаривают:

Хенди: Если б все сны сбывались, у меня бы, наверное, было уже с десяток детей.
Монгус: Но это было, как наяву, удивительно.
Хенди: А как он выглядел?
Монгус/задумчиво/: Как тебе сказать... Большой, черный... Я как-то никак не могла разглядеть его лица.
Хенди/смешливо/: Конечно, ты глядела немного ниже./обе хохочут/.
Мимо проходит старуха Экенке/ворчливо/: Что зубы скалите! — Подходит, придирчиво осматривает их работу. Тычет пальцем в чашу, затем хватает Монгус за волосы и тычет ее лицом в чашу,—  Это что? Что? С утра сидите, а песку в зерне стало вдвое больше! Только зубы скалить!
Монгус/освободившись и совсем не обидевшись./: Как же вдвое больше?! Здесь же песку совсем почти не осталось! Э-э, да ты ведь не видишь ничего.
Экенке/возмущенно/: Это я не вижу? Да как у тебя язык поворачивается?
Хенди: Смотри, вон шаман Энчо сидит./деланно испуганно/ Монгус, тише, услышит,— беды не оберешься!

Монгус, глянув, куда указывает Хенди, притихает, начав усердно перебирать зерна.

Экенке:/злорадно/ А-ах вы, сороки! Ну, вот я сейчас вам покажу. /Быстро идет к сидящему недалеко, спиной к ним, Кэрдэ, на которого указали женщины.
Экенке: Энчо! Энчо! Да ты кроме небесного гласа больше ничего не слышишь, что ли?! Энчо, ты посмотри на этих бездельниц! /Она почти доходит до Кэрдэ, который спокойно играет камушками, когда на ее крики выходит из соседней хижины Энчо.
Энчо/недовольно/: Ну, чего ты раскричалась, богохульница?
Экенке/недоуменно уставившись на него, смотрит затем на Кэрдэ, подходит к нему, резко поворачивает его лицом к себе,/удивленно/: Кэрдэ? /женщины вовсю хохочут. Резко поворачивается к ним, — Ах, вы негодяйки, /но в голосе уже нет той строгости. Женщины вскакивают и со смехом убегают/
Экенке/пряча улыбку/: Ну, козы непуганые…
Энчо/добродушно улыбаясь/: Эх, старая, ты опять меня с кем-то спутала?
Экенке, сердито махнув рукой на старика, идет дальше.

Не успела она сделать и нескольких шагов, как навстречу ей попадаются Гулан и Тулпа. К поясу Тулпы пристегнут добытый ими заяц.

Экенке/подходит к ним, берет зайца, ощупывает/: И это всё, что попалось?
Тулпа: Силки у Белых камней разорваны. Видно лисица нас опередила.
Экенке/недовольно/: Лежебоки, не поднимешь вас, когда надо. Вон, задницы отъели./Идет прочь./Все бы им спать да нежиться...
Тулпа/не на шутку рассердясь, бросает ей зайца вслед, но говорит тихо, чтоб старуха не услышала/: Сама бы и шла. Будто это наше дело — рыскать по лесу и охотиться.
Гулан/поднимая зайца, примирительно/: Оставь, Тулпа, ты ведь знаешь, что кроме нас — некому...

Тулпа, отворачивается и идет к своей хижине. Гулан несет зайца, к центральному костру, огонь в котором поддерживается и днем и ночью. Она садится у костра, и, вынув нож, начинает разделывать тушку.

Экенке/сев рядом/: Дай сюда /забирает нож и зайца./ Устала, небось, иди, отдохни.
Гулан/поднимается, расправляет плечи, глубоко вдыхает утренний воздух. Потягивается/: Хорошо как, матушка!
Экенке/все так же ворчливо, но без злости/: Иди, иди, охотница./Гулан уходит/ Нет мужчин, чтоб гонять вас. А без мужчин... О, Великое Небо, как же мы выживем без мужчин? Ох, проклятые лесные люди! Вы же нас погубили… /голос ее дрожит. Кто-то кладет ей на плечо руку, она вздрагивает, оглядывается — это Кэрдэ. Она кричит сердито/: Ах, чтоб тебя, проклятый!../Кэрдэ присаживается рядом, довольно мычит, показывая на зайца/ Да погоди ты, убогий. Будет тебе пожрать, будет. Одного оставили, проклятые, и от того никакого проку. Иди, пошел отсюда. Потом придешь, когда готово будет./Она отталкивает его свободной рукой. Кэрдэ, обиженно мыча, уходит…

Видно, что слова Экенке подействовали на него, обидели. Он идет, не переставая мычать, мимо хижин, мимо копающихся в просе Монгус и Хенди.

Монгус: Эй, Кэрдэ! Поди, принеси воды. /Кэрдэ безучастно проходит мимо/ Кэрдэ! Да оглох ты, что ли? /обращаясь к Хенди/ Чего это с ним?
Хенди, мрачно глядя на Кэрдэ, машет рукой, мол, пусть идет.

Кэрдэ идет в лес, постепенно роскошная природа, окружающая его, развеивает его мрачные мысли. Слышно пение птиц, он глядит вверх на зеленые верхушки деревьев, воспроизведя довольно точно щелканье белок. Вот замелькали белки в ветвях. Они смотрят настороженно, с любопытством. Кэрдэ подходит к дереву, щелкает, подманивая. Белка пугливо опускается по стволу, не спуская глаз-бусинок с человека. Когда она совсем приближается, Кэрдэ вскрикивает, белка с испугу срывается со ствола, но тут же взлетает на другое дерево и исчезает в листве. Кэрдэ весело, по-детски, хохочет до слез, размазывая слезы по лицу. Потом он, словно что-то вспомнив, нахмуривается, идет дальше. Выходит к огромным белым валунам, садится здесь, о чем-то мрачно размышляя. Берет камень, машинально, в руку, бросает его, берет другой, и, словно его озарило, разглядывает его мрачно, недовольно мыча. Мычание его становится все яростней, он разглядывает камень с ненавистью. Затем, словно что-то решив, прижимает камень к груди и решительно идет обратной дорогой.

Деревня. Вечер. По деревне идет Экенке. Она расспрашивает всех встречных с беспокойством: «Где этот проклятый Кэрдэ?»

Гулан сидит возле хижины, бездумно глядя перед собой.

Экенке: Гулан, где этот Кэрдэ, ты не видела?
Гулан: Нет.

Экенке подходит к ней, внимательно глядит ей в лицо, приподняв его за подбородок. Лицо Гулан мокро от слез. Она безучастно дает себя осмотреть. Экенке кряхтит, пряча неловкость. Затем ласково говорит: «Не надо, дочка. Не плачь».

Гулан/молча смотрит ей в глаза, затем тихо/: Я и не плачу.

Экенке/вздохнув/: Пойду, найду его. С утра как ушел, так нет его. Ничего не ел, ведь. /идет дальше. Из темноты навстречу ей выходит Кэрдэ.
Старуха/ увидев его, всплескивает руками/: Да где же тебя нечистые носят!? Я уж думала в лес идти, тебя искать. /Она подходит ближе. Лицо Кэрдэ какое-то странное. Увидев это, Экенке, испуганно/: Чего? Что еще случилось?

Кэрдэ что-то держит в руках за спиной. Наконец, помявшись, показывает свою добычу. В руках у него, всё в крови, маленькая тушка белки.

Экенке/не понимая/: Что? Что? Ты где это взял?
Кэрдэ/мычит, пытаясь что-то объяснить. Показывает на костер. Берет за руку старуху, ведет ее за собой, почти тащит. Экенке испуганно сопротивляется, ничего не понимая.
Экенке: Да что с тобой? Эй, люди! Что это с ним?

На ее испуганные крики выходят из хижин все обитатели деревни. Кэрдэ подтаскивает ее к костру, показывает на белку, на нож, на котел. Все, притихнув, смотрят на Кэрдэ, слушают его мычание. Теперь и Экенке поняла, что белка — добыча, а Кэрдэ — охотник. Он показывает на себя, изображает, как он камнем сбил белку. Наконец он замолкает, разглядывая белку, которая все еще у него в руках. Все тоже молчат. Тишина. Наконец Монгус не выдерживает, кричит истерично: «Да возьмите кто-нибудь у него эту белку!» Хочет сама кинуться к нему, но ее удерживает Тулпа. Экенке берет из рук Кэрдэ белку, говорит смущенно: «Так это добыча охотника...» Зарыдав, зажимая себе рот, убегает Хенди.

Кэрдэ растерянно оглядывается. Теперь он уже ничего не понимает. Экенке ласково гладит его ладонью по щеке, говорит серьезно: «Кормилец ты наш, Кэрдэ. С тобой мы не пропадем теперь». Садится, и тут же, на глазах Кэрдэ, начинает разделывать тушку белки. Кэрдэ по-детски улыбается. К нему подходит Энчо, берет его за руку, ведет за собой.

Энчо: Теперь ты стал настоящим мужчиной, опорой племени. Теперь нас двое. С этого дня ты будешь спать в хижине с женщинами, чтоб охранять их от злых лесных людей. /затем смотрит на него внимательно/ А, может, мы тебе и свою хижину поставим. Дадим тебе женщину. Может... если Небо пожелает... может, через тебя Небо хочет вернуть нашему племени многолюдье и могущество? /Он смотрит внимательно в глаза Кэрдэ. Кэрдэ, на миг, словно поняв что-то, тоже смотрит серьезно в глаза Энчо. Затем расплывается в детской улыб¬ке и что-то мычит. Загоревшаяся было надежда в глазах шамана тает, он с сомнением качает головой, говорит: «Иди спать, Кэрдэ. Завтра я буду говорить с Небом. Иди спать».

Кэрдэ поворачивается и уходит.

Утро. Энчо сидит в своей хижине. Входит Экенке. Кланяется у порога. Энчо/смотрит на нее удивленно/: «Чего тебе, старуха?»
Экенке: Хорошо ли спал, великий шаман?
Энчо: Ты хочешь вспомнить старые времена, когда меня называли великим шаманом?
Экенке: Ты всегда был великий, и останешься великим. Прости, если я грубо к тебе когда обращалась.
Энчо:/рассмеявшись/ Тебя не узнать, старая лисица. О чем же ты хочешь меня попросить? Ведь, судя по твоей покорности, ты пришла просить?
Экенке: Я слышала вчера, что ты обещал Кэрдэ поговорить с Небом?
Энчо: Верно.
Экенке: Ты хочешь просить Великое Небо разрешить дать женщину Кэрдэ?
Энчо: Верно.
Экенке: Кэрдэ пришла тридцатая уже весна, а разумом он с ребенка двух вёсен. Как же ты хочешь, чтоб он жил с женщиной?
Энчо/вздохнув/: Ну, ты ведь знаешь... Наши женщины все пустые. А нам нужен ребенок. Мужчина. Небо наказало нас, забрав всех мужчин, оставив только немощного старика и убогого... Но даже если Небо не дало Кэрдэ разума, оно дало ему тело.
Экенке: 0но не дало ему и тела, Великий Шаман.
Энчо: Что?
Экенке: Олнун, которую ныне Небо забрало себе, рассказывала мне, что она пыталась стать женщиной Кэрдэ, но он чуть не убил ее. Он сломал ей нос и чуть не задушил.
Энчо: Я не знал этого.
Экенке: Она просила меня молчать, но теперь ее нет с нами. Что будешь делать, шаман?
Энчо/раздумывает некоторое время/: Я отложу разговор с Небом, пока Кэрдэ сам не попросит меня об этом.
Экенке/улыбнувшись/: Ты воистину Великий Шаман, Энчо. Я передам твои слова Кэрдэ. /она с поклоном уходит. Энчо сидит, пощипывая свои усы и, вспоминая о чем-то далеком, тихо улыбается.

День. Кэрдэ идет по лесу, что-то радостно мычит. Солнечный яркий день. Вдруг он настораживается, прислушивается. Едва слышны женские голоса. Он идет на голоса. Вот уже слышен женский смех, веселые вскрики, он осторожно подкрадывается. Дальше, за деревьями начинается небольшое озеро. Кэрдэ подкрадывается, прячется за большой валун, тростники. В озере купаются, весело плещутся Гулан и Тулпа. Тулпа, наконец, выходит на берег и ложится на прибрежные камни. Гулан остается в воде.

Гулан: Тулпа, ты, что так скоро? Иди, еще поплаваем.
Тулпа/смеясь, выжимает волосы/: Ну, нет, милая. Я же не такая выдра, как ты.
Гулан/наслаждаясь водой/: Ты только погляди, какая она теплая. Век бы не вылазила!
Тулпа: Ну и оставайся там.
Гулан: А ты будешь ко мне приходить на бережок?
Тулпа: Еще чего. Пусть наш шаман с рыбами общается, он тебя лучше поймет.— Обе хохочут. Гулан, чуть не захлебнувшись, гребёт к берегу. Наконец, дойдя до тверди, она еще некоторое время бредет по воде, смеясь, никак не может успокоиться... Она останавливается, вода ей чуть ниже колен. Отсмеявшись, она тоже начинает выжимать волосы, идя к берегу.
Тулпа: Постой-ка.
Гулан: Что?
Тулпа: Постой на месте. Дай я на тебя посмотрю.
Гулан /рассыпав по телу волосы, не совсем понимая/: А чего смотреть?
Тулпа/восхищенно/: Какая ты красивая, Гулан. Просто как водяная волшебница.
Гулан/прыснув, бежит к берегу и падает рядом с ней/: Ах, теплые камни!
Тулпа/проводя ладонью по ее спине, ягодицам/: Какая у тебя гладкая и нежная кожа.
Гулан/приподнявшись на локте, смотрит на Тулпа/: Странная ты, Тулпа.

Тулпа проводит ладонью по ее груди, гладит живот. Гулан ложится на ее руку, прижав животом к камню.

Гулан/весело/: Вот ты и попалась, птичка.
Тулпа/голос ее прерывается/: Ты бы ведь хотела бы, чтоб я была мужчиной, ведь хотела бы, да? /она придвигается к Гулан всем телом, ногами, животом, грудью.
Гулан/со смехом откатывается на спину/: Ты сумасшедшая, совсем как наш Кэрдэ.

Кэрдэ, до этого с недоумением и напряженным вниманием следивший за ними, услыхав свое имя, встал, и что-то промычал, размахивая руками.

Взвизгнув от неожиданности, женщины кидаются в ближайшие заросли, где они спрятали свою одежду. Схватив одежду, они, едва что-то на себя наце¬пив, кидаются со всех ног к деревне. Отбежав порядочно, они стали одеваться. Одевшись и отдышавшись, они молча пошли к деревне.

Тулпа: Ты видела кто это? Это лесные люди?
Гулан/весело рассмеявшись/: Кэрдэ! Это был Кэрдэ.
Тулпа/остановившись, удивленно/: Этот недоумок? Что же ты сразу не сказала, я бы ему!
Гулан/продолжая смеяться/: Да когда же бы я сказала? Ты ведь неслась как заяц.
Тулпа/тоже рассмеявшись/: А, ну его, пошли.
Пройдя немного, Тулпа спросила серьезно: «Гулан, там... на берегу... Ты бы хотела, чтоб вместо меня с тобой лежал какой-нибудь мужчина?
Гулан/мрачно/: Я ненавижу мужчин, и я уже была с ними.
Тулпа: Но ведь это совсем другое!
Гулан: Это не другое. Никогда я не буду с мужчиной.
Тулпа/остановившись и глядя вслед уходящей подружке/: Дура ты дура... просто еще маленькая. /хихикнула, раскинув руки, потянулась/ Ох, а я бы не отказалась./и со смехом, кинулась догонять рассердившуюся на что-то подругу.
Кэрдэ, постояв немного, удивленный неожиданным бегством женщин, пошел к тому огромному плоскому валуну, на котором они только что лежали. Темные мокрые пятна на белом валуне ясно показывали место. Он подошел, опустился перед пятнами на колени. Попробовал на вкус воду, стекшую с их тел. 0сторожно перешагнув, будто там и вправду кто-то лежит, темное мокрое пятно, которое оставила Тулпа, он остановился над пятном Гулан, стал над ним на колени, а затем осторожно лег на него. На его лице, когда он поднял его вверх, прижимаясь животом к камню, появилось выражение блаженства, он радостно замычал.

Ранняя осень. Дождь. Из дверей хижины выбегает Гулан. Ее рвет. За ней следом появляется Экенке. Она озабоченно заправляет волосы Гулан за ухо, гладит по щеке.

Экенке: Что, плохо?
Гулан: Не знаю, что со мной, матушка. Простите, не могу смотреть на мясо.
Экенке: Это уже не в первый раз.
Гулан: Что-то с животом.
Экенке: А течка когда у тебя была, вспомни.
Гулан: Ну, это давно... когда еще солнце было высоко, а листья зеленые.
Эвенке/задумчиво глядит на нее/: Теперь все ясно.
Гулен/немного испуганно/: Что ясно? Я больна? Я не умру?
Экенке/улыбнувшись/: Ты и сама будешь жить и дашь жизнь другому.
Гулан: Другому. Что ты говоришь, матушка?
Экенке/улыбаясь/: Радуйся, дочка. Как только сойдут снега, ты подаришь нашему племени ребенка!
Гулан: Ребенка?
Экенке берет ее под руку и заводит в хижину: «Пойдем, милая, а то простынешь».

Они входят в большую хижину, в которой, со времен нашествия лесных людей, они всегда едят вместе. Обе мокрые от дождя.

Bсe члены племени сидят вокруг скатерти, едят. Когда те вошли, они лишь глянули на них и снова принялись за еду. Экенке, торжественно улыбаясь, подтолкнула Гулан вперед. Все удивленно на них уставились.

Экенке: Радуйтесь, сородичи! Радуйтесь!
Энчо/кладя кость с мясом, которую обгладывал/: Что случилось?
Экенке: Радуйтесь, родичи, радуйтесь! Гулан ждет ребенка!

Горит огромный костер. Все члены племени сидят вокруг него. Вокруг костра шаман Энчо танцует танец благодарности Небу. Все зрители напряжены, неотрывно следя глазами за шаманом. Когда экстаз танца доходит до предела, шаман подскакивает к Гулан, кружит вокруг, взвизгнув, отскакивает, опять подбегает к ней, кружит вокруг нее, и вдруг сует ей руку за пазуху и вынимает, резким движением, оттуда кусок дерева, вырезанный в форме мужского полового органа. Он бьет им в свой бубен, делает еще круг вокруг нее и дает ей его в руки. Она берет и, выпрямившись во весь рост, стоит, держа его перед собой. Шаман скачет вокруг нее как безумный. Она подходит к костру и держит дерево над огнем. Теперь шаман кружит вокруг нее и костра. Наконец он с криком падает ниц перед костром. Гулан, произнеся: «Дай, Великое Небо, мне и моему племени мальчика, чтоб мы смогли вырастить из него мужчину!» — бросает дерево в огонь. Дерево, пропитанное жиром, ярко вспыхивает и быстро сгорает. Всё племя простирается ниц перед костром. Только Гулан стоит, прямая как стрела и, подняв над собой руки, смотрит на черное небо, усыпанное звездами.

Осень. Листья на деревьях желты как золото, многие уже опали.

На небольшой терассе возле деревни Монгус и Тулпа копаются на огороде. Они собирают в корзины поздние овощи.

Монгус/оттолкнув от себя почти наполненную корзину, падает на спину/: Ах, как мне все это надоело! Надоело, надоело, надоело!/почти поёт она/.
Тулпа/глядя неодобрительно/: Чего тебе надоело, лентяйка? Тут работы с птичий хрен./обе хохочут/ Ну ладно тебе, вставай, чего разлеглась?
Монгус: Да дело не в работе. Ах, где он, мой мужик? Прилетел бы он ко мне с неба на одну ночь.
Тулпа/фыркнув/: На ночь! Чего захотела, лярва.
Монгус/в мгновенье остервеняясь/ Я лярва? Ах ты, сука!
Тулпа/схватив свою, наполовину наполненную, корзину, бросает ее Монгус в голову/Я тебе покажу суку!
Монгус вскакивает и кидается на Тулпу. Они, вцепившись в волосы друг друга, катаются по земле, визжат, царапаются, кусаются. На шум прибежала Экенке. Схватив палку, она бьет одну, вторую.
Экенке: А ну вы, уймитесь, бесстыжие! Эй, Кэрдэ, Энчо, сюда, сюда. Уймитесь, животные, уймитесь.

Прибежавшие на крики Хенди и Энчо растаскивают женщин.

Монгус: И она меня лярвой обзывает, сука! Сука!
Тулпа: Сама Сука! Ты думаешь, я не знаю, чем ты в лесу занимаешься, зачем ты туда каждый раз бегаешь?
Монгус: А тебе завидно, стерва?! А то, что ты всё о Гулан трешься?
Тулпа: Ах, ты... убью!
Энчо: Тихо! Еще одно слово и прокляну вас Великим Небом, бесстыжие твари!

Женщины, словно водой окаченные, притихли после такой угрозы. Только тяжело дышат, да злобно друг на дружку посматривают.

Энчо: Идите каждая к себе! Чтоб я вас не видел!— Женщин отпускают и они, понурив головы, уходят.
Энчо, немного постояв, подошел к Экенке, бессильно уставившейся в одну точку.
Энчо: Ты поняла, о чем они здесь болтали?
Экенке/устало посмотрела на него/: А, пусть болтают. /равнодушно махнула рукой и пошла/.
Энчо/потоптался немного на месте, тоже махнул рукой/: А-а, чтоб все эти бабы!../и пошел тоже.

Желтый осенний день. Небо синее, солнце светит. Гулан идет по лесу, мягко шелестят листья под ногами. Вдруг из-за деревьев появился Кэрдэ. Гулан вздрогнула от испуга, но, узнав убогого, улыбнулась.

Кэрдэ, улыбаясь, подошел к ней, что-то ласково промычал. Увидев в руках у Гулан несколько красно-желтых листьев, которые она перед тем подняла с земли, он, радостна мыча, отбежал в сторону, где их было побольше, и принес ей целую охапку. 0на рассмеялась такому подарку и, выбрав из охапки несколько самых красивых листьев, ласково потрепала Кэрдэ по щеке. Обрадованный Кэрдэ подпрыгнул на месте и подкинул охапку своих листьев над собой и молодой женщиной. Гулан даже взвизгнула от удовольствия и неожиданности, и рассмеялась. Листья, кружась, легли вокруг нее, некоторые из них легли ей на волосы, плечи.

Гулан/ласково улыбаясь/: Какой ты хороший, Кэрдэ.

Кэрдэ закружился перед ней от счастья под её веселый смех. Вдруг он замер, настороженно прислушиваясь к чему-то. Мягким прыжком очутился рядом с ней. Взял ее за руку, потянул за собой. Гулан молча последовала за ним. Он вел ее за собой, время от времени замирая и к чему-то прислушиваясь. Наконец он подвел ее к каким-то кустарникам, обернувшись, сделал ей знак, чтоб молчала, и, пригнувшись, исчез в зарослях. Гулан стояла потрясенная, боясь пошевелиться. Тут она услышала какую-то возню, слабые женские стоны. Она сделала шаг и увидела прямо перед собой, там, по ту сторону кустарников, стоящую у дерева Монгус. Что-то было странное в ее позе, чего Гулан сразу и не поняла. Монгус стояла, вплотную прильнув к дереву, обняв его обеими руками, расставив широко ноги, и делала какие-то движения. Еще через секунду Гулан уже ясно все видела. Платье на Монгус было задрано, но спереди больше чем сзади, голова откинута назад, вполоборота к дереву,— она сладострастно постанывала, кусая себе губы, и двигала то ускоренно, то замирая, тазом сверху вниз. Рядом с Гулан вдруг поднялся во весь свой рост Кэрдэ и, раздвинув перед собой кусты, громко и радостно замычал. Тихо вскрикнув, Монгус мгновенно снялась с места и, метнувшись в сторону, тут же исчезла. Кэрдэ опять очутился рядом с Гулан. Схватив ее за руку, он потащил ее за собой, и через мгновенье они уже стояли перед деревом, который обнимала Монгус. Кэрдэ, радостно скалясь, показывал на небольшой сук, тянущийся снизу почти до пояса Гулан. Конец его был темный, гладкий, покрытый какой-то слизью. Кэрдэ провел пальцем по влажному концу сука, поднес палец к носу, понюхал и, радостно улыбаясь, протянул палец под нос Гулан. Та с омерзением отшатнулась и, уже понимая, что здесь было, опрометью бросилась прочь. Она бежала, не разбирая дороги, задыхаясь от слез, а сзади несся дикий радостный крик Кэрдэ.

Только недалеко от деревни она немного успокоилась и пошла шагом. Но сердце бешено колотилось в груди. Уже подходя к первым домам, она почувствовала себя спокойной. У дверей хижины сидела, греясь на солнце Экенке. "Подойди-ка ко мне, девочка моя"— позвала она Гулан. Гулан послушно подошла. «Садись, посидим на солнышке» — Экенке похлопала по траве возле себя. Она не глядела на Гулан, глядела, прищурясь, на солнце, подставляя ему свое старое, толстокожее, морщинистое лицо. Гулан села, вздохнула.

Экенке/ покосившись на нее/: Чего ты так вздыхаешь?
Гулан: Ничего, матушка, просто так.
Экенке: Когда я была такой же молодой как ты, я так не вздыхала.

Гулан промолчала.

Экенке: Да, ты права, тогда другое время было. Людей было больше. /вздохнула/.
Гулан: Я ничего не говорила, матушка.
Экенке: А мне и не надо, чтоб ты говорила, я и так знаю, что ты думаешь. /помолчав, Экенке сказала/ Вот мы тут сидим с тобой — старая и молодая,— одна уже почти прожила свою жизнь, другая — только начинает, и уже несет в себе жизнь следующего человека, а разницы между нами перед Великим Небом нет никакой. /Экенке опять покосилась на собеседницу, но та опять ничего не ответила./ Чувствуешь ты в себе что-нибудь?
Гулан/потупившись/: Не знаю, как это сказать, матушка, словно тяжесть какая-то.
Экенке: Это хорошо.
Гулан: А Кэрдэ, он всегда был таким?
Экенке: Разумом — да, а телом — был как все — рос.

Гулан поежилась.

Экенке/посмотрев на нее внимательно/: Ты смотри, не думай о нем много, иначе твой ребенок станет таким же.
Гулан:/вздрогнув/: Я и не думаю вовсе о нём.
Экенке: Так-то, милая. А как выпадут снега, да сойдут, да появятся первые листочки на деревьях, шаман Энчо сказал, отнесем мы тебя на Светлую гору.
Гулан: Что это за гора?
Экенке: Это волшебная гора. Энчо тебе о ней лучше расскажет./глядя на приближающуюся Монгус,— та идет быстрым шагом, не поднимая глаз,— нарочито громко, чтоб она слышала/ А как родишь сыночка, крепкого, да здорового, пусть подрастет, и отдадим ему нашу Монгус — она у нас самая молодая и красивая.

Монгус, услышав это, бросила быстрый взгляд на старуху, вспыхнула алым цветом и юркнула к себе в хижину.

Гулан/недоуменно/: Монгус? Не хотела б я иметь такую невестку.
Экенке /насмешливо/: А… И ты тоже уже знаешь о ее лесном любовнике?
Гулан/удивленно/: И ты? Ты знаешь?
Экенке:/добродушно/: А чего ж я, слепая? Но не суди ее строго. Не она виновата, что лесные люди отправили наших мужчин в небесные долины.
Гулан/с отвращением/: На ведь это же...
Экенке/встрепенувшись, резко нагнулась к лицу и заглянула в самые глаза Гулан. Глаза старухи злобно блеснули/: Что — ведь это?! Чего ты понимаешь, девчонка?! Монгус была такой как ты, когда ты только училась говорить. И дети у ней были, и муж, разве ты их уже не помнишь?!/последние слова она почти прошипела/.
Гулан/тихо/: Помню.
Экенке/опять откинувшись, но все еще твердо/: Она будет женой твоего сына, она моложе всех, и сможет рожать, когда твой сын подрастет. Или ты сама хочешь его взять?/хрипло хохочет/Так тебе нельзя,— от него ты будешь иметь хвостатое потомство. /хохочет, вытирая пальцем набежавшие слезы.
Гулан: Я знаю. Пусть будет Монгус.
Экенке/успокоившись, похлопав собеседницу по ноге/ А она не такая уж и плохая, поверь мне.

Гулан смотрит на птиц, кружащихся над крышей хижины. Вот одна из них, застыв на мгновенье в воздухе, издав тонкий крик, вдруг взвилась прямо вверх, и Гулан, следя за ней напряженно, на мгновенье вдруг увидела мир ее глазами. Вот сидят две женщины перед хижиной, — этих хижин теперь всего три на большей поляне, расчищенной в расчете на деревню гораздо больше, а вокруг поляны горы поднимаются ввысь, поросшие густым лесом, а за горами — она не знала, что там за горами и у нее закружилась голова от высоты, стремительности и восхищения. И она закрыла глаза.

Вечер. Кэрдэ сидит у своей хижины и пытается сделать клетку для птиц. Никого вокруг нет, недалеко горит костер. Кэрдэ что-то мычит себе под нос, он поглощен своим занятием. К нему подходит Хенди и, показывая знаком молчать, тянет его за собой, при этом ласково улыбается. Кэрдэ мычит, он не очень доволен, но подчиняется. Хенди ласково забирает его клетку кладет на землю и тянет Кэрдэ за собой. Кэрдэ в последний раз оглядывается на клетку и покорно следует за женщиной. Она вводит его в пустую хижину. В центре пола небольшой костерок, который дает освещение. Она подводит его поближе к свету и, улыбаясь, кладет ему руки на грудь. Он, нахмурившись, отодвигается. Тогда она отходит и медленно снимает свою грубую одежду из шкур. Одежда соскальзывает, Хенди остается обнаженной. Кэрдэ мычит, перепугано и хочет уйти, но она одним прыжком перекрывает ему путь к отступлению. Кэрдэ беспомощно мычит. Хенди идет к нему, Кэрдэ пятится, пока не падает на шкуры, служащие коврами и одеялами. Он сидит, расставив ноги, упершись руками в землю за спиной, а Хенди, извиваясь сладострастно, словно бы танцует перед ним. Она не приближается к нему, не дотрагивается до него, но, не сводя с него горящих глаз, танцует перед ним танец сладострастия, принимая различные позы, то приседая, то изгибаясь. Наконец, покрытая потом и тяжело дыша, она приближается к нему, гладит ему ласково щеку. Кэрдэ, видно, это приятно, он, радостно мыча, трогает пальцем ее грудь. Она берет его руку и плотнее прижимает к своей груди, тянет его руку вниз, к животу, еще ниже, другой рукой, обняв его, она, скользнув по шее, уходит к нему под одежду — к груди, к животу, целуя его в шею. Вдруг он вздрагивает и одним сильным и резким движением отбрасывает ее от себя. Упав, она приходит в себя, молниеносно натягивая на свое обнажен¬ное тело лежащие на полу шкуры. Но Кэрдэ уже разъярен не на шутку. Он яростно мычит, расшвыривая во все стороны шкуры и всё, что под руку попадается. Перепуганная Хенди отползает от него и отчаянно визжит.

Он подбегает к ней, хватает за волосы и тащит из хижины, она отчаянно сопротивляется. Но он резкими рывками выволакивает ее из хижины как есть обнаженной, и начинает ее пинать ногами в живот. Из соседних хижин выбегают люди и стараются оттащить его. Всеобщий крик и гвалт. Яростно мыча, он рвется к своей жертве, и только оглушающий удар дубинкой по голове, который нанесла Монгус, спасает Хенди от верной смерти. Схватившись за голову, он стоит мгновенье, покачиваясь и мыча недоуменно, и падает на лежащую, полуживую от страха, боли и стыда, Хенди. Она с пронзительным визгом отталкивает его и опрометью исчезает в своей хижине. Люди стоят молча над телом Кэрдэ, приходя в себя. Наконец в хижину Хенди входят Экенке и Тулпа, слышно как они ее успокаивают и как та горько плачет. Энчо склоняется над Кэрдэ, щупает ему шею и, убедившись, что он жив, тащит его, с помощью Гулан, в свою хижину. Рядом суетится Экенке, вернувшаяся от Хенди. Все это происходит в полном молчании. Кэрдэ быстро приходит в себя, жалобно мычит, щупая себе голову.

Экенке/говорит быстро, успокаивающе, первое, что пришло в голову/: Это дерево упало на тебя, дерево. /Кэрдэ изображает дерево, грозно мычит/
Экенке: Дерево, ветер был сильный, вот оно и упало на тебя.

Кэрдэ успокаивается. Затем встает и выходит из хижины. Его никто не держит, но все со страхом идут следом. Он идет к тому месту, где оставил свою клетку, садится и, довольно мыча, начинает над ней возиться. Все, успокоенные, облегченно вздохнув, расходятся. Тишина, только слышны слабые всхлипы Хенди, да треск горящих сучьев в костре.

ВЕЧЕР. Поздняя осень. Сильный ветер. В хижину, где сидят Гулан и Энчо, входит Тулпа. Гулан что-то шьет, Энчо что-то строгает. Тулпа входит, садится на шкуры, молча смотрит на небольшой костер в центре хижины. Гулан и Энчо лишь взглянули на вошедшую и молча продолжают заниматься своими делами.

Тулпа/после некоторой паузы/: Ты, Гулан, я слышала, хочешь дать своему сыну Монгус в жены? /голос ее бесцветен, тих/.
Гулан/удивленно взглянув на нее, улыбнувшись/: Ты слышала? От кого же?
Тулпа: От Монгус./в голосе ее просыпается надежда/ Но это ведь неправда, ведь так?
Гулан/потупившись, теребит шкуры, лежащие у нее на коленях/: Ты знаешь... /наконец, решившись/ Самой Монгус этого никто не говорил.
Тулпа/тихо охнув/: Так это правда. /помолчав/ Но ведь она никчемная женщина. Ну, родит она от него, но разве сможет воспитать, любить детей так, как я бы смогла?/ речь ее становится все горячее/ Ведь ты помнишь, и шаман помнит, как она мучила своего мужа? А дети? Разве у ней были дети? Уродцы, на которых ей всегда было наплевать! А я? А мой муж? Мои дети? Всегда сытые, чистые. Ты помнишь, помнишь? /она схватила Гулан за руку/ Какие они были толстенькие и здоровенькие?! Да разве можно меня сравнить с Монгус?!
Гулан/подавленно/: Ты права, конечно, права.
Тулпа/яростно/: А если права, так почему ее отдают твоему сыну, а не меня?! Ведь я тоже не старуха! Я еще могу рожать и рожать. И через пятнадцать, даже двадцать зим я буду так же молода, и буду намного моложе того возраста, когда Экенке родила своего последнего ребенка!
Энчо:/твердо/: Не кричи так, Тулпа, такова воля Неба!
Тулпа/обреченно, повесив голову/: Если вы отдадите ему Монгус, то до следующего ребенка, до следующего мальчика, пока он станет мужчиной, я не доживу. А если и доживу, то буду старше, чем сейчас Экенке.
/все молчат, стараясь не смотреть на Тулпу/
Тулпа/тихо/: Лесные люди уничтожили всех наших мужчин... Я могла бы ждать, могла бы ждать сколько угодно, всю жизнь, если б у меня была надежда. Вы отнимаете у меня эту надежду. Мне нечего ждать, некого ждать, только смерти. /она всхлипывает, утирается/
Гулан/с сочувствием/: Тулпа... Я ведь всегда больше всех любила тебя, ты же знаешь.
Тулпа/вытерев слезы/: Любила, любишь.… Да, я знаю, знаю, что любишь, но пойми же, дура, /она почти кричит,/ пойми, что ты не мужчина! Ты не можешь так любить,/затихнув/...и от тебя никогда не будет детей.
Энчо/кашлянув/: Что ты говоришь, Тулпа, постыдись.
Тулпа: Мне стыдиться, да? Мне? /затем обращаясь к Гулан, едва скрывая злость/: Шаман говорит, что это воля Неба. Он говорит, что нам надо выжить, и мы выживем, если ты родишь мальчика. Но Экенке родила девятерых детей! Девятерых!/она почти кричит в истерике/ И все они умерли, не научившись стоять на ногах! А четверо и вовсе родились мертвыми! А если и ты родишь мертвого?
Энчо/кричит/: Ты гневишь Небо своими словами! Бойся! Нет ничего страшнее гнева Неба!
Тулпа/ошеломленно молчит, потом, сглотнув, говорит тихо/: Я не боюсь твоего Неба.
Энчо/вскочив с места/: Что?! Вон, вон отсюда, мерзавка! Только очистительная жертва спасет тебя, несчастная!

Тулпа, повесив голову, молча поднимается и, не глядя ни на кого, выходит из хижины. Гулан вскочив, хочет догнать ее, но Энчо дает ей знак оставаться на месте. Энчо разъярен. Гулан замирает на мгновенье под яростным взглядом шамана, затем молча выбегает из хижины.

На улице непогода. Сильный ветер, низкие черные тучи. Гулан заглядывает во все хижины, но Тулпы нигде нет.

Гулан/кричит в ночь/: Тулпа! Тулпа, вернись!/только вой ветра в ответ/

Из соседней хижины выскакивает обеспокоенная Экенке.

Экенке/в самое ухо, чтоб перекричать ветер/: Что случилось, Гулан?
Гулан: Тулпа ушла. /она кричит то в одну сторону, то в другую, не зная, куда ушла Тулпа/: «Тулпа, Тулпа!»

К ней присоединяется Экенке: «Тулпа, Тулпа!»

Только вой ветра в ответ.

Ночь, ветер. Тулпа идет, не разбирая дороги. Ветер хлещет ее со всех сторон, но она не чувствует этого. Наконец она замерзла, присела под большой валун, спрятавшись от ветра.

Утро. Тулпа просыпается, поднимается. Хочет вернуться домой, но не находит дороги. Она пытается идти назад, но вскоре понимает, что сбилась с пути. Тогда она бежит, плача, наугад. Ветви хлещут ее по лицу. Она кричит: «Гулан! Экенке! Кто-нибудь!» Вдруг она останавливается словно пораженная какой-то новой мыслью. Поднимает руки к небу, молит: «Прости меня, Великое Небо! Прости меня, дуру несчастную! Прости за слова мои и грязные мысли!»— она падает на колени, бьется головой о землю, смотрит опять на небо. Небо покрыто тучами, пасмурно. Она, не отрывая глаз от неба, медленно поднимается на ноги. Затем так же медленно оглядывает окружающий ее мир, словно видит впервые. Вдруг замечает в кустах движение и на поляну перед ней выходит большой медведь. Он неторопливо идет, к чему-то тревожно принюхиваясь. Туппа замерла в страхе. Медведь, наконец, увидел ее, коротко взревел и неуклюже побежал к ней. Тулпа окаменело смотрит на него. Не доходя, медведь остановился, опять взревел и поднялся на задние лапы, словно распахивая ей свои объятия.

Тулпа/тихо/: Ты хотела себе мужика и ради этого отвернулась от Неба. Великое Небо дает тебе мужика, иди же и обними своего нового мужа.

Прошептав это, она медленно идет к медведю. Он стоит все так же на задних лапах, слегка покачиваясь и, как показалось Тулпе, ласково рыча.

Тулпа/обрадовано/: Ты узнал меня, милый, — кидается к нему в объятья. Огромный медведь яростно взрычав, сминает женщину, ломает ей кости, разрывает на части.

Зима. Деревню занесло неглубоким снегом. Лишь поляна в центре, обычное место костра, площадки перед хижинами и дорожки в лес расчищены от снега. Из отверстий для дымохода в крышах хижин вьется дымок, и место центрального костра накрыто шкурами. В хижину, где сидят Экенке, Гулан и Кэрдэ, врывается Монгус, впуская за собой клубы пара. Едва отдышавшись, она радостно выкрикивает: Радуйтесь, родичи! Радуйтесь! Энчо подстрелил в лесу здоровенного лося./Все вскакивают. С удивлением и радостью смотрят на Монгус, не веря своим ушам, но это длится лишь мгновенье.

Экенке: Где? Где он?
Монгус/все еще задыхаясь/: У синего брода. /неопределенно машет рукой куда-то назад/ Он меня послал за вами, а сам там остался сторожить.
Экенке: О, Великое Небо, матерь наша! Ты услышала наши молитвы и приня¬ла наши жертвы! /затем торопливо остальным/ Собирайтесь, собирайтесь все. Ты тоже Кэрдэ пойдешь с нами. /к Монгус/ Большой лось, ты говоришь?
Монгус/просияв, разводит руки, показывая его необъятность/: Огромный, матушка! Я таких в жизни не видела. Целая гора!
Экенке/ удовлетворенно/: Ах, Энчо, старый волк. Всё такой же молодец, как и много лет назад.

Пока они говорили, все быстро оделись. Накинула шубу и Гулан/

Экенке/ увидев ее/: А ты куда?
Гулан/растерянно/: Ты сказала — все.
Экенке: Кроме тебя. Разводи огонь главного костра, точи ножи, да жди нас.

Все, радостно-возбужденные, гуртом вываливаются из хижины и уходят за Монгус. Гулан на минутку опускается на пол — ноги не держат — радостно улыбаясь, затем вскакивает и, взяв в хижине побольше сухих дров для растопки, выходит наружу развести огонь большого костра. Она скидывает дрова на полянке, стаскивает примерзшие шкуры с того священного места, где должен гореть костер. Подтаскивает сырые дрова, сложенные неподалеку, приносит из дому угольки и, зажигая бересту под маленьким шалашиком для растопки, разводит огонь. Все это она делает в радостном возбуждении, руки ее мелко трясутся. Только когда огонь разгорается широко и надежно, она отваливается в своей толстой шубе спиной на снег, смотрит, улыбаясь, на темнеющее к вечеру небо и шепчет: «Спасибо тебе, Великое Небо за этого лося. Духи голода уже выли вокруг деревни и стучались к нам в хижины, но ты не забыло нас, прогнало их и спасло нас. Спасибо тебе, Великое Небо!»

Прошло немного времени. Гулан уже всё, что нужно было, приготовила и ждала своих, когда на опушке леса показалась темная кучка людей на фоне белого снега. Радостно вскрикнув, она набежала им навстречу.

Они все тянули за веревки, которыми был связан лось, поистине огромный лось. Только старая Экенке скакала вокруг этой туши, подталкивая ее то сзади, то с боков. Увидев бегущую им навстречу Гулан, она радостно вскрикнула, и, потрясая руками в воздухе, прокричала: «Ты видишь, какой он огромный, я таких и не видывала!» — и радостно, по-детски рассмеялась.

Подтащив лося к костру, Энчо тут же скинул свою шубу, оставшись, несмотря на мороз, в легком халате и, метнувшись в свою хижину, появился оттуда со своим бубном. Все сразу заняли, свои обычные места вокруг костра.

И Энчо пошел по кругу, гремя в бубен, танцуя танец удачной охоты.

Это был самый лучший шаманский танец, при котором все всегда были веселы и могли даже притопывать и прихлопывать в ритм бубна.

— Й-эх! Й-эх! — подхватывали они оконцовки куплетов шамана, притопывая, и прихлопывая. — Й-эх!Й-эх! — А шаман шел по кругу, то изображая бегущего зверя, то хитрого и отважного охотника, и всегда кончал свои куплеты благодарением Великому и Милосердному Небу.

После долгой и обильней трапезы все лениво расходились по своим хижинам. Только Кэрдэ всё не мог насытиться, держа в руках огромную кость с мясом. За едой, радостным ощущением полузабытого вкуса жареного мяса, все не замечали крепчающий к вечеру мороз. Да и по обычаю нельзя было первые куски мяса свежедобытого зверя есть под крышей — Небо должно было видеть результаты своего доброго дела, и, вставая, все непременно благодарили Небо за пищу. Теперь, когда утихли голод и приступы возбуждения, все почувствовали мороз и стали торопливо расходиться по хижинам, лишь изредка отпуская беззлобные шуточки по адресу Кэрдэ, который, впрочем, не обращал на них внимания, грызя, с довольным мычанием свою кость.

Хенди и Монгус залезли под одну шкуру. Они давно спали вместе, чувствуя необходимость человеческого тепла рядом. Да и Экенке всегда спала тут же, но сегодня она ушла спать с Гулан, у той были какие-то боли в пояснице. Сказались и возбуждение, которое они испытали и полузабытый вкус сытного ужина. Монгус обняла подругу, но сон не шел и постепенно, чувствуя под ладонью, под легкой материей тонкого халата, упругое горячее человеческое тело, ощутила в себе поднимаю¬щуюся жгучую волну желания. Сначала она старалась гладить Хенди неза-метно, думая, что та заснула или засыпает, но по неровному дыханию и вздрагиванию живота, когда Монгус словно бы случайно касалась его, она поняла, что подруга, несмотря на закрытые глаза, не спит, и спать не собирается. И еще она поняла, что та не против ее ласк, что, напротив, эти ласки доставляют ей не менее жгучее наслаждение, чем ей самой, Монгус, и, что боязнь, которая удерживает ее от ответных ласк, так же непрочна, как облачко дыма. Поняв все это, Монгус улыбнулась и уже смело положила голову на грудь Хенди. Хенди от неожиданности судорожно вздохнула и замерла. Монгус стало жарко. Теперь ей уже мешал тоненький халат Хенди и она, молча, чтоб не спугнуть ее, стала ее раздевать. Хенди не сопротивлялась. Она сама приподнималась, когда нужно было вытащить из-под нее ее платье. Но глаз Хенди так и не открыла. «Пусть» — подумала Монгус — «Так даже лучше». Она быстро разделась сама и стала нежно и ласково целовать Хенди. «Как ты красива»— прошептала Монгус. Хенди открыла глаза и спрятала свое лицо в пышных волосах Монгус. «Жарко» — жалобно прошептала Хенди. Монгус скинула укрывавшую их шкуру. На мгновенье она отстранилась, разглядывая Хенди. Та была прекрасна. Монгус провела медленно ногой по ее ноге и мягко сунула бедро между ног Хенди. Хенди, сделав долгий неровный вздох, слегка прижала к себе голову Монгус и, скользнув чуть ниже, поцеловала Монгус в ухо, ласково потрепав языком ей мочку, как это делал ее муж. Монгус сдавленно застонала и, крепко прижавшись к ней всем телом, подняла бедро, что было между ног Хенди до упора и задвигала им. Хенди застонала уже не таясь, обо всем забыв, обхватила ногами ее талию, изогнувшись, прижала лицо Монгус к себе, сжимая ее щеки своими высокими грудями, но тут же ослабла, мягко устраняясь. Монгус перевела дыхание, не отнимая горящих глаз от прекрасного, как ей теперь казалось, лица Хенди. Хенди мягко притянула ее к себе, и заставила ее лечь на себя, рукой же, с ищущими пальцами, устремилась вниз по спине, к ложбине между ягодицами, сама, медленно соскальзывая вниз. Когда рука ее достигла заветной ложбинки, Монгус, раздвинула широко ноги и двинула свое жадное тело навстречу ласковым пальцам Хенди.

Наутро им стыдно было смотреть в глаза друг другу, но вечером они снова легли в одну постель, горя желанием и чувствуя, как им мешают их грубые ночные платья, от которых они тут же избавлялись к великому облегчению друг друга.

Зима. Все сидят в хижине Энчо. Все заняты делом: кто шьет, кто стругает. Даже Кэрдэ что-то мастерит, высунув язык.

Гулан/оторвавшись от шитья/: Скажи, мудрый шаман Энчо, как-то, еще до снега, Экенке сказала мне, что ты говорил о Светлой Горе. Скажи мне, что это за гора?
Энчо/усмехнувшись/: Экенке тебе сказала? А ведь я говорил ей, чтоб до первых зеленых листов никто не знал об этом.
Экенке/разминавшая кожу до этого, еще усерднее её разминает, не поднимая глаз/: Я не думала, что это такая тайна.
Энчо/укоризненно качая головой/: Это, конечно, не страшная тайна, но мне не хотелось преждевременно волновать Гулан.

Экенке недовольно пыхтит, терзая кожу, но молчит.

Энчо: Ох, женщины, что сороки.
Гулан/заинтересованная/: Но если это не такая страшная тайна, то почему же ты не хочешь рассказать мне о ней?
Энчо/откладывая рукоятку ножа, которую он вырезал/: Ну, хорошо, я расскажу вам об этой горе. Это было давно, так давно, когда горы наши были равнинами, а равнины были высокими горами. Наше племя тогда, погибало от неизвестной, неизлечимой болезни. Гибли только дети. Старики умирали, молодые старели. Сначала этого не замечали. Во все вре¬мена погибали новорожденные, гибли младенцы и рождались мертвые уже дети. Но никогда не было такого, чтобы никто, вы понимаете, никто не выживал из рожденных. А рожали в те времена женщины часто.… Но вот наступило время, когда люди начали прозревать и тревожиться. И наступи¬ло такое время, когда они поняли, что это кара Неба. Много дней носился шаман в молитвенной пляске, прося Небо смилостивиться. Но ничего не помогало. И однажды, после очередного разговора с Небом, обессиленный шаман сказал людям, что он услышал, наконец, глас Неба. И когда люди спросили, что же надо сделать, чтоб спасти племя, шаман ответил: нужно, чтобы самая молодая из женщин и самая красивая поднялась на высокую гору и, изрезав ножом свое прекрасное лицо, убила бы себя. И тогда родится мальчик, первый из тех, что будут рождаться после, которые и вырастут крепкими и здоровыми людьми. И в племени нашлась такая женщина. Она была, конечно, не совсем молода, но молодежи и не было вообще. Но она была самая красивая, настолько, что даже прожитые годы не могли ничего с этой красотой поделать. Она сделала всё, как сказал шаман, и через год одна из женщин родила крепкого, красивого малыша. Люди говорят, что в ту ночь, когда женщина из племени приносила себя в жертву, гора светилась. С тех пор и зовут ее Светлая Гора.
Энчо замолчал. Молчали и все остальные, задумавшись над смыслом этой древней истории.
Энчо/продолжая/: После этого никто и никогда не ходил на эту гору и не просил Небо ни о чем, потому что просить можно только об одном и Небо поможет — просить можно только спасти племя от полного вымира¬ния или уничтожения. И как только растает снег, появится первая зелень на деревьях, мы все пойдем на эту гору и понесем на себе нашу Гулан.
Гулан/щеки ее мокры от слез, но глаза ясны/: Я бы тоже смогла принести себя в жертву, как та женщина, чтоб спасти племя.
Экенке/насмешливо/: Тебе, девочка моя, незачем приносить себя в жертву. Тебе надо только родить.

Все улыбаются, но стараются спрятать от Гулан улыбку.

Конец зимы. Тепло. Небо синее. Снег заметно подтаял. Из хижины выходит Гулан. Живот ее уже заметен. Она выходит, потягивается уже совсем по-бабьи, подставив лицо теплому солнышку, щурится. К ней, радостно мыча, подбегает Кэрдэ, в огромных его ладонях маленькая птичка,— где-то он ее выловил. Кэрдэ, мыча, бережно протягивает птицу Гулан. Та весело смеется, берет птицу в руки, целует ее в клювик. Со стороны леса крик Экенке: «Кэрдэ! Барсук ленивый! Беги сюда, помоги дотащить». Экенке и Хенди волоком тащат связку дров.

Кэрдэ, радостно мыча, неуклюже бежит к ним, легко взваливает весь тюк себе на плечи и быстро несет к деревне.
Экенке/ворчливо, но с уважением/: У-у, медведь. Тебе бы не дрова, а камни таскать.
Хенди: Ему б поменьше силы, да побольше мозгов Небо дало.
Экенке/строго обрывает товарку/: Помолчи. Не тебе указывать Небу, что хорошо.
Хенди/делая равнодушное лицо/: Да мне чего? Мне все равно.
Экенке/насмешливо/: Видно, как все равно. Давно ли ребра твои зажили после его ласк.

Хенди недовольно передергивает плечами и, быстро дойдя до своей хижины, скрывается в ней.

Гулан смотрит на эту небольшую перебранку с ласковой улыбкой. Экенке, дойдя до нее, останавливается, присаживается на бревно, что лежит у стены хижины, и по обыкновению похлопав рядом с собой ладошкой, не глядя, зовет Гулан присесть рядышком.

Экенке/отдышавшись, вытирает пот со лба/: Упарилась я идти за молодыми. Старая дура, надо было Монгус послать за дровами или Кэрдэ, /помолчав, она ласково смотрит на Гулан/ Ну как себя чувствуешь, красавица? /Гулан смущенно улыбается и говорит, показывая на свой живот: «Какая же красавица?»
Экенке: А что? Ты это брось. Любая из наших баб отдала бы все, чтоб поменяться с тобой местами./лукаво прищурившись/ Даже я,/хохочет/.
Гуланг/улыбаясь/ Ну скажешь тоже…
Экенке/серьезно/: Это самое красивое, что может быть в женщине, поверь мне.

Помолчали.

Гулан/немного смущенно/ Я вот думаю... ты не рассердишься?
Экенке/машет рукой/: Говори, уж чего там.
Гулан: Вот... вот, все ждут мальчика...
Экенке/насторожившись, благодушие как рукой сняло/: Ну. И что ты думаешь?
Гулан: Я просто хочу спросить... А если девочка?
Экенке/смотрит на нее с минуту, не понимая/: Как это девочка?
Гулан/пожав плечами/: Ну, если родится девочка, тогда что?
Экенке/морщит лоб. Видно, что она не знает, что сказать/: Тогда... тогда... Тогда будет самое плохое.
Гулан/испуганно/: Что же это?
Экенке/неохотно говорит/: Тогда нашим молодухам придется уходить в лес и бродить там до тех пор, пока они не встретят лесных людей. И если те их не съедят или просто не убьют, бежать от них сюда и здесь рожать. Но такого еще не было, чтобы кому-то из наших удавалась уйти от них живым. Чудо, что они тебя пожалели... а, может, подумали, что ты уже мертва, или нашего шамана постеснялись /последние слова она произнесла с лукавой усмешкой/.
Гулан/растерянно/: Но если так, значит... значит...
Экенке/угрюмо/: Да, девочка, значит, нашего племени уже не будет. /успокоительно/ Да ты не переживай, и не забивай голову этими мыслями. Все равно в этом ты бессильна. Предоставь это шаману и Светлой Горе.
Гулан/успокаиваясь/: Да. На Светлой горе нам Небо поможет.
Экенке/угрюмо/: Поможет, обязательно поможет.

Весна. Роскошная природа. Склоны гор покрыты густыми лесами. На деревьях первая, нежно-изумрудная зелень. Небо синее. По склону горы то скрываясь за кронами деревьев, то появляясь на полянах, тянется небольшой караван. Впереди идет шаман Энчо. В руке его длинный посох, за спиной котомка и бубен, который позвякивает колокольчиками на каждом шагу, и должен отпугивать этим звоном злых духов, чтоб те не сбили с правильного пути. За ним идет Монгус. Следом за ней Кэрдэ и Хенди несут носилки, покрытые ветвями со свежей зеленью, в которых сидит Гулан. Замыкает шествие Экенке. На всем протяжении пути только Кэрдэ бессменно у носилок,— Монгус, Хенди и Экенке поочередно меняются, правда, Экенке проходит путь короче, чем ее более молодые родственницы. Они продвигаются медленно, часто останавливаются на привал — женщины, да и старик Энчо — быстро устают в пути. Экенке, помимо продуктов, несет и глиняный горшочек с углями, из которых они на стоянках и ночлегах раздувают пламя.

Племя идет через еловый лес. Растительность здесь более скудная, чем на их родной земле, дни и ночи заметно холодней — чувствуется приближение снега, которым покрыта вершина Светлой горы. Гулан, уже совсем тяжелая, истомилась сидеть в своем паланкине, ноги затекли, но шаман настрого запретил ей делать хоть шаг к горе, тогда Небо откажется помогать роженице. И Гулан терпеливо ждет остановки. Редкий еловый лесок кончился, и путь вывел их к горной бурной реке. Энчо дает знак остановиться.

Энчо: Передохнем здесь и поищем более спокойное место для переправы.

Носилки опускаются на землю, все облегченно вздыхают, садятся на жидкую траву. Гулан, кряхтя, проходится, разминая затекшие ноги, подходит к реке, ополаскивает прозрачной холодной водой лицо и, чувствуя покой и умиротворение, садится рядом с Хенди, которая озабоченно растирает натруженные ноги. Экенке и Монгус заняты разведением костра и готовкой легкой еды. Энчо и Кэрдэ сразу же, как только объявили привал, ушли искать брод.

Гулан/сочувственно/: Сильно болят ноги?
Хенди/вздохнув/: И не говори. Я, кажется, за всю жизнь свою столько не ходила. А ты как?
Гулан/ласково поглаживает живот и улыбается/: Ворочается, непоседа.
Хенди/тоже улыбается и гладит живот Гулан/: О, /радостно/ чувствую его, чувствую. Недолго ему там осталась томиться, маленькому.

Вскоре возвращаются мужчины. Энчо присаживается на корточки у огня. Кэрдэ начинает помогать готовить ужин.

Экенке: Ну, как, нашли что-нибудь?
Энчо/потирая озябшие руки над огнем/: Нашли, нашли. Святое Небо нам помогает в пути. Здесь, недалеко, есть мелкое место. Река там разливается и течет между большими камнями. Мы сходили на ту сторону. Переход не так уж сложен.
Экенке/облегченно/: Славься, Небо! Я уж боялась, не будет ли эта река как та, прошлая, где мы потеряли большую часть наших припасов.
Энчо: Да-а. Тот переход был труден. Кэрдэ чуть не утонул. А за припасы не бойся. Оставшегося нам должно хватить до конца.
Экенке/обрадовано/: Так скоро вершина?
Энчо: Если судить по приметам, то уже скоро — день, два.
Экенке: Великое Небо нам помогает.

Они молча едят.

Перед тем как начать переправу, Энчо останавливает всех и говорит.

Энчо: Слушайте все внимательно. Там, почти у самого того берега есть одно опасное место. Вода там переливает через камень, по которому мы должны идти. Будьте осторожны на этом скользком камне, потому что сразу за ним начинается заводь, а дальше река сужается и бежит как бешеная.

Энчо и Кэрдэ берут носилки и идут первыми. За ними Монгус, затем Хенди и последняя Экенке. Она сама настояла на этом.

Энчо и Кэрдэ с носилками уже были у самого противоположного берега, а замыкающая Экенке на середине реки, когда Экенке поскользнувшись, чуть не упала, и шла после этого, внимательно глядя себе под ноги. Когда до берега по ее расчетам оставалось немного, она подняла глаза и увидела перед собой спину Монгус. Она не сразу поняла, что произошло. Лишь через мгновенье до нее дошло, что перед ней должна была идти Хенди. Она поискала глазами. Берег был уже совсем рядом. Энчо и Кэрдэ уже выбирались на сушу. Монгус делала последние шаги по камням, но Хенди нигде не было видно. «Хенди!» закричала Экенке. Она смотрела вниз по реке, но и там ее не было, лишь бурлила пенистая вода. Монгус тоже остановилась и, растерянно оглядываясь, истошно закричала: "Хенди! Хенди!"

«Идите скорее к берегу!» — перекрывая рокот воды, прокричал Энчо. Рядом с ним стояли Кэрдэ и Гулан.

Когда они выбрались на берег, Энчо и Кэрдэ ушли вниз по реке ис¬кать тело Хенди, а женщины сидели, прижавжись друг к дружке и плакали. Bсe уже ясно понимали, что Хенди нет в живых.

Первой пришла в себя Экенке. Она строго приказала остальным не лить слезы, а помочь ей развести костер.

Уже начало темнеть, когда вернулись Энчо и Кэрдэ. По лицу Энчо было видно, что они ничего не нашли.

«Собирайтесь, надо найти место для ночлега» — коротко приказал Энчо, и никому из женщин даже в голову не пришло спросить его, нашли ли они хоть что-нибудь. Bсe покорно, даже немного торопливо засобирались в дорогу.

Была уже ночь, когда они сели у костра ужинать. Ели в полном молчании. После еды Энчо коротко приказал: «Всем спать», взял, свой бубен и ушел. И все знали, что он пошел разговаривать с Небом. Ночью Монгус долго не могла уснуть, и все плакала, а лежащая рядом с ней Экенке не делала ей за это выговора, хоть и знала, что день завтра будет тяжелее, чем сегодня — каждый день был тяжелее предыдущего, а лежала молча и слушала ее всхлипы и далекую песню шаманского бубна.

Энчо выбрал самый высокий пригорок и танцевал на нем не молит¬венный танец, просящий о благополучном и скором завершении пути, как думала Экенке, а танец-оплакивание павшего воина, какой он танцевал на большом сожжении, когда хоронил почти всё своё племя, за исключением пятерых слабых женщин, убогого и немощного старика.

Вершина Светлой горы. Она покрыта снегом. Кое-где растут редкие низкорослые деревья, из которых Энчо и Кэрдэ сооружают шалаш для роженицы. На небольшом пригорке разводят костер, запасают побольше дров, чтоб, когда у Гулан начнутся схватки, разжечь огромный костер.

Светлая Гора поднимается одиноко и расположена поодаль от цепи ледниковых гор, одетых в белую вечную броню льдов и снегов, поэтому панорама с ее вершины широкая: на севере снежные остроконечные вершины, а на юге взор уходит в бесконечность, лишь клубящийся морозный воздух закрывает далекие долины и пустыни.

Ночь. Экенке трясет задремавшего Энчо. Глаза ее почти безумны, выбившиеся из-под плата седые волосы устрашающе разлохмачены.

Экенке/кричит в лицо Энчо/: Началось! Вставай, началось!

Энчо вскакивает. Кэрдэ уже стащил весь запас дров и бросил его в костер, огонь которого еще не пробился, но сизый дым уже густо валит меж веток. В шалаше кричит Гулан. С ней Монгус. Кэрдэ стоит, отвернувшись от костра и от людей, и смотрит на огромный мир, развернутый перед ним и ярко освещенный огромной круглой луной. Все это Энчо замечает лишь мимоходом, дух его стремительно уносится в невообразимые дали Неба, звенит и поет его бубен. «А-а-а!» — вдруг пронзительно кричит Экенке. Энчо всё быстрее несется с бубном вокруг костра. Экенке падает перед костром, корчась от боли. Энчо кружит вокруг нее как бесплотный дух, бубен его звенит и бьется в его руках как живая пойманная птица, чувствующая близкую свободу — всё быстрее, настойчивей, яростней. Экенке бьется в судорогах родильной боли. Она приняла на себя перед Небом все родильные боли Гулан, и сейчас уже не Гулан рожает, а Экенке. Из её, Эненке, чрева рвется в мир новая жизнь, рвется, разрывая тело матери, её выносившей, на части, ломая ей кости, рвя ее сухожилья. «А-а!!» — кричит и воет Экенке. Половина темного ее лица, словно, в белой муке — это снег, прилипший, когда она каталась по земле, корчась от невыносимой боли. Седые волосы растрепаны, взлохмачены. На лице, словно маска, нечеловеческая гримаса от невыносимой боли — мистический ужас охватил бы любого, увидевшего это лицо. Но его никто не может видеть кроме шамана, дух которого мечется по бескрайним небесным долинам, достигая самых сокровенных сфер мироздания.

Дух безумия витает над вершиной Святой Горы. Он вселяется и в Кэрдэ, стоящего спиной ко всем из страха увидеть неположенное смертному. Кэрдэ выхватывает свой нож и, завороженный ритмом бубна, сначала медленно, пока бубен бьет медленно, затем все быстрей и резче полосует им себе лицо. Он уже ничего не видит, глаза его заливает кровь, но он слышит, как за его спиной беснуется бубен шамана, как визжит и воет от боли Экенке, катаясь по земле,— и рука его с зажатым в пальцах ножом снова и снова бьет по лицу, кромсая кожу. Он стоит спиной к костру на фоне широкого и прекрасного, залитого светом полной луны мира,— и после каждого его движения летят во все стороны капли крови, куски кожи, словно бы он летит над этим миром, разбрасывая во все его концы свою кровь по каплям и свою плоть по кусочкам.

Вдруг среди всего этого безумия взвился ввысь серебристым, извилистым лучом — крик новорожденного младенца.

Для Кэрдэ этот звук был наивысшей точкой взлета его духа — большего бы он не выдержал,— и еще до того, как этот первый хрипловатый детский крик угас, он уже нанес себе последний удар ножом в лицо. Удар пришелся в глаз, и длинное лезвие ножа, пробив ему его несчастный мозг, впилось острием в заднюю стенку черепа.

Обессиленная, потная и страшная Экенке замерла, лежа на спине. Ноги ее широко расставлены и согнуты в коленях, как у рожениц. Шаман молча наклоняется над ней и достает у ней из-под широкой юбки завернутую в тряпье деревянную куклу. Он поднимает куклу высоко над головой, несет ее к костру, который ярко бушует и со словами: «О, Великое Небо, прими от нас этого младенца, девочку, в жертву, и удовольствуйся этой жертвой, и будь всегда к нам милосердно,» — и бросает куклу в самый центр костра. Огонь мгновенно поглощает добычу.

Из шалаша выходит сияющая счастьем Монгус с шевеля¬щимся свертком в руках и, подняв этот сверток над головой, кричит: «Радуйтесь, сородичи, радуйтесь! Мальчик!»

Ребенок громко плачет, и шаман, сначала тихонько, а затем всё быстрей и громче бьет в свой бубен, идет вокруг костра, исполняя танец Великой Благодарности Небу.

Кэрдэ стоит всё так же спиной ко всем, на коленях, затем медленно падает ничком, зарываясь лицом в снег. Снег вокруг его лица окрашивается красной кровью.

Конец

© Таалайбек Осмонов, 2012