Преступление или наказание, или Красные уши

Рассказы киргизского прозаика и драматурга Мара Байджиева посвящены духовной жизни нашего современника. Художественным миром своих произведений Мар Байджиев утверждает высокие нравственные ценности, справедливость и гуманизм.

Публикуется по книге: Байджиев Мар. Рассказы и повести. – Б.: Шам, 2005. – 432 стр.

УДК 82/821
    ББК 84 Ки 7-4
    Б 18
    ISBN 9967-22-688-9
    Б 4702300100-85

В нашем аиле никогда не было пожаров. Так, во всяком случае, утверждают старики, а они, как известно, помнят все. И дело не только в том, что здесь никогда не играли с огнем, а в том, что гореть-то было нечему. Люди жили в серых глиняных домиках. А земля, как известно, не поддается обыкновенному огню.

Глиняные домики осели и развалились под тяжестью времени и достатка. Вместо них выросли великолепные дома из жженого кирпича, крытые шифером, с деревянными верандами, забором и большими воротами. Огонь стал страшнее потопа. И тогда аильчане на всякий пожарный случай купили артиллерийский бинокль, на окраине села выставили деревянную вышку, а дядю Качкынбая избрали пожарником.

Рано утром, когда все вокруг наполнялось ревом скота, лаем собак, блеянием коз и овец, а дядя Уркунчи, глухо покрикивая: «Еш! Еш!», семенил за стадом на своем одноухом осле, дядя Качкынбай ехал ему навстречу и, как танк, разрезал толпу животных, приветствовал пастуха, восседая на седой кляче.

Добравшись до своего рабочего места, он отпускал своего скакуна на волю, взвалив на плечо курджун с бурдюком кумыса и сигаретами «Памир», залезал на вышку, устраивался поудобней, тянул соломинкой кислый напиток, курил, смотрел на синие горы, на дымчатые поля лекарственного мака, где давно уже виднелись разноцветные фигуры женщин и темные силуэты мужчин и, наверное, ни о чем не думал. Я завидовал пожарнику. Он сидел высоко над землей, видел, что творится за синими горами, мы подкрадывались к вышке, брались вдвоем втроем за один из столбов и начинали раскачивать, а на наши головы градом сыпалась отборная ругань на ломаном русском языке. Исчерпав свой запас крепких выражений, он переходил на кыргызский с упоминанием наших родителей. И тогда мы уползали в кусты.

Возвращался дядя Качкынбай с заходом солнца.

– Спишь на солнце, а трудодни идут? – спрашивал мой отец. Он страдал ревматизмом и всегда сидел у ворот.

– Идут, – соглашался пожарник.

– Ох, и дармоед же ты, мне бы такую работу, – завидовал отец. – Всю жизнь на хороших должностях, везет тебе.

– Подожди, вот загорится твой дом, тогда увидишь, – отзывался дядя Качкынбай.

– Не загорится.

– Ничего-о, когда-нибудь загорится, – обещал пожарник.

И загорелся!…

Мы с младшим братом решили поймать удода и снять с него головы веер. Удод важно расхаживал по нашему двору, распустив свой пестрый хохолок. Когда он влетел под крышу соседнего дома и раздался писк, мы притащили лестницу. Едва я успел просунуть руку в гнездо, откуда пахнуло дохлятиной, как увидел, что из окна дома валит черный дым. На дверях висел замок.

Я побежал к пожарной вышке. Я представлял, как будут завидовать мне мальчишки, я первым увидел пожар, а дядя Качкынбай, наверное, разрешит подняться к нему и посмотреть в бинокль, и я увижу, что творится за синими горами.

– Дядя Качкынбай! Горит! – закричал я. Пожарник дремал.

– Что там еще горит? – Он приподнялся на локтях.

– Дом горит!

– А где отец?

– Спит. Вчера же свадьба была у соседей.

– А мать где?

– В поле!

– А сосед где?

– Спит. Вчера же свадьба была у них.

– Значит, спят? – спросил он.

– Спят, – подтвердил я.

Дядя Качкынбай снял шапку, почесал лысую макушку, но, видимо, ничего не заметил – он чуть ли не с рождения был близоруким, но сам не знал об этом, так как кроме жирных черных заголовков газет ничего не читал и, считая себя крупным человеком, на мелочи не обращал внимания.

– Значит, горит, говоришь?

– Горит.

– Может, скоро и другие дома загорятся?

– Загорятся.

– И все сгорит?

– Сгорит…

Он подтянул широкие штаны, спустился с вышки, подошел ко мне, поднял руку. Я инстинктивно почувствовал, что сейчас он большой теплой рукой погладит меня по голове, и потянулся к его биноклю. А он своей теплой большой рукой схватил меня за ухо и повернул его на сто восемьдесят градусов.

– Но другие-то дома не горят! – заорал он мне в лицо.

Я завизжал от боли и присел.

– Будешь еще панику наводить? Будешь еще обобщать?

– Не бу-ду-у! – завопил я, так как ухо мое уже было повернуто на все триста шестьдесят. Он разжал пальцы, вытер свою потную руку об штанину.

– Ишь ты какой нашелся. Все горит, все спят, один он не дремлет. Это что, в школе тебя так учили?! – Он дал мне подзатыльник и полез на вышку.

Я, всхлипывая, пошел прочь, унося с собой горечь и красные уши.

Пожарник отыскал в соломе кусок сломанного плуга, продел в отверстие веревочку, повесил на перекладину и начал бить тревогу, хотя люди в поле давно заметили зловещий дым и бежали к аилу. Пожар потушили. Жертв не было. Дом сгорел.

Я давно знаю, что творится за синими горами. Но, убейте меня, до сих пор не знаю, за что пострадали мои уши…

1971 г.

© Мар Байджиев, 1971

ОТКРЫТЬ всю книгу «Рассказы и повести» в формате PDF