Моя золотая рыбка

Рассказы киргизского прозаика и драматурга Мара Байджиева посвящены духовной жизни нашего современника. Художественным миром своих произведений Мар Байджиев утверждает высокие нравственные ценности, справедливость и гуманизм.

Публикуется по книге: Байджиев Мар. Рассказы и повести. – Б.: Шам, 2005. – 432 стр.

УДК 82/821
    ББК 84 Ки 7-4
    Б 18
    ISBN 9967-22-688-9
    Б 4702300100-85

Моего отца на фронт не взяли: он хромал. Вреда он людям не приносил, да и пользы тоже. Иногда выпивал, но не шумел, становился смирнее теленка, ласкал меня, хохотал, с каждым соглашался, каждого слушался. Но мать не терпела отца пьяным – выгоняла его на улицу, так что он нередко оставался без ужина. О скандалах в нашей семье мало кто мог подозревать: калитка заперта, во дворе злая собака. Сам отец делился своими невзгодами лишь со старым Мырзабеком, единственным своим приятелем и собутыльником. Когда матери не бывало дома, они закрывались в нашем сарае, и до меня долетали слова Мырзабека:

– Муж, который боится жены, – не человек, запомни…Он всего-навсего чучело. Я бы на твоем месте… Эх! Ну да что там. Наливай, выпьем за твою храбрость… которую ты проявишь в очередной схватке. – И он начинал хохотать, а отец вторил тонким хихиканьем.

Толку от поучений Мырзабека было мало: мать продолжала безраздельно господствовать в доме, не скупясь на проклятия для отца и на затрещины для меня. Теперь-то я понимаю, что не всегда она была такой, что сердце ее ожесточила горькая нужда военных лет.

Но все это забывалось, когда я встречал Зайру, маленькую, худенькую девочку, с которой я сидел за одной партой.

Отец Зайры воевал где-то на Волге, а мать, совершенно неожиданно для аильчан, вышла замуж за одноглазого продавца Маамыта и уехал с ним в Казахстан. Зайра осталась с бабушкой, наотрез отказавшись идти к отчиму.

Каждый день я должен был ходить за молоком. И куда бы ни послала меня мать, ноги сами несли меня к дому Зайры, который стоял на самом конце нашей улицы. Пока бабушка Аалкан доила корову, мы с Зайрой толковали о разных разностях. Назад я возвращался счастливым… А по вечерам, когда во всех домах начинали топить земляные печи, я старался увильнуть от любого поручения: ждал Зайру. Со спичками было туговато, и как-то она забежала к нам за огоньком, миновав соседние дома. Один раз только и забежала, но ждал я ее после этого постоянно.

Зайра была моложе меня: когда я учился в седьмом классе, она училась в шестом. Оба класса занимались в одной комнате и у одной учительницы. Кажется, такую систему называли «карликовой». Старшие классы учились порознь. Мы с Зайрой мечтали после окончания десятилетки поступить в пединститут. Но мне была невыносима мысль о том, что, начиная с восьмого класса, мы будем видеться лишь на переменах. Постепенно я пришел к выводу, что должен остаться в седьмом классе на второй год.

Никто, в том числе, конечно, и Зайра, не подозревал, почему я сразу же после зимних каникул начал опаздывать на уроки, а то вовсе их пропускать, являться с невыполненным заданием, допускать в контрольных самые грубые ошибки. Учительница только руками разводила, ставя мне очередную двойку. Вызывали к директору, он пытался вернуть меня на путь истинный, жаловались родителям, за что я получил не одну взбучку. Ничего не помогла – я упорно гнул свою линию и добился своего – меня оставили на второй год.

Наступило лето…

Наш аил расположен в очень живописном месте. Земля чудесная, плодородная, единственный недостаток – нет воды. По другую сторону аила течет большой арык, но летом он быстро высыхает, не допоив посевы. Сейчас, конечно, и ГЭС построили, и канал провели, но тогда с водой было нелегко. Зимой пили снеговую воду, в остальное время приходилось отправляться с ведрами к реке. Тащиться два-три километра по каменной тропе – удовольствие небольшое. Поэтому, стоило мне услышать в доме звяканье ведер, я тут же давал деру. А мать удивлялась:

– Вот беда, куда же делся этот черный шайтан? Минуту назад здесь околачивался. Будто в воду канул, будь он проклят!

А если меня заставали врасплох, я изворачивался как мог: начинал ныть, жаловался на поясницу и вывихнутую ногу, хватался за живот… пока в дело не вмешивался отец. Но иногда бывало совсем иначе.

Ведерки Зайры походили на две большие круглые чашки. Едва она появлялась с ними на дорожке, я вихрем мчался домой.

– Апаке, принести воды?

– Что такое? Какая муха тебя укусила?

– Ну, дайте принесу, апа… Ведь вреда от воды не будет.

– Вчера ремнем еле-еле на реку отправили, а сегодня что стряслось? Плетка, сынок, на тебя действует, как лекарство. Воды пока хватит, притащишь вечерком.

Но мне не до разговоров. Вмиг разливаю воду по казанами уношусь, оставив мать в полном недоумении. Поднимая босыми ногами облака пыли, я догоняю Зайру.

– Зайраке, ты куда? – спрашиваю я, хотя знаю, куда она идет.

– За водой. А ты?

– Я тоже… мать стирает. Пошли вместе, ладно?

– Ладно.

Спускаемся к реке. Здесь визг, хохот, веселые крики: купаются в Джергалане наши сверстники. Зову туда Зайру, но она как-то таинственно улыбается и качает головой:

– Не-ет…

Странный народ эти девчонки! Раньше, когда учились в начальной школе, мы с Зайрой и купались вместе, и даже в альчики играли. Теперь она очень изменилась. Какое там в альчики сразиться – при других и не разговаривает со мной. Стесняется, что ли? Притом не только меня и моих товарищей, но, кажется, и всего света. Непонятно… Я вздыхаю про себя, искупаться все-таки было б неплохо.

Когда мы взбираемся на косогор и разросшиеся колючки скрывают нас от ребят, Зайра снимает свою жилетку из зеленого бархата с тремя большими перламутровыми пуговицами, подкладывает под коромысло. Плечи у нее маленькие, остренькие, на них лежат короткие черные косы.

– Устала, да?

– Нет, нет… я просто так… – Она пробует улыбнуться.

Но все равно я отбираю у нее оба ведерка.

– Люди впереди, отдай, – беспокоится Зайра. Я подчиняюсь. Мне тоже стыдно при мысли, что кто-то заметит с ведрами девочки. Но прохожие удаляются, и я снова овладеваю ее коромыслом. Зайра всегда идет чуть впереди и на крутых подъемах подает мне тонкую смуглую руку. Но через пару шагов она отдергивает пальцы. Я любуюсь крохотными сережками Зайры, которые дрожат и трепещут, как маленькие золотые рыбки. Эти сережки с простыми цветными стекляшками кажутся мне невесть какими драгоценностями. Мне хочется потрогать пушистые мягкие волосы на ее затылке и висках.

Пришла и осень. Жатва закончилась совсем недавно. В полях пусто. И у реки пусто, хотя с самого утра в этот день необычно жарко. Мы с Зайрой задержались у Джергалана: бросали камушки в воду, пытались поймать подплывавших к берегу рыбок. Неожиданно блеснуло на краю горизонта – словно огненной камчой хлестнули по небу. Мы оба вздрогнули – одна из последних в этом году гроз подкралась к нам совершенно незаметно.

– Ага, струсила? – засмеялся я, хотя очередной удар едва не оглушил и меня. Побледневшая Зайра кивнула.

– Я такого грома еще не слышала…

– Ничего, – самоуверенно заявил я. – Ты еще много такого увидишь…

О! Если бы я мог в ту минуту подозревать, что Зайра никогда больше не увидит ни этих огненных змей, извивавшихся в небе, ни того, как в провале между сизо-черными тучами вдруг покажется солнце и огромный сияющий сноп озарит пенящийся Джергалан, позолотит осенние предгорья и вдоль хрустального хребта заскользит к Иссык-Кулю, который там, вдали, незаметно сливается с этим огромным, грохочущим небом. Да, если бы я знал…

Мы побежали к большой скале, под которой была пещера. Колхозники брали оттуда песок, и в ней можно было укрыться от дождя. Тяжелые, как слезы верблюжонка, капли уже поднимали на тропе пыль. А тропа извивалась, как живая змея, и, казалось, становилась все длинней и длинней. Ливень разразился, и молнии, преломляясь в его крутящихся струях, выглядели особенно жуткими. Полные ведра мешали нам, и мы вымокли до нитки. В пещере я сразу же снял и выжал рубашку.

– Простудишься, Зайраке, выжми платье. – Но Зайраке как-то странно усмехнулась и молча прислонилась к стене.

– Холодно. Заболеешь, – настаивал я.

– Ничего, – она снова усмехнулась и прикусила нижнюю губу.

Ее мокрые, слега вьющиеся волосы прилипли к щекам, ко лбу, легкое платьице с синими цветами прильнуло к телу, обтягивая хрупкую, стройную фигурку. Зайра дышала тяжело, и я невольно обратил внимание на то, как высоко поднимается ее грудь… Грудь… И тут я все понял. Свершилось чудо: передо мной стояла не девчонка, а девушка… И эта девушка была Зайра – та самая, которая так недавно играла с нами, мальчишками, в альчики.

Казалось, что детство кончилось именно в эту минуту, с этой минуты начиналась иная пора, начиналось нечто иное, что-то новое, трепетное, необыкновенное… Предчувствие какой-то удивительной и в то же время непонятной радости охватило меня. А сам я стоял и смотрел на нее, как дурачок. Чему я обрадовался тогда? Может, тому, что Зайра стала другой, взрослой, а может, тому, что я сам уже мог считать себя не мальчишкой, а вполне самостоятельным парнем. Не знаю…

Видимо, что-то в моем взгляде смутило Зайру, она вспыхнула и стыдливо прикрыла руками грудь.

– Пойдем домой… – сказала она.

Я набросил на ее худенькие плечи свою мокрую рубашку и покосился на ведра, стоявшие у входа в пещеру. В них со стенки падали коричневые капли жидкой глины и медленно, как утренний туман, растворялись в прозрачной воде.

– Смотри, – кивнул я.

– А мы выльем…

– Как выльем? Ведь дома ждут воду. Зачем же тогда мы ходили к Джергалану?

– Вода не нужна, – тихо сказала она, отвернулась и, склонив голову, начала выковыривать из стены пещеры маленькие камушки. А ее маленькие сережки затрепетали, как золотые рыбки. Я вспомнил, что и у нас сегодня воды было больше, чем нужно. Мне показалось, что Зайра слышит, как колотится мое сердце. А она резко повернулась ко мне лицом, посмотрела как-то озорно и непонятно, подошла к выходу и подставила камушки, что лежали в ее ладонях, под капли дождя.

– Смотри! – Дождевые капли с щелканьем падали на камушки, смывая с них глину: тырс, тырс, тырс…

– Зайраке, ты продрогла? – спросил я сиплым, не своим голосом.

– Нет, – ответила она, хотя и дрожала всем телом.

Наши глаза встретились.

– Зайра…

– Турусбек…

Ее мокрые волосы коснулись моей щеки. Казалось, что я стремительно уношусь на огромных крыльях в неведомый, сказочный мир, а вокруг радостно пляшут молнии, и гром – уже не гром, а хор седобородых, знающих все тайны земли и неба.

Ливень хлестал землю. По склонам побежали кофейные ручьи. Перед пещерой образовалась огромная лужа. Мы стояли и смотрели на пузырьки, которые неожиданно появлялись на поверхности воды и столь же неожиданно исчезали, давая место пузырькам, рождающимся вновь.

– Э-э-э! – донеслось откуда-то сверху, и голос утонул в шуме дождя.

Зайра осторожно высвободила свои руки:

– Нас ищут..

Я возвратился с неба на землю. Зайра подбежала к ведрам, опрокинула их, и мы, взявшись за руки, побежали вверх. Ноги увязали в липкой, расползавшейся глине, навстречу бежали мутные ручьи. На горе сквозь косые струи дождя мы разглядели несколько всадников.

– Шайтанчики непутевые! – сердито обругал нас один из них. – Все решили, что вы оба утонули в речке! А ну марш домой!

Мы долетели до аила и разбежались по домам. Дома меня ждала нахлобучка, на которую, впрочем, я мало обратил внимания. Мысли мои бродили там, в холодной пещере, у Джергалана. Нет, невозможно было уснуть в эту ночь! На рассвете я натянул отцовский вельветовый чепкен, нашарил в темноте дверь. Небо было усыпано светлячками звезд. Я стоял, подставив лицо небу. Звезды одна за другой начали угасать. И только Чолпон, утренняя звезда, омытая, казалось, вчерашним ливнем, с каждой минутой становилась все ярче, все радостней. Она словно улыбалась мне лукаво и чуть смущенно. Как Зайра. Как моя Зайра.

Прозрачная тишина окутала мир. Чист, легок был предрассветный воздух. Пахло землей, с поля тянуло ароматом полевых цветов с привкусом полыни. Не помню, сознавал ли я тогда, что не везде в этот час было так же тихо, спокойно, ясно, что где-то страшно гремят, воют и взрываются снаряды, неся с собой смерть и увечья. Не помню, но сердце мое переполняло счастье жить, счастье мечтать, счастье представлять себе, как с восходом солнца я отправлюсь к домику на окраине и навстречу мне зазвенит негромкий смех, распахнутся, как окна, глубокие ласковые глаза… Да. жизнь славная штука! Вон она, моя звездочка, моя судьба – она совсем близко, стоит лишь протянуть руку, чтобы достать ее… Я только сейчас заметил, что наш дворовый пес давно облизывает мою ладонь своим теплым влажным языком.

– Пошел! – я вытер руку о чепкен и хотел дать псу пинка, потом вдруг погладил его по голове, заглянул в собачьи глаза. Пес улыбнулся.

– Ты что шатаешься спозаранку? Небось объелся колхозного урюка, вот и бегаешь, – послышалось за моей спиной.

Мать всегда поднималась рано. А я не предполагал, что утро наступает так быстро.

– Делать тебе нечего, дармоед, возишься со своим грязным псом, а ну привяжи его! Завтра буду стирать, вот тогда ты у меня побегаешь за водой! Седлай лошадь, отец на базар поедет! – Она вернулась в дом и принялась будить отца, который накануне напился с Мырзабеком и вовсю храпел, как буксующий грузовик.

Я вынес седло, вывел нашу костлявую клячу, к тому времени подъехал Мырзабек.

– Салом алейкум, джигит. Ну, проснулся твой грозный отец? День сегодня базарный, надо торопиться, опоздаем – намылит ему шею жена… хэ-хэ-хэ…– прохрипел Мырзабек и зашел в дом.

– Все понял? – переспрашивала мать. – Купишь пачку чая, килограмм соли и кусок мыла. Главное – мыло. Два месяца не стирала. Смотри, не пропей шкурку-то, сам знаешь, продать больше нечего…

– Я еду с ним, можешь не волноваться, – утешил ее Мырзабек.

– В том-то и дело, что ты с ним едешь, – проворчала мать.

В те годы такие вещи, как чай, мыло, сахар, соль и керосин, были дефицитом и стоили довольно дорого. Вместо чая заваривали поджаренную до черноты морковь, вместо керосина жгли какую-то смесь, которая каждую минуту могла взорвать лампу, а кусок черного стирального мыла стоил столько же, сколько тридцать куриных яиц.

После утреннего чая отец с Мырзабеком взяли козлиную кудрявую шкурку, кое-какую мелочь и, напутствуемые ворчаньем матери, отправились в город.

Мы с матерью принялись лепить кизяки. Я ведрами подносил навоз, намокший за ночь, а мать лепила вдоль дувала зеленовато-коричневые кругляки. Мне хотелось скорее закончить эту неприятную работу и побежать на окраину села, где живет Зайра. Но мать, обычно довольно расторопная, как назло, работала медленно, то и дело поправляла платок, заставляла закатывать ей рукава, которые каждую минуту спускались и мешали работать. Я покорно закатывал ей рукава или стоял с полным ведром и ждал, стиснув зубы.

Я то и дело подглядывал в сторону дома Зайры, но улица была пуста. Вдруг на самом конце улицы появилась одинокая сгорбленная фигура. это шла, опираясь на свою палку, бабушка Зайры. Я сразу узнал ее. она шла медленно, временами останавливалась, глядела на солнце, палкой отгоняла собак, которые сопровождали ее громким лаем.

– Помоги вам аллах, дочка, – поздоровалась она, проходя мимо нас. – Муж твой дома?

– Нет, а что?

– Внучка-то моя под ливень вчера попала. – Старуха пожевала сморщенными губами. – Всю ночь кашляла… а теперь и вовсе горит. – Аалкан рукавом вытерла слезившиеся глаза и желтые худые щеки.

– Ладно, апа, вернется из города – зайдет, – равнодушно сказала мать и занялась своим делом.

Я испугался. Зайраке больна. Нужно сию же секунду увидеть ее и сказать что-нибудь хорошее. А если у нее серьезная болезнь? Чем ей сумеет помочь отец, хотя в аиле его и называют почтительно «знахарь-аке»? Я был свидетелем того, как заболевшие люди беспрекословно выполняли советы моего отца; велит пить воду – пьют воду, скажет пей масло – пьют масло. Все ему верили. Да и я, пожалуй, верил, когда он, набрав в рот святой вод, лечил мне зубы.

До самой темноты не удалось вырваться на улицу: мать, нетерпеливо дожидавшаяся возвращения отца, злилась и срывала злость на мне. Только перед ужином я все-таки улизнул. Но в домике Зайры было уже темно и тихо. Я долго простоял под ее окошком, рука сама поднималась – постучать, но я все же сдержал себя. Раньше бы я постучал, а что здесь особенного? Даже позавчера бы мог постучать, но сегодня уже не мог. Я ушел, так и не повидав ее.

© Мар Байджиев

ОТКРЫТЬ всю книгу «Рассказы и повести» в формате PDF