Ты не больной, Юра!

(рассказ)

Лирический рассказ о первой школьной любви.

1

– Надежда, сядь, поговорить надо.

Надя внутренне собралась: "Надежда" ничего хорошего не сулило.

– Тебе не кажется, что уроки ты стала делать дольше?

– Темы сложнее...

– Неправда. Ты хочешь увильнуть от разговора?

– Мам, я не понимаю, о чём ты...

– Не понимаешь? – возмущённо дёрнулась мама. – Опять неправда! Что с тобой сделалось? Все жалуются! Невнимательность, рассеянность... Что молчишь?

– Я исправлюсь.

– Слышала уже! Не вижу исправлений. Эти ранние уходы в школу, с чем они связаны? Наконец, сегодняшний прогул! Только не лги, пожалуйста.

Надя молчала. Если сказать правду, мама не поймёт, замучает нравоучениями. А лгать нельзя...

– Я жду. У тебя есть язык?

– Есть.

– Так отвечай же! – Мама начинала терять выдержку. – Может, тебе вопрос не ясен?

– Ясен... Мам, прости, я больше не буду...

– И это не впервые слышу! Будет ли конец пустым обещаниям? Ты можешь сказать маме, что случилось?

– Ничего не случилось...

– Надежда!

Надя вздохнула, ощутив неприятное покалывание в области сердца. Очень хотелось заплакать, но слёзы почему-то не шли.

– Надежда, не серди меня...

– Мам, пойми, пожалуйста: не могу я сказать...

– Можешь! Нет таких вещей, которых нельзя сказать маме!

"Есть! – про себя выкрикнула Надя. – Есть..."

– Ну? Долго я буду ждать? Не скажешь?

– Не могу...

– Хорошо, – мама с трудом подавила вспышку, будто сосульки просыпала: – Я думала... мы подруги...

Мама ушла на кухню, где подчёркнуто громко загремела посудой.

Надя продолжала сидеть на диване, смотрела на выпуклый глаз телевизора и, буквально, видела нервно пульсирующий мамин вопрос: "Что с тобой сделалось?" Точно плакат или транспарант... Надя сказала правду: она действительно НЕ МОГЛА ответить, ибо не ведала ответа. Что-то незнакомое, труднообъяснимое, одновременно приятное и тревожно-пугающее... Когда началось, пожалуй, Надя могла сказать: 28 марта...

2

Они переехали сюда в начале весенних каникул. На прежнем месте мама настроила против себя весь педагогический коллектив. Из-за своей чрезмерной принципиальности. С гордостью говорила: "ленинская принципиальность". Ладно бы себе осложняла жизнь, но ведь всё рикошетом било по Наде: с училкиной дочкой никто водиться не желал. Почему-то убеждены были, что дома Надя на всех сексотит. А у Нади и в мыслях такого не водилось, да и мама не делала попыток выспросить крамольное.

Ничего нового здесь для себя Надя не ожидала: всё будет, как и прежде. Мамина "ленинская принципиальность" скоренько возведёт барьер между Надей и остальными ребятами. Отверженность и одиночество... Обидно и больно, только маму уже не переделать. Приходится терпеть. Книги, Дневник и походы в природу помогали глушить обиду, утоляли боль и компенсировали одиночество.

Вот и тогда, 28 марта, Надя пошла к речке, к облюбованному месту близ висячего мостика. Сидела на тёплых дощечках, слушала журчание воды внизу, шепот камыша вдоль берегов, перекличку пичуг. Ни о чём не думалось, просто расслабленно млела под лучами солнышка.

Под куст шиповника плюхнулся шумный комок. Томливость Нади как ветерком сдуло: дрались воробьи, отчаянно, до крови. Надя решила подойти поближе, "на первые места у ринга", но тотчас увидела пепельную кошку. Та кралась краем берега. Ясное дело, не ради получше рассмотреть поединок. Надя швырнула гальку: брысь! Ноль внимания.

И вдруг грохнул выстрел. Воробьи врассыпную, кошка метнулась в кусты, а спустя мгновение раздался её отчаянный крик.

Разбрызгивая песок, Надя взлетела на бугор. За кустами стояли двое мальчишек, года на два-три старше Нади. Тощий очкарик держал кошку за задние лапы, встряхивал её, едва та поднимала голову. Кошка, извиваясь, вопила, что есть мочи. Второй мальчишка, пухлый, с веснушками по всему телу, как батон с маком, торопливо заряжал поджиг.

– Эй, вы, отпустите!

– Счас, минуточку, – сказал Батон. – Эксперимент проведём, и отпустим.

Кошка вопила, Очкарик довольный усмехался.

Надя нагнулась, захватила горсть песка.

– Но-но! – Батон навёл на неё поджиг, щёлкнул зажигалкой. – Счас как жахну, забудешь, как мамку звать.

Надя замерла с занесенной рукой. Кошка вопила.

Что-то звякнуло за спиной Нади, и тотчас между нею и Батоном возник сильно загорелый мальчик. Он был на голову ниже всех их.

– Убери железку, Лёха! А ты, Колян, отпусти кошку.

– Счас жахну!

Мальчик резко подался вперед, и Надя увидела, как перекосилось лицо Лёхи, вздёрнулась его рука: поджиг упал ей под ноги. Мальчишки сцепились, рухнули, забарахтались, взрывая песчаный грунт. Как те воробьи.

Очкарик, не выпуская кошку, засуетился вокруг них:

– Леха, дай ему! Лёха! Ну!

Надя ударила его по руке и кошка, получив свободу, стремглав унеслась прочь.

– Растворись, дура! – взвизгнул Колян истерично. – А-аа, будь ты пацан, я б... Лёха, ну чево ты?! Так ему! Давай! Ещё!

Лёха завернул руку мальчишки за спину, насел верхом, да ещё и голову вдавил лицом в песок.

Надя, подлетев, рванула Лёху за плечо, но Колян с силой толкнул её на куст шиповника. Тело оцарапалось, заныло. Как ни странно, это придало смелости и решительности. Отломила ветку, кинулась к Коляну и вытянула его по голой спине. Заорал диким голосом, выгнулся дугой. Очки плюхнулись в песок.

Лёха не стал дожидаться своей очереди: пнув лежащего, отбежал на безопасное расстояние:

– Ничё, Гном, мы ещё доквитаемся! И с тобой, лупоглазая...

– Держи, сова, – Надя швырнула очки, Колян удивительно ловко их поймал. Надев, погрозил кулаком:

– Дура ненормальная! Будь ты пацан, поговорил бы с тобой...

В их сторону шли взрослые, и Лёха с Коляном поспешили удалиться.

Мальчишка отряхнул прилипшие песчинки, направился к брошенному велосипеду. На Надю даже не взглянул, точно и не было её. Сел на велик и шустро укатил.

Надю это очень задело: впервые её проигнорировали не как дочь занудной училки, а просто как человека. Между прочим, человека, который помог в трудную минуту. Обжигающая обида заполнила каждую клеточку сердца. Остаток дня, и большую часть ночи Надя не могла успокоиться. Тщетно пыталась отвлечься, но мысли о мальчишке по кличке Гном настырно лезли, и лезли, и лезли... Заснув уже под утро, с тяжёлой головой и внутренне незнакомо опустошённой, Надя увидела цветной сон... Чудный солнечный день. На проводах сидят стрижи, много: родители учат оперившихся птенцов летать... Внезапно появляются Лёха и Колян с рогатками... Вот один стрижонок падает, другой, третий... Из-за дома вылетел на велике мальчик Гном, вступился за птиц. Его избили, подло и жестоко, и ушли, противно смеясь. Надя бросилась помочь мальчику, но он грубо прогнал её...

Надя проснулась мокрая от слёз...

Днём Надя выяснила, что мальчика зовут Юрой. Живёт вдвоём с бабушкой в самом конце улицы. Бабушка Наде очень понравилась: маленькая, сухонькая, опрятная старушка-девочка, от неё, казалось, за версту излучались тепло и доброта. Юра же постоянно был хмурый и... холодный. Почему-то Надю притягивала именно эта холодность. Так наверно влекут к себе спелеологов студёные недра пещер. Что там внутри? Для кого-то просто каменные своды, мрачно и знобко, другой же в каждом выступающем камне видит Красоту. И слышит дивную Музыку в подземных залах.

До 1 апреля Надя лишь дважды мельком видела Юру. Когда начались занятия, она могла видеть его каждый день. Юра учился в шестом классе, а Надя в седьмом. К счастью, и к несчастью маму в его класс назначили классным руководителем. Мама ещё не успела продемонстрировать "ленинскую принципиальность", что позволило Наде легко подружиться с несколькими девочками. Юра, на некоторое время, отошёл на второй план. Однако стандартное и примитивное мышление подружек, узкие интересы, сводимые к тряпкам и сплетням об артистах и певцах, скоро прискучили Наде. Хотелось чего-то необычного. И Надю вновь, с ещё большей силой, потянуло к Юре Гномову. Как исследователя к неизвестному явлению.

В школу Юра ходил в одно и то же время, по Зелёной улице. А Надя по Береговой. На мосту через Вонючку улицы сходились, и далее тянулась Садовая. В начале восьмого на улицах мало кого встретишь. Юра брёл в задумчивости, похоже, пребывал в данный момент далеко отсюда. Надя шла следом, не нарушая дистанции-метров сорок. Как замечательно, что их никто не видел!

Метрах в двухстах от школы, Надя сворачивала на шоссе, а Юра шёл по аллее бульвара. Пока Надя с тылу заходила, он уже сидел на подоконнике напротив двери в биологический кабинет. Будто каменное изваяние. Один раз Надя рискнула пройти рядом, мельком глянула на Юру и, невольно, поёжилась от исходящего холода...

Как бы, между прочим, поинтересовалась у подружек: что за странный мальчишка всё время околачивается у биологического? "Псих", "больной", "ненормальный" – это самые мягкие характеристики услышанные в ответ. Однако этот "ненормальный" учился на твёрдую четвёрку, а сестра Зойки Сомовой из того же шестого класса, хроническая правдолюбка, дома возмущалась: учителя несправедливо занижают Юре оценки "из-за его невозможного характера".

В чём же выражалась "ненормальность" Юры? Оказывается: он никого не подпускает к макету скелета в биологическом, каждое утро протирает его влажным платком и... разговаривает с ним.

Надя не поверила, но на большой перемене решила заскочить в биологический. Вопреки маминому запрету: без острой нужды не являться, все вопросы решать дома.

Мама писала в журнале. Юра сидел на последней парте, спиной к доске, и пристально смотрел на скелет.

Мама оторвалась от журнала, сурово глянула на Надю, и сказала:

– Юра, сходи, подыши свежим воздухом.

Мальчик встал и, продолжая смотреть на скелет, медленно пошёл к выходу. У порога грубо задел плечом Надю.

– Юра, – окликнула мама. – Разве можно так с девочкой?

Надя умоляюще глянула на маму, но она и не думала молчать.

– Юра Гномов, вернись и извинись!

Он вернулся, буркнул извинение, быстро взглянул в лицо Нади и... вздрогнул всем телом, как если бы его неожиданно укололи булавкой. В мгновение вся его каменная холодность осыпалась, растаяла, и Наде предстал глубоко несчастный мальчик. И глаза, доверху заполненные внутренней болью...

До уроков ли было? А ночью не до сна: лежала с закрытыми глазами, представляла, как подружатся они с Юрой, как здорово им будет вдвоём. И начхать, если будут смеяться, мол, связалась с коротышкой из шестого, когда все нормальные девчонки дружат со старшеклассниками... Плевать: он мне нравится!

Ближе к утру проваливалась в дрёму, и тут же вскакивала от трезвона будильника. Голова тяжеленая, гудит, тело "будто самосвалом переехали". Выбегала в сад, окатывала себя ведром холодной воды, растиралась докрасна полотенцем. Потом сушила волосы над газом.

Наконец, вставала мама и, вместо приветствия и пожелания доброго дня, засыпала кучей "что да почему"... Не отрывая глаз от часов, Надя лихорадочно спешила, чудом сдерживалась, чтобы не закричать: "Мама! Какой омлет, если я опаздываю!.. Там Юра ждёт... Прочитала! Повторила! Начертила! У-уу!"

Летела к мосту, не чуя ног: Юра уже, видимо, выходит на Чуйскую. Если будет догонять, он услышит: Надя бегает как слон...

Юра стоял на мосту!!!

Надя от неожиданности остановилась так резко, что правую ногу заломило. Юра копался в замке портфеля, но это, конечно же, была уловка. Он ждал её! Сердце бешено заколотилось, влажные ещё волосы, казалось, вмиг обледенели, портфель стал тяжелее втрое, по спине заструились, сменяя друг друга, горячие и знобкие змейки... Сейчас она подойдёт, они поздороваются, и пойдут вместе, рядышком, близко-близко...

Замедлив шаг, Надя поравнялась с Юрой. Щёлкнул замок портфеля, и... Юра пошёл себе дальше, точно и не существовало в этом мире Нади. Ноги враз одеревенели, в голове зазвенело, до ломоты в ушах и зубах. Смотрела в удалявшуюся спину Юры, а видела уплывающий кусок льда...

До уроков ли было...

Не помнит, как оказалась в поле, где одиноко стояла почерневшая скирда соломы. Наревелась до бессилия, и уснула, утонув в соломе, как в перине. Проспала до позднего вечера. Вылезла страшнее лесной кикиморы. Голова буквально разламывалась от тяжести, в горле саднило, всё тело ззудилось и ныло. Побрела к речке. Ноги, почему-то, вывели к пляжу. Вечер был теплый, и Надя решила искупаться. Только собралась снять форму, как слева, от воды, донеслось плескание: кто-то уже купался здесь.

Взяла портфель, босоножки и направилась дальше по берегу. За спиной захрустел песок. Надя метнулась в сторону, обернулась: в лицо ударил свет фонарика.

– О, какие люди! Что, цыпочка, попалась? – услышала голос Лёхи.

С ним были ещё двое. Лёха погасил фонарик, подступил вплотную:

– Ты на кого замахивалась?

В лицо пахнуло терпким сдвоенным запахом самогонки и табака. Надю швырнуло в знобкий пот, а губы, как во сне, онемели: крик умирал в зародыше.

Слева долетело хлопанье по воде.

– Он, Лёха, он! – вскрикнул уже знакомый очкарик Колян.

– Пусть поплавает, Ихтиандр, – пьяно хмыкнул Леха. – А мы пока...

– Лёха, я девчонок не бью, – проскулил Колян.

– А мы и не будем бить, – гыгыкнул Лёха. – Я только дам ей понять, что на нас замахиваться нельзя.

– Слушай, давай ты сам с ней разбирайся, а мы к нему.

– Валяйте.

Надя вновь попыталась закричать, но Лёха дыхнул в лицо, затошнило, в ноги ударила слабость. В следующее мгновение Лёха грубо обхватил Надю и с силой прижал к себе, задышав прямо в рот, мокрые холодные губы заелозили по её губам. Надю передёрнуло от отвращения. Губы Лёхи неприятно скользнули по щеке, затем впились в шею. Высвободив руку, Надя заколотила кулаком по спине Лёхи. Он укусил. Как обычно, боль придала ей сил и решимости: изловчившись, Надя коленом поддала Лехе в пах. Руки его разжались, со стоном отвалился, согнулся пополам и, матерясь, заковылял к воде.

Отплёвываясь и вытирая губы, Надя кинулась на голоса, дальше по пляжу. Колян с дружком пинали Юру. Надя нутром почувствовала, что это он. С разбегу налетела на ближайшего и отдёрнула за шиворот. Юра поймал Коляна за ногу и крутанул. Тот взвыл сиреной и упал, Юра насел сверху.

– Так его! – закричала Надя, вдруг прорвавшимся голосом. – Молодец! Всыпь ему!

Что-то мелькнуло перед глазами и сдавило горло. Как сквозь сон услышала голос Лёхи:

– Отпусти его, головастик! Считаю до трёх. Раз, два... Отойди...

Надя задыхалась, перед глазами полыхали радужные всполохи...

...Юра смывал кровь. Надя стояла рядом и не знала, что делать, что сказать. Запрокинув голову – носом шла кровь – Юра прошёл к своей одежде. Надя за ним. Обернулся, сказал, как пихнул:

– Иди ты...

Надя почувствовала себя ошпаренной кипятком. В горле запершило, и слёзы полились ручьём. А Юра сел на велосипед и растаял в сумерках...

Не могла всё это Надя рассказать маме: поняла бы по-своему и запичкала бы лекциями. С кем дружить, как дружить, как избегать встреч с хулиганами, и тэдэ и тэпэ...

3

По давно сложившейся традиции, во второй половине апреля устраивалась выставка детского творчества. Рисунки, резьба, лепка, вышивание – всё выставлялось в вестибюле школы. 30 апреля специальная комиссия, собрав отзывы, присуждала премии лучшим работам. Авторы получали ценные призы и грамоты.

Утром 29-го Надя вместе с мамой вошли в школу, и застыли, поражённые увиденным: со столика на них смотрела... Надя. Это был портрет с ученическую тетрадь. Необычный в окружении дерева, проволоки, соломы и пластилина: тонкая гранитная пластинка, на ней из гальки мозаично собрано лицо Нади. Сходство поразительное. Камешки отполированы – белые, голубоватые и пшеничного цвета – чётко подогнаны друг к другу, создавая мягкие линии. Таблички с фамилией автора не было.

– Чудесно! – всплеснула руками мама, придя в себя, но тут же осеклась, нахмурилась. – Да... Вызывающий поступок, я бы сказала... А ты не стой здесь, не напрашивайся на внимание!

День был бурным: выяснив, что это не автопортрет, и в классах и в учительской только и говорили об анонимном авторе. Допытывались у Нади, строили догадки. Мальчишки категорично заявили: не мы. В седьмой класс приходили старшеклассницы вблизи рассмотреть оригинал. Находили полное сходство и ломали голову: чем вызван выбор? Шушуканье, сплетни расползались по углам, оплетали имя Нади, как оплетает шёлком кокон шелкопряда. Уроки, можно сказать, проходили формально, впустую.

Дома Надю мама донимала нравоучениями, ограничив свободу. Ночью Надя долго не могла заснуть, выплакивая в подушку, скопившуюся за день горечь. Когда же обессиленная заснула, то очутилась на горном склоне: альпийский луг пылал красными маками, рядышком шёл Юра, с удивительно светлой улыбкой, что-то оживлённо рассказывал... Надя не вслушивалась в слова, она с наслаждением купалась в музыке его голоса... На кофейном плече Юры, рядом со шрамиком от прививки, сидела стрекозка, и её крылышки переливались перламутром на солнышке...

30 апреля единогласно присудили Первое место "Портрету". На линейке присутствовал инспектор Роно: для вручения приза – фотоаппарат и набор фотолюбителя. Во вступительном слове инспектор сказал, что "Портрет" будет экспонироваться на городской выставке детского творчества. "А сейчас приз автору вручит..."

Автор не объявился. Сконфуженная директриса сказала, что приз будет лежать в канцелярии и автор в любое время может забрать его.

Прошла неделя – за призом никто не пришёл.

А тут новое событие всколыхнуло школу. На этот раз автора знали все – Юра Громов из 6 класса.

Из Роно пришло распоряжение прислать сочинения шестиклассников на тему "Женщина-мать". "Форма не главное, важна искренность, мировоззрение ребёнка".

Сочинение Громова буквально шокировало Елену Николаевну. Выражаясь взрослым языком, Юра изложил свой взгляд на женщину вообще, и на женщину-мать в частности. Жёстко, нелицеприятно. "Современная женщина в подавляющем большинстве никудышная мать, ибо родив ребёнка, она перестаёт быть Женщиной – превращается в бабу. А бабы, как известно, все дуры. Примитивное мышление, узкие интересы, ограниченные тряпками и похотью. Иначе и быть не может: все женщины, в той или иной мере, проститутки и шлюхи..." Примеры из книг, из фильмов и из жизни бросали в жар и холод молодую учительницу. В какой-то момент она даже ощутила себя публично раздетой и забрасываемой грязью...

Елена Николаевна попросила Громова переписать сочинение.

– Я от своих слов не отказываюсь. Вы просили искренно...

Елена Николаевна, как пять лет назад, почувствовала себя беспомощной практиканткой; предательские слёзы вот-вот хлынут.

– Значит... ты и меня...

– А чем вы лучше? – будто плетью хлестнул. – Вы обещали ждать из армии Хохлова, а вышли замуж за Друяна, потому что его мама директор универмага, дефицитные тряпки без проблем... Теперь, когда Друян серьёзно заболел, вы опять подлизываетесь к Хохлову...

– Гномов!!! – по-бабьи взвизгнула Елена Николаевна. – Да как ты... ты... Вон из класса!

– Правда глаза колет...

– Вон-н!!!

4

Надя нагнулась к колонке, припала к холодной струе.

– Пей, пей, – подошла бабушка Юры. – Ты не к нам в гости? Гляжу в окно: маешься, поди, уж ведро воды выпила. Чего так? Заходь, мы люди простые.

– Здравствуйте. Юра дома?

– Где ж ему быть. Закрылся у себя, стучит чегой-то. Заходь, може, впустит тебя. Что в школе-то говорят?

– Решают...

– Чего решать? Али не ясно... Помягче бы с ним, с пониманием... Родителев очень любил. Мать-то его, Олька, бросила их... К несчастью, я родила и вырастила эту... гулёну. На Камчатку убегла, с денежным учёным... Петруша, то бишь папа Юры, зять мой, страшно запил горькую. Ночьми слезами исходил, что твой ребёнок от боли,.. а Юрик видел, переживал... Всё рвался на Камчатку придушить мамку, когда папка погиб. Авария случилась в горах, водителем был... После таких ночей, с водкой да со слезами... какое внимание за рулём... Юрика раз из Семипалатинска, раз из Барнаула возвертали... Через мать и всех женщин невзлюбил. Прямо зверем смотрит... Эх, жизнь... – бабушка горестно вздохнула, выключила воду.

– Я помогу, – Надя сняла ведро.

– Спасибо, детка. Мне думается: и тебя прогонит.

Надя внесла ведро на веранду, поставила на лавку.

– Там, – указала бабушка на дверь, и ушла во двор.

Успокоив бухающее сердце, Надя постучала в дверь. Она бесшумно открылась, и Надя увидела Юру. В шортах и красной маечке. Он отвёл цветастую занавеску и в упор смотрел, лицо каменное, губы сурово сжаты.

– Здравствуй, – оборвала Надя гнетущее молчание.

– Зачем пришла?

– Ноги привели, – нелепо вырвалось у Нади, заторопилась высказать заготовленные слова: – Юрик, я подумала... тебе трудно сейчас... кто-то должен быть рядом... кто понимает тебя...

Юра нехорошо усмехнулся: ты, девчонка, завтрашняя женщина, понимаешь?

– Да, – Надя почувствовала, как к ней возвращается уверенность. – Да, я тебя понимаю, Юра. Не гони, пожалуйста, меня.

– Чего тебе надо?

– Чтобы тебе было хорошо, – просто и искренне с улыбкой сказала Надя.

И эта искренность, вкупе с улыбкой, сотворили невероятное: обезоружили мальчика. Юра совершенно растерялся, и Надя решила не упускать момент: быстро прошла вглубь комнаты. Первое, что увидела, был скелет. Тот самый, из биологического кабинета.

– Почему он здесь?

– Я оставил деньги на столе в учительской...

– Деньги не помогут. Будет шум...

– Пусть.

– Тебя... выгонят из школы...

– Они купят другого...

– А зачем тебе этот? – Надя испуганно глянула на Юру: прогонит?

Юра молчал, опустив голову. На щеке, устремляясь к виску, пульсировала жилка. Её бешеный ритм притягивал взгляд Нади, родилось желание подойти и погладить мальчика по голове.

Юра неожиданно встрепенулся, заговорил прерывисто:

– Мне раньше никогда не снились сны... Соседка говорила: больной... А папа говорил: ерунда, просто я менее чувствителен... Бабушка советовала класть книги под подушку... Клал – не снилось... Когда папа... когда его не стало... я целый месяц в школу не ходил... Тогда мне снились сны каждую ночь... – Юра прошёл к скелету, нежно провёл рукой по черепу. – Каждую ночь сон... Я хожу по кладбищу и ищу папину могилку... я принёс его любимые пирожки с морковью... Я ищу и не могу найти... Слышу, стонет кто-то: "Жжёт... затушите огонь..." Потом скелет выходит... кости все в трещинах, закопчённые... "Я твой папка..."– Юра помолчал, смахнув набежавшие слёзы. – Потом скелет ел пирожки и плакал: "Она плюнула в мою душу и выжгла её до донышка... Тело без души портится. Вот и всё, что от меня осталось, Юрочка, сынок..." Когда я вернулся в школу, первым уроком была биология. Раньше не обращал внимания на... него, а тут сразу увидел... Видишь: кости на руках в трещинах... и лицо обгорелое...– Юра вскинул голову и глянул прямо в лицо Нади. Его губы стали сухими, покрылись сизой плёнкой, на лбу выступил крупный пот; несколько капель сползли на глаза, смешались со слезами. И ещё Надя увидела его руки-до этого сжатые в кулаки, теперь беспомощно повисли, как тряпичные. – Я знаю, что семь лет назад в школе был пожар... скелет тогда пострадал... Я знаю, что завхоз Макар Семенович восстановил... знаю,.. но каждый день слышу: "Я твой папка..." Слышу...

Словно жарким ветром захлестнуло Надю жалостью, что-то извне толкнуло её вперёд, к Юрию. Провела ладонью по его щеке, смахнув слезы-пот. И Юра... уткнулся в её плечо, беззвучно разрыдался.

Надя гладила его, на удивление мягкие, почему-то пахнущие ирисками волосы, и не спускала глаз с постели: из-под подушки частично выглядывал мозаичный портрет улыбчивого мужчины. А губы Нади, как бы сами по себе, шептали:

– Ты не больной, Юра... Ты замечательный мальчишка, лучший, из которых я знаю... Я, наверное, влюбилась в тебя... с первого взгляда... Я никогда тебя не брошу, не предам, никогда-никогда... Поверь мне... как папе... Ты не больной, Юрочка, не больной...

пгт. Кант, Киргизия 

Ноябрь 1970 г.

© Заскалько М.М., 2011