Охота на царей. Заговор против патриарха

Роман в стиле фэнтези, написанный известным ошским журналистом. Часть вторая.

Первоисточник: http://www.proza.ru/2011/01/25/813

Глава II. Заговор против патриарха

В ночь пожара севернее Муэса, в горах, в одном из жилых помещений Храма Ветра страдал в объятиях кошмара ученик храмовой школы восемнадцатилетний Малу. В своих ночных видениях он видел, как горела вилла Гинто. Перед его внутренним взором возникали картины одна страшней другой. На смену предыдущим, таявшим как туман, появлялись новые, сначала не четкие, потом все более яркие. Он ощущал то, что чувствовали люди, и слышал их разговоры и мысли.

Он видел богатую виллу, по коридорам которой двигались три смутных человеческих силуэта, становившиеся все более отчетливыми. Они излучали красно-синие всполохи страха. Малу видел, что люди не хотели и боялись того, ради чего оказались здесь. Двое из них были готовы повернуть обратно и бежать отсюда без оглядки, подальше от еще не совершившегося зла. Третий, Каил, мучался сомнениями – вместе с теми, кого они хотели уничтожить, могли погибнуть десятки других людей, пусть и не очень добродетельных, но не настолько виновных, чтобы сгореть заживо. Колеблясь в осуществлении задуманного, он даже не продумал, как поджечь виллу. А еще его расстроило, что двое из его приятелей струсили и не пришли в условленное место. Поэтому и проникли они сюда не подготовленными, без всего того, что было необходимо, чтобы выполнить свое намерение.

Малу почувствовал, как те двое приняли решение отказаться от затеи и остановились:

— Каил, мы ничего не взяли с собой, чтобы поджечь виллу. Это не случайно – боги не одобряют задуманного нами. Давай уйдем отсюда,— сказал один их них.

— Говоришь, боги не одобряют?— Каил обернулся к своим товарищам.— А травлю человека собаками одобряют? А насилие над девушками и женщинами?..

— Мы не боги, чтобы их наказывать. Оставим это бессмертным!

— Вы просто трусы!— возмутился Каил.

— Подумай о тех невинных, которые сгорят вместе с ними…

— Все они развратные твари, не достойные жить,— Каил все более распалялся и уже не воспринимал в качестве разумных доводов то, что только что не давало ему покоя.

— Делай, как знаешь, а мы уходим,— заявил его товарищ и хлопнул по плечу третьего, безмолвно переминавшегося с ноги на ногу во время этого спора.— Пойдем, дружище. Нам здесь делать нечего!

— Жалкие трусы!— пробурчал Каил.

И в это время над тремя рабами возникли очертания человека в одежде с украшениями в виде человеческих костей и в маске в форме черепа, сквозь которую Малу вскоре увидел лицо без кожи с рядами обнажившихся зубов, придававшими лицу вид звериного оскала. И сразу все изменилось. Из глаз мужчин исчезло осмысленное выражение, а место страха заняло тупое безразличие.

Перед ними появился большой призрачный кувшин дымчато-голубоватого цвета. Товарищи Каила, подхватив воображаемый сосуд с растительным маслом, понесли его на третий этаж. По дороге в незапертой кладовке взяли большую призрачную охапку тряпья. Оказавшись на верхнем этаже, они, наклонив кувшин, несли его от двери к двери, якобы делая маслянистую дорожку. Каил же бросал тряпки под дверь, где они сразу пропитывались призрачным маслом. Потом они спустились на второй этаж и проделали там то же самое. Наконец, оказались на первом и продлили дорожку здесь. И только на стороне, противоположной кухне, через которую проникли на виллу, они остановились. Каил взял из железного гнезда факел, горящий все тем же дымчато-голубым цветом, и бросил его в воображаемую маслянистую лужицу у своих ног.

Потом сквозь серо-голубую завесу появились картины виллы и фигуры гостей Гинто, мечущихся в огне, зажженном магией и существующем только в их сознании. Стали слышны нечеткие отчаянные крики людей. Десятки человек, желая спастись от воображаемой опасности, пытались выбраться из своих комнат. Но задвижки дверей, закрывавшиеся только изнутри, не поддавались. Отчаявшиеся люди пытались выломать двери, но безуспешно. Неведомая им могущественная сила сводила на «нет» все их усилия. Кто-то хотел открыть окна и выпрыгнуть, но и здесь ничего не получилось. Над людьми Малу видел все тот же звериный оскал человека в маске-черепе.

Малу кричал, дрыгал руками и ногами, пытаясь избавиться от видений, но это ему только казалось. На самом деле он не мог ни раскрыть рта, ни пошевелить руками или ногами – его вдавило в кровать. Потрясенный виденным, Малу, покрывшийся испариной, взмолился: «О боги! Неужели ничем нельзя помочь этим несчастным?!»

В следующей картине он вновь четко видел этого огромного бестелесного страшного человека с лицом без кожи и мускул, который уже навис над поселком рабов. Разбуженные шумом пожара и душераздирающими криками людей, рабы, хватая ведра и лопаты, устремились к вилле, намереваясь тушить пожар, кажущийся им реальным. Но в дымчато-голубом пламени проявился звериный оскал лица под маской и у людей исчезли все чувства кроме ненависти к хозяину, его гостям и прислужникам.

Растянувшись в длинную цепочку, рабы стали передавать пахучие охапки настоящего сена, которые бросались к стенам виллы. Серо-голубая дымка растаяла, постепенно уступив место реальному желто-красному пламени. И вскоре виллу от рабов скрыла сплошного стена огня. Леденящие душу крики гибнущих людей не смогли поколебать тех, кто был по другую сторону пламени.

Малу больше не мог переносить картин гибели людей. Он отчаянно завертел руками и ногами и проснулся. Но еще несколько долгих мгновений не мог шевельнуться. Его рубашка насквозь промокла от холодного пота, а сердце бешено колотилось в груди, стремясь вырваться на волю. Немного успокоившись, юноша сел на кровати, сжав в руке амулет – кружок, сделанный из священного дерева судьбы.

Он уже второй раз видел столь явственно этот пожар. Первый раз это было две недели назад. Тогда в его кошмарах не было человека без кожи и мускул на лице и все казалось настоящим. Он рассказал обо всем наставнику Бату и своему исповеднику Долту.

— Смерть – это лишь заключительная часть жизни, с которой нужно смириться,— философски рассудил старый Бату.— Люди сотнями и тысячами умирают от видимых и невидимых причин, а жизнь для остальных после этого не останавливается. Они часто даже не замечают, что рядом кого-то не стало.

Долт же пояснил юному провидцу:

— Кто-то уходит из этого мира. Кто-то в него приходит – таков круговорот вечной жизни.

— Но ведь их смерть ужасна!— возразил Малу.

— Благодаря таким ужасным событиям рождаются великие идеи и пророки. Так что смерть этих людей оправданна высшим смыслом и не стоит этому мешать.

— Если они должны умереть такой ужасной смертью только ради того, чтобы появился пророк, то почему бы мне не стать этим пророком, предупреждающим о беде, и спасти несчастных.

— Мой мальчик,— усмехнулся жрец,— великим пророком не быть, если тебя будут беспокоить судьбы отдельных людей. Люди не стоят того, чтобы их жалеть! Запомни это.

Самого Малу в жизни мало жалели. С пяти лет мальчик-сирота воспитывался в семье дяди по матери. Из-за того, что в этом возрасте он не мог выполнять тяжелую работу по хозяйству, к нему относились как к нахлебнику. И через два года дядя отдал его за деньги в ученики к богатому торговцу, у которого Малу прожил несколько лет. Им помыкали все, кому было не лень. От этой участи мальчика освободила тяжелая болезнь хозяина. В поисках исцеления торговец отправился в Храм Ветра, взяв с собой несколько слуг и рабов, в том числе и Малу. В храме его смогли вылечить. В благодарность торговец подарил храму мальчика. Так Малу стал рабом. В храме ему пришлось выполнять опять ту же работу, что и раньше, и испытывать те же унижения.

Однажды, когда Малу уже исполнилось четырнадцать лет, его послали с поручением к члену Великой жреческой коллегии Верендии муэсцу Бату. Хотя комната была открыта, жреца в ней не оказалось. Здесь юноша увидел несколько рукописных книг и, завороженный знаками, которыми были испещрены их страницы, долго разглядывал диковинки. Увлеченный этим занятием, он не заметил, как в комнату вошел Бату. Жрец не стал бранить юношу-раба за любопытство, удивленный тем, с какой осторожностью тот листал страницы, и тем выражением искреннего восторга, которое прочитал на его лице. Бату, воспользовался своей властью и определил Малу в школу при храме.

Дети состоятельных родителей встретили нового школьного товарища не слишком приветливо. Узнав, что он раб, они всячески над ним издевались, унижали его. Так прошел еще один год.

И вдруг все изменилось. У Малу появились ночные видения, открывавшие ему еще не произошедшие события. Он стал пророчить. Его предсказания сначала касались незначительных событий жизни его школьных товарищей. Но чем дальше, тем более существенные детали их ближайшего будущего открывались юному пророку. Вместе с этим стало меняться и отношение к нему окружающих. На смену враждебности пришло любопытство, потом перед ним стали заискивать, пытаясь задобрить через него бессмертных богов, открывающих Малу будущее людей.

И вот уже три года Малу живет в этой комнате с двумя отпрысками знатных муэсских фамилий и с лучшим учеником школы, который помогает им выполнять задания. Малу для них превратился в домашнего предсказателя, с которым советуются, прежде чем что-то предпринять.

Сейчас у него есть все, что можно иметь, живя в Храме Ветра, — комната на четверых, а не общая спальня на несколько десятков учеников, благожелательно расположенные школьные товарищи, а не гонители, мудрые наставники, а не надсмотрщики за рабами. Сам главный толкователь пророчеств и божественных знамений стал его исповедником. Даже в общей столовой ему доставались лучшие куски, да еще и домашние деликатесы, присылаемые родителями товарищей, которыми они всегда делились с ним. Но Малу понимал, что всем этим обязан своему дару. Если он перестанет предсказывать будущее, он вновь для всех превратится в юношу-раба, из-за минутной прихоти власть имущих оказавшегося среди свободных людей. Поэтому юноша дорожил своими видениями, хотя порой они его очень пугали.

Вот и сейчас он думал о горькой участи людей, сгоревших в пламени пожара, хотя никого из них не знал до этого. Может быть, они были плохими людьми, злыми и жестокими?! Юноша тяжело вздохнул и снова положил голову на подушку. Под утро он опять уснул, так что товарищам пришлось его сильно тормошить, чтобы разбудить. Проснувшись, Малу долго не мог понять, чего от него хотят.

— Поторапливайся, лежебока, опоздаешь!— бросил на ходу один из товарищей по комнате, тоже проспавших и теперь бегущих на занятия.

Уставший от виденного ночью Малу все делал в замедленном темпе и, конечно же, на занятия опоздал. Но старый Бату ни о чем не стал спрашивать, указав ему на место рядом с собой – старик по лицу юноши догадался, что тот видел очередное видение.

— Садись, Малу. До твоего прихода мы начали говорить о Дне гнева богов, когда Верендия погрузится в море воды и огня.

Юный провидец занял указанное ему место и пытался слушать, о чем шла речь. Но не мог заставить себя отвлечься от ночного кошмара.

— Учитель,— спросил впечатлительный щупленький юноша, ежась от страха,— неужели боги могут так сильно разгневаться на свой народ?

— Да, мой мальчик. Но люди сами в этом виноваты. Они стараются вырвать у жизни все, что только могут. И при этом не смотрят по сторонам, не замечают, что такие же, как они, с такими же головой, руками и ногами, бедствуют, когда они страдают от обжорства, мерзнут, когда они от жары снимают с себя последние тряпки. Сытые и довольные просто не хотят понять, что в этом мире боги дали всего ровно столько, сколько нужно, чтобы люди могли жить и размножаться. И когда одни страдают от излишеств, другим не достается даже хлеба.

Глупцы просто не знают тех магических законов, которые действуют в этом мире. А они гласят, что каждый человек незримыми нитями связан с судьбой своего народа, своей земли. И человек, проклинающий свою жизнь и тех, кто пирует, когда он страдает от голода и лишений, обрывает нити, связывающие его с остальным миром. И чем больше обрывается нитей, тем менее прочным становится этот мир, тем ближе становится его конец. Но люди живут одним только днем и не думают о будущем.

— Учитель, но ведь богатые и бедные, свободные и рабы были всегда. Так устроили боги!

— Боги определяют, как устроить мир, но они и дают право выбора. Люди же выбирают то, чего хотят, не спрашивая, что нужно другим. И когда проклятия страдающих, голодных и несчастных накопятся в большом количестве, небеса не выдержат такой тяжести и на землю обрушатся огонь и вода. Огонь сожжет все, что может гореть, а вода скроет под своей толщей все остальное.

— А как же жертвоприношение? Неужели не поможет Великое жертвоприношение богам, о котором говорится в Книге Судеб?

— Есть только одно жертвоприношение, которое может предотвратить катастрофу – это жизнь по справедливости. Но каждый человек считает справедливым только то, что выгодно ему…

Старик вспомнил недавнее заседание Великой коллегии, на котором долго и нудно рассуждали о всеобщем благе. В ответ на его замечание о несправедливом устройстве мира ему намекали, что он слишком стар и многого не понимает. Он слушал их и думал о своем: «Они говорят о моем возрасте, а сами завидуют моему здоровью. Говорят о благе народа, а подразумевают собственное. Говорят, что власть – это тяжкое бремя, а сами жаждут взвалить его на свои слабые плечи… Потому что только власть может дать им богатство и защиту от жизненных невзгод. Говорят о смирении, в то время как гордыня обуревает их. Человек для них – пустое место. Они хотят иметь дело не с конкретными людьми, а только с народом, под которым подразумевают славящую их толпу…».

А он еще пытался их в чем-то убедить:

— В магической ауре Верендии все больше накапливается темной энергии! Все больше людей, отчаявшихся в этой жизни, в сердцах и умах желают всяческих бед богатым и удачливым, желают погибели самой Верендии! Магическая сила их пожеланий может привести к гибели нашу землю. Мы должны помочь власть имущим понять опасность такого положения вещей, научить их заботиться о своих соплеменниках, обделенных богатством и удачей. Знатные и богатые должны понять, что чем больше будет людей не желающих думать о судьбе своей земли, тем раньше придет конец их благополучию. Чем меньше люди ощущают себя частью общества, тем это общество становится слабее.

Закончив свою речь, он понял, что его беспокойство никто из членов Великой коллегии не разделяет. В их глазах он увидел пустоту равнодушия и снисходительность людей, для которых в этом мире не осталось никаких тайн. Долт, несостоявшийся пророк, еще пытался его поучать:

— Разве почтеннейший Бату сомневается, что все, что происходит, происходит по воле бессмертных богов. Всему живому предначертано рождаться из мрака и во мрак возвращаться. И у каждого своя судьба. Одному предначертано умереть в нищете, другому – купаться в роскоши. Третьему прожить безгрешную жизнь, лишенную житейских радостей, четвертому – наслаждаться соблазнами жизни.

Да, верно сказано, что до глухих не докричишься. Бату пожалел о времени, потраченном на эти разговоры.

Задумавшись, муэсец не заметил, как в комнату из боковой двери бесшумно вошел Долт, который в этот день также должен был вести занятия с учениками в храмовой школе.

 — Почтеннейший Бату,— обратился он к старику,— наверное, ты устал возиться с этими несмышленышами, тебе нужно отдохнуть.

В голосе Долта чувствовалось с трудом скрываемое раздражение. Ему уже не раз доносили, что Бату очень своеобразно толкует устройство жизни и магические законы мироздания. И теперь он сам убедился в этом, простояв некоторое время под дверью, слушая объяснения своевольного муэсца. Неокрепший ум юношей не должен подвергаться таким испытаниям. Иначе будущие исполнители воли Великой жреческой коллегии будут сомневаться в правильности отданных им приказов. А это может поставить под угрозу существующий порядок вещей.

Долт занял место не спеша вышедшего Бату и внимательно оглядел учеников. Его колючий и цепкий взгляд пытался проникнуть в души сидящих перед ним юношей, выискать и уничтожить любой росток сомнений, зароненных непокорным стариком. Молодые люди не смели опустить глаз, ощущая неприятный холодок, проникающий в их души.

Долт остался доволен своим осмотром. Молодые люди не были готовы воспринять слова вольнодумца. Их мышление было забито прописными истинами будней, где не было места для размышлений о благополучии других, тем более о том, чтобы ради этого отказаться от собственных интересов.

Долт еще раз окинул взглядом юношей и насторожился. Малу сидел, напряженно сжимая руки в замок. Взгляд его глаз был устремлен в неведомую даль, вокруг его тела ярким желтым цветом светилась аура, а над головой вспыхивали и гасли ярко-синие звездочки.

«У этого парня дар настоящего провидца,— подумал жрец. – Я должен уделять ему больше внимания. Потом, позже... Только что получено сообщение о пожаре – знамении, которое предсказывал Малу. Нужно продумать, что теперь предстоит сделать… А сейчас время для занятий – эти юнцы нуждаются в правильном воспитании…».

— Насколько я слышал, входя сюда, вы говорили о жертвоприношении. Как я уже рассказывал вам раньше, наступит время, когда потребуется принести в жертву богам несколько человек. Согласитесь со мной, что это небольшая цена за спасение всех остальных. Возможно, это время наступит очень скоро,— жрец многозначительно улыбнулся.— Мы не хотим, чтобы люди понапрасну волновались. Великая жреческая коллегия Верендии обо всем позаботится. Думаю, большинство людей даже не догадается, что жертвоприношение состоялось.

Долт позволил себе еще раз улыбнуться, вызвав этим недоумение на лицах учеников – он никогда раньше не позволял себе проявлять при них какие-либо чувства.

— Веренды тоже совершали человеческие жертвоприношения каждые семь лет,— жрец решил отвлечь мысли учеников от собственной персоны и от своего неосмотрительного высказывания о скором жертвоприношении. Это следовало пока сохранять в секрете.

— Веренды не были единым народом,— продолжал Долт,— а делились на племена, имевшие своих собственных вождей. Но у них была общая столица – город Мувим – резиденция царей и верховных жрецов. Царями по очереди избирались старшие сыновья вождей, которых с детских лет воспитывали в храмах Мувима. Когда представитель племени покидал этот мир, освободившееся место занимал следующий по старшинству сын вождя или племянник. Веренды обожествляли своих правителей, создавали для них роскошную жизнь, беспрекословно подчиняясь их воле, но взамен требовали от них сущую малость – готовность принести себя в жертву богам. Так продолжалось сотни лет. Но однажды царь, которому скоро предстояло умереть на жертвеннике, не пожелал расставаться с жизнью. С помощью магии он вселил дух безумства в сыновей вождей, воспитывавшихся в храмах. И они стали убивать друг друга. Когда весть об этом распространилась по стране, вожди взялись за оружие и началась междоусобная война. В ней приняли участие на стороне своих соплеменников и жрецы Мувима, обратившие против врагов всю мощь магии.

За короткий срок богатый, цветущий край был уничтожен – города и храмы разрушены, поля, сады и огороды выжжены. Виновник междоусобицы тоже погиб в разрушенной столице. Взаимные обиды и ненависть были столь велики, что уцелевшим вождям и жрецам с большим трудом удалось договориться лишь о временном перемирии. Но жизнь требовала наладить прежний порядок. И в восстанавливаемой столице вновь появился царь, избранный из числа уцелевших воспитанников храмов. Он не сумел объединить верендов, и междоусобная война вспыхнула с новой силой. Жрецы, поддерживавшие царя, с помощью магии создали земляной коридор в океане, чтобы наши предки смогли попасть в Верендию и принять участие в войне на стороне правителя Мувима. Но к тому времени из-за чрезмерного использования магии враждующими сторонами нарушилось равновесие между Светом и Хаосом. На страну обрушились потоки расплавленного горящего камня, а затем начались не прекращающиеся дожди. Верендии грозила гибель. Чтобы предотвратить катастрофу, царь, вожди и члены их семей в один и тот же день принесли себя в жертву богам. Только благодаря этому удалось спасти страну.

— А почтеннейший Бату говорил, что наши предки их просто убили!— не выдержал один из учеников и густо покраснел, с опозданием поняв, что этого говорить не следовало.

— Бату слишком стар и начинает путать подробности разных событий,— Долт снисходительно улыбнулся.— Надеюсь, вы не будите слишком строги к старику?!

— Нет, почтеннейший,— за всех ответил проговорившийся ученик, в смущении отводя взгляд в сторону.

— Молодцы!— похвалил жрец, в сердцах ругая выжившего из ума старика, осмелившегося оспаривать разделяемую всем жречеством Верендии версию событий далекого прошлого. Долт хорошо знал, как было на самом деле, но считал, что избранные, в том числе и он сам, лучше знают, что народ должен знать, а без знания чего может обойтись, что для него хорошо, а что плохо.

Жрец хотел дать несмышленышам наставления о том, что они должны слушаться наставников, которые знают больше, чем они, и могут подсказать, как нужно поступать в тех или иных случаях. Но в это время в комнате появился слуга Долта и замер на пороге в ожидании, когда его заметят. Он должен был сообщить хозяину, когда получат известие о приближении посланцев Города Пещер.
— Морибер в полдня пути к Храму Ветра,— объявил слуга, отвечая на немой вопрос Долта.

«Это хорошо!— подумал жрец, легким кивком головы отпуская слугу.— Скоро мы сможем приступить к непосредственной подготовке к жертвоприношению». Ему хотелось поразмышлять об этом самом важном в его жизни событии. Жрец окинул взором сидящих перед ним юношей и решил, что наставления им он даст в следующий раз.

— Сегодня закончим пораньше. Мы ждем в храм важных гостей, и мне нужно подготовиться к этому.

Оставшись один, он задумался. Вспомнилось последнее заседание коллегии.

-Нужно великое жертвоприношение, чтобы остановить наступление Дня гнева богов,— говорил он.— Об этом сообщает священная книга, хранящаяся в Городе Пещер …

— А еще есть Книга в Храме Судьбы и, помнится, есть еще третья – у служителей Хаоса,— возражал ему этот всезнайка Бату.— И все три книги священны. Но, мне помнится, они по-разному толкуют наступление Дня Гнева и Великое жертвоприношение. Так можем ли мы, не определив, какое из толкований наиболее правильное, говорить обо всем этом?!

— Почтеннейший, не будем вести бесполезные споры – только боги могут определить это…— пытался урезонить этого умника Винто.

— Боги доверили нам решить этот вопрос…

— Перестаньте спорить, почтеннейшие! — решил примирить всех самовлюбленный Рент.— Будем исходить из того, что все три трактовки событий правильные. И в этом случае Великая коллегия должна нейтрализовать самый опасный вариант будущего, то есть тот, который изложен в Книге из Города Пещер. И нам нельзя отказываться от человеческого жертвоприношения.

— Правильно, это так!

— Согласен!

— Пусть будет так!

— Все согласны?.. Хорошо. Итак, почтеннейший Долт, напомни нам, как повествует о Великом жертвоприношении эта Книга,— хитромудрый Винто овладел ситуацией.

— «… Когда бессловесные твари посягнут на саму Смерть, черное копье пронзит золотую обитель богов, время потечет вспять, но остановится волею богов и естественным порядком вернется к прежней точке отсчета. Огонь и вода обрушатся на землю – то будет знамение богов. Тогда придет пора Великого жертвоприношения. И хищник станет дичью грозного охотника…» — Долт помнил эти строки наизусть.

— Да простят меня почтеннейшие члены Великой коллегии, в последние годы мой слух ослаб, и я не расслышал, когда и какую жертву нужно принести бессмертным богам?— не унимался Бату. По выражению его лица можно было понять, что он думал об этом. Наверное, что-то вроде этого: «Боги мои, какое нагромождение нелепиц. Нежели сотни лет самые знающие и умные люди считают эту бессмыслицу грозным пророчеством?!»

— Когда придет время, на которое указывает священная Книга, мы узнаем по знамению богов,— заявил Винто.— Будет пожар, в котором погибнет много людей, а его пепелище зальет проливной дождь.

— Тогда почему сейчас говорим об этом?!

— Есть одно обстоятельство, которое может стать препятствием для Великого жертвоприношения… — Под Хищником, ставшим Жертвой, подразумевается царский род солдов, священным животным которого считается Тигр…— объявил Долт.

— А почтеннейший Крейг состоит в родстве с царями солдов…— добавил Рент.

— Думаю, все понимают, что Крейг, последние 14 лет опекающий родное племя, как глава Великой жреческой коллегии, будет всячески препятствовать жертвоприношению,— сказал Винто, метивший на место солда.

— Мы должны, не дожидаясь указанного в пророчестве времени, устранить это препятствие,— осторожно высказался Рент.

— Крейг не уделяет внимания делам Великой коллегии. Он фактически отстранился от них. И было бы справедливым, если бы он вообще сложил с себя обязанности члена коллегии и ее главы,— прямо заявил Винто, потерявший терпение.

— Вы предлагаете вывести из состава коллегии ее главу?!— удивился один из этих никчемных стариков.

— Великая жреческая коллегия может принять любое решение для обеспечения магического благополучия Верендии,— пришел на выручку Винто Рент.— И то, о чем мы с вами говорим, как раз и есть такой случай. Если восемь из девяти членов коллегии примут решение, Крейг обязан подчиниться.

— Это очень серьезный вопрос, надо хорошо подумать, прежде чем что-то решить,— сказал Бату.

Не считая муэсца, трое членов Великой жреческой коллегии высказались за отстранение Крейга от обязанностей главы коллегии лишь в том случае, если он воспрепятствует жертвоприношению. Это решение, конечно, не совсем устраивало Долта, Винто и Рента, объединившихся для свержения Крейга, но развязывало руки для подготовки проведения священного обряда и большой войны против солдов, если их патриарх откажется признавать право коллегии принести в жертву царскую семью. Винто ждет ответа оранжарха – правителя Эрса и верховного духовного и светского судьи Верендии, от которого ожидали одобрения решения коллегии и обещания поддержать войну с солдами. Долт же ждал приезда из Города Пещер великого толкователя священной Книги Судеб Морибера, чтобы получить от него разъяснения, как должно быть совершено жертвоприношение. Сегодня он должен быть в Храме Ветра.

***

Пожар на вилле под Муэсом и проливной дождь, заливший пепелище, — это и было знамение, данное богами. Нужно было спешить. А тут еще предстояло определиться, кто из жрецов Ветра будет участвовать в жертвоприношении. Конечно, лучше других подготовлен к этому священному магическому ритуалу Латрий. Но он тоже солд, хотя и вырос в Храме Ветра. Что возобладает в нем: преданность Братству Ветра или верность своему народу? Ставить успешность жертвоприношения в зависимость от чувств и эмоций одного человека было бы непростительной ошибкой.

Хотя не было никаких доказательств того, что Латрий поддерживал отношения с Крейгом, Долт считал, что, посылая время от времени через курьера братства письма своему двоюродному деду, жрец уже ставил под сомнение свою преданность коллегии – братство не поощряло сохранение семейных и родственных отношений своих членов, что расценивалось как проявление слабости и возможной непредсказуемости поступков.

Другие же жрецы Ветра были лишены каких бы то ни было магических способностей и совершенно не годились для совершения обряда. Даже сам верховный жрец Ветра Георт не достиг каких-либо значимых успехов в магии. Он так и не поднялся выше уровня нерадивого ученика. Долт с усмешкой вспомнил, как Георт безуспешно пытался разогнать тучи над храмом в последний день Праздника всех ветров. Долт же сделал это за полчаса! Но член Великой коллегии не мог, как простой жрец, совершать жертвоприношение, хотя и называемое великим. Этим Долт только бы подорвал не только свой авторитет, но и авторитет Братства Ветра, в котором даже не нашлось человека способного к магическим действиям. Может быть, стоить попробовать на эту роль этого ясновидца Малу. У него, несомненно, есть определенные магические способности. Но достаточны ли они для жертвоприношения и сможет ли он за короткий срок настроиться на его совершение?— Долт, размышляя, подошел к окну и увидел юношу, поднимающегося вверх по лестнице храма.

***

Высокое куполообразное деревянное семиэтажное сооружение, посвященное ветрам, дующим в различных направлениях, находилось напротив небольшого трехэтажного здания храмовой школы. Богослужение могло совершаться на каждом этаже в зависимости от того, какое место в иерархии Братства Ветра занимал жрец его совершающий. На седьмом этаже обычно это делал верховный жрец храма. В последнее время такое же право получил и Латрий, особое расположение к которому не раз демонстрировали боги Ветра.

Малу не был жрецом, да и рассчитывать вступить в братство он мог, только закончив храмовую школу, но ему нравилось наблюдать, как жрецы общались с богами Ветров, да и вообще он любил забираться на самый верх и подолгу смотреть с высоты на окрестности храма. Поэтому после сегодняшних коротких занятий ему вновь захотелось взобраться на самый верх. Он заметил братьев, поднимающихся по лестнице длинной цепочкой, и выяснил, что ожидается внеочередной прием в братство новых членов. Это было очень редким явлением, так как обычно новички приносили клятву верности Братству два раза в год в строго определенные для этого дни. Желая еще раз увидеть этот торжественный обряд и узнать, кто были эти счастливчики, для которых делалось исключение из обычных правил, Малу последовал за братьями. На втором этаже он столкнулся с одним из братьев Ветра, преградившим ему дорогу. Малу с сожалением готов был повернуть назад, но, появившийся за ним следом один из старших братьев – Золтон приказал пропустить юношу:

— Малу – наш человек и может присутствовать на церемонии,—  белокурый красавиц улыбнулся и добавил:— Следуй за мной, молодой человек!

Юноша поднимался по лестнице вслед за своим заступником, вынужденный смотреть под ноги или на его спину. Он восхищался мускулистой фигурой брата Золтона, рельефность которой подчеркивалась плотно облегающей одеждой. Малу тоже хотел быть таким же сильным, но ему не хватало времени и терпения, чтобы регулярно заниматься физическими упражнениями. Поиск ответов на многочисленные вопросы, появляющиеся у него, отнимал слишком много времени, требуя умственной сосредоточенности и размышлений. Физическое же совершенство брата Золтона он больше воспринимал как дар богов, чем как результат его собственных усилий. Рассуждая про себя об этом, юноша не заметил, как они оказались на пятом этаже. Здесь сидели и стояли несколько десятков младших братьев. С ними во время церемонии посвящения должен был находиться и Малу. Но, заметив его намерение отыскать здесь свободное местечко, Золтон по-братски обнял юношу за плечи, прижал к себе и повел с собой на следующий этаж, где во время этого посвящения должны были находиться младшие жрецы братства.

Малу чувствовал успокаивающее тепло его тела, создающее иллюзию гармонии этого мира. Ему казалось, что он на самом деле имеет семью, где его любят и воспринимают таким, какой он есть, — со всеми его достоинствами и недостатками. Наверное, именно таким должно быть ощущение семейного счастья, решил юноша. Он посмотрел на Золтона и увидел на его лице неизменную доброжелательную улыбку и тоже улыбнулся ему в ответ. И в тот же миг в его сознании всплыли картины не слишком далекого прошлого.

Это было чуть больше трех лет назад. Однажды вечером после ужина издевавшиеся над ним сверстники закрыли юношу в одном из подвалов храма, где в одном углу он обнаружил несколько больших бочек с соленьями, в другом, противоположном ему, увидел тяжелые цепи, прочно вделанные в стену. Просидев в подвале несколько часов и исследовав его вдоль и поперек, Малу приготовился остаться здесь до утра, пока кто-нибудь из слуг не спустится за соленьем. Неожиданно он услышал, как со скрипом отворилась дверь, и свет от горящего факела разогнал царящий в подвале сумрак. Но, словно кто-то незримый его предостерег, юноша остался сидеть неподвижно, скрываясь за бочками и наблюдая через щель между ними за всем, что происходило. Сначала он увидел Золтона, которому факелом освещал дорогу один из братьев, потом еще двоих, тащивших по ступенькам что-то тяжелое. Присмотревшись, Малу понял, что это был человек. Спустившись вниз, братья развязали его и подвесили на цепях. Удивленный, юноша не заметил, откуда появились предметы непонятного предназначения и жаровня, разожженная от факела. А вскоре по помещению распространился удушливый запах паленого мяса и страшные крики пытаемого человека, прерываемые ласковым голосом Золтона, ударили по барабанным перепонкам Малу. Выполнял ли белокурый красавец обязанности палача сам или поручил это кому-либо из братьев, юноша не знал. В полумраке подвала со спины все братья были похожи друг на друга. К тому же напуганный происходящим, он перестал подсматривать и пытался заткнуть уши пальцами, но это мало помогало – истошные крики пробивались через все преграды. Понимая, что, если он обнаружит себя, он подвергнет свою жизнь большой опасности, Малу кусал собственную руку, чтобы остановить возгласы ужаса, рвавшиеся с его языка. Сосредоточив свою волю и все свои силы на обуздании стихии страха, Малу потерял контроль над всем остальным. Он не заметил, как содержимое его мочевого пузыря вытекло из него как бы само собой, и не чувствовал от этого дискомфорта. Голова его была свободна от каких бы то ни было мыслей, и он ничего не мог понять. И лишь когда подвергнутый пыткам настолько обессилел, что не мог уже громко кричать, а лишь жалобно стонал, до юноши стал доходить смысл произносимых Золтоном слов. Оказалось, что братьев интересовало, кто и зачем послал в Храм Ветра этого паломника, заглядывавшего во все закоулки храма и расспрашивающего о здешних порядках, о старших братьях и членах Великой коллегии. Малу понял, что паломник не сказал ничего, что могло бы удовлетворить ответное любопытство братьев. Или он был очень мужественным или просто чрезмерно любознательным человеком. В конце концов, Золтону надоело допрашивать, и он тем же спокойным ласковым голосом приказал младшим братьям задушить паломника и избавиться от его трупа. Когда палачи с трупом жертвы покинули подвал, Малу долго рвало, выворачивая внутренности. Потом он лежал в полубреду. Для него стерлись границы между сном и реальностью. Казалось, сознание Малу жило независимо от него. Он видел себя как бы со стороны. Сначала лежащим на грязном полу в луже собственных рвоты и мочи. Потом прячущимся за бочками и крадущимся по ступенькам лестницы, когда подслеповатый старик-раб утром пришел с двумя ведрами за селеньем. А затем предостерегаемым собственным предвиденьем пробирающимся к ручью, протекающему через сад, чтобы привести себя в порядок.

Еще очень долго Малу находился под впечатлением той кошмарной ночи – его постоянно преследовали слуховые галлюцинации – крики несчастного паломника, а во сне юноша вновь и вновь видел, как его пытали. Только теперь он не мог ни отвернуться, ни закрыть глаза. В его ночных видениях воссоздавались картины пыток во всех подробностях. Малу видел искаженное страданиями лицо жертвы и спокойное, с неизменной обворожительной улыбкой, лицо его палача. Точно таким оно было и сейчас, когда Золтон по-дружески обнимал юношу за плечи.

У Малу внутри все сжалось от животного страха и отвращения. Ему привиделось, что руки Золтона в крови, а вся его одежда в красных пятнах. Юноше с большим трудом удалось овладеть собой. Он даже смог улыбнуться в ответ, когда белокурый красавец в очередной раз повернул к нему свое лицо. Малу ощутил к брату Золтону волну неприязни, захлестнувшую все его существо. Но он отдавал себе отчет, что не может себе позволить проявление этого чувства. Юноша, благодаря проявившемуся после той ночи дару предвидения, слишком много знал из невидимой посторонним жизни братства, чтобы не понимать, к каким последствиям может привести одно только подозрение в том, что он о чем-то догадывается из того, что знать не должен. А брат Золтон был очень проницательным человеком. Инстинкт самосохранения подавил в сознании Малу все другие чувства. Юноша заставил себя забыть о мучивших его когда-то кошмарах и об истинной сущности всегда улыбающегося красавца и придать своему лицу обычное для него в последнее время выражение отрешенности от житейской суеты.

Золтон, которому на какое-то мгновение показалось, что Малу боится его, устремил на юношу пристальный взгляд, пытаясь заглянуть в его душу. Но там он ничего увидеть не смог, кроме неожиданно возникшей кажущейся прозрачной непреодолимой стены, которую Малу воздвиг перед его внутренним взором. И Золтон понял, что юноша, которого он никогда не воспринимал всерьез, в своем самосовершенствовании сумел многого добиться. Это был уже не тот затравленный окружающими мальчишка, каким его он до сих пор считал. В нем стала проявляться внутренняя сила, способная пробудить дремлющие возможности магического свойства. Прав был брат Георт, сказавший на днях, что Малу готов к вступлению в братство, и его нужно принять, не дожидаясь окончания им храмовой школы. Солд Латрий даже предложил сделать Малу жрецом. В конце концов решили, что, если он сам придет в храм, когда там будет проводиться ритуал посвящения, то это будет знаком свыше о том, что его время пришло. Поэтому, когда Малу появился на седьмом этаже, никто этому не удивился. Верховный жрец – рослый, подтянутый мужчина, лет шестидесяти – шестидесяти пяти, движением руки приказал юноше занять место рядом с собой у алтаря. Как только Малу занял свое место, Георт обратился к высокому широкоплечему темноволосому молодому мужчине с пояснениями:

— По нашей традиции первыми в церемонии участвуют посвящаемые в жрецы. Этот юноша,— и Георт положил свою руку на плечо Малу,— один из лучших учеников храмовой школы. Но, главное, боги наделили его бесценным даром предвидения. Совет братства считает, что он будет великим пророком.

Незнакомец в знак того, что он все понял, отвесил почтительный поклон главе братства.

— Брат Латрий, начинай!— велел верховный жрец. И сразу же прекратились перешептывания, и воцарилась тишина.

Латрий – молодой сухощавый жрец, не дожидаясь его команды, уже вошел в транс. Его большие выразительные голубые глаза были широко распахнуты для видения неземных образов и картин. И слова верховного жреца были последними, что он услышал прежде, чем его дух погрузился в воздушную стихию. Его брови, взметнувшиеся вверх, застыли в неподвижности, а ноздри длинного прямого носа жадно втягивали воздух, наполненный запахами незримого мира богов. Тонкие губы-молнии жреца медленно разжались, и он произнес на языке верендов первые слова молитвы:

— О, владыки ветров, к вам обращаюсь, смиренно. Услышьте меня, отзовитесь!..

И сразу же потоки воздуха ворвались через семь пустых дверных проемов седьмого этажа и закружились вокруг жреца, раздувая язычки огня в чаше алтаря, удерживаемой «вырастающими» из удлиненной каменной глыбы двумя каменными ладонями с направленными вверх пальцами. С каждой новой фразой огонь поднимался все выше и выше, пока не достиг небольшой круглой дыры в потолке. Братья ощутили его жар, а вокруг Латрия образовался воздушный смерч. Казалось еще мгновение и он подхватит молодого жреца и унесет в неизведанную небесную даль. Все затаили дыхание, настолько это представлялось реальным. Но этого не произошло. Лишь длинные светлые волосы развевались на ветру да одежда, пронизанная воздушными потоками, трепетали на ветру. Перед глазами жреца возникли картины его детства и юности. Он, как сторонний наблюдатель, видел те яркие жизненные эпизоды, которые хранила его память. Но теперь узнавал многие подробности, о которых и не догадывался.

— Почтеннейший Крейг оказывает большую честь вашему роду, беря в Храм Ветра одного из ваших молодых жрецов,— посланник царевича улыбнулся, глядя на растерявшегося старика-жреца маленького храма одного из беднейших солдских родов. Жрец суетился без всякой цели в небольшом помещении, где находился алтарь. Он предпочел показаться посланнику могущественного Крейга бестолковым стариком, в действительности лихорадочно решал, как ему поступить. В храме было только два жреца: он и его единственный внук – парень лет восемнадцати. Отправлять его в храм, в далекий Муэс, означало для жреца остаться на старости лет в одиночестве. Но не подчиниться двоюродному деду царя солдов он не мог. И тут ему на глаза попался четырнадцатилетний Латрий, принесший охапку полевых цветов для украшения алтаря. Родственники мальчишки, подарив храму десяток овец, еле упросили жреца взять его в услужение в храм. Его мать в тайне надеялась, что это позволит ее сыну со временем занять достойное место среди солдов. И вот сейчас старый жрец поблагодарил богов, сделавших его сговорчивым с матерью мальчишки.

— Латрий, бросай все дела, надевай свою лучшую одежду и поезжай с благородным господином. Царевич Крейг берет тебя в услужение,— выпалил с ходу жрец с большим облегчением – его внук останется с ним.

Мальчик, впервые услышавший из уст старика иное, чем привычные ругань и попреки в дармоедстве, бросил цветы у подножия алтаря и отправился из храма в полуразвалившуюся пристройку, где он спал, чтобы забрать пустую тряпичную котомку с ручкой через плечо, которую дала ему мать. Конечно же, никакой другой одежды, кроме бывших на нем вылинявших, многократно заштопанных штанов и рубашки у мальчика не было. Единственной вещью, которой он гордился, были новые полусапожки из грубо выделанной бычьей кожи, которые подарили ему родственники перед тем, как отвезти в храм. И слова жреца о парадной одежде он воспринял как очередную издёвку. Но не успел Латрий переступить порог своего жилища, как следом за ним примчался запыхавшийся жрец:

— Вот возьми одежду моего внука и быстренько переоденься, негодный мальчишка. Да не вздумай брать с собой свое рванье, чтобы царевич Крейг не подумал, что к нему проявили неуважение, прислав какого-то бродягу.

— Как прикажете, господин,— промямлил мальчик, начав переодеваться.

— Да поторопись, не заставляй себя ждать, не велик господин… И не забудь, что ты из бедного, но знатного рода, что ты мой любимый внук!— негромко нашептывал старик уже переодевшемуся в неподходящую Латрию по размеру одежду, одновременно подталкивая его к выходу.

Во дворе храма рабыня-кухарка сунула в пустую котомку мальчика каравай хлеба и кусок козьего сыра. А жрец в последний раз больно ткнул мальчика костлявой рукой под лопатку и прошептал:

— Помни, негодный мальчишка, что в нашем храме ты готовился стать жрецом!..

Фигура старика стала таять и через мгновение растворилась совсем. Затем возникла небольшая площадка, со всех сторон окруженная глухими стенами строений, куда можно было попасть только протиснувшись через узкий проход между двумя из них. В самом ее центре, скрестив ноги, медитировал находившийся спиной к Латрию сухонький темнокожий старичок с редкими седыми волосами на тыквообразной несоразмерно большой голове. В этом ничего необычного для этих мест не было – медитацией здесь занимались все. Но мальчика поразила одна деталь — тело человека находилось в воздухе. Латрию захотелось просунуть руку между старичком и землей, покрытой зеленым травяным ковром, чтобы проверить – не обман ли это его зрения. Но это могло быть расценено медитирующим, как знак неуважения и желания ему помешать. И, тем не менее, мальчик не сдержался и сделал это – старичок действительно висел в воздухе.

— Вах!— вырвалось из уст удивленного Латрия, и тут же он вскрикнул еще раз – Медитирующий развернулся в воздухе. На его лице было выражение неземного блаженства и умиротворения, которое быстро испарилось, уступив место выражению ярости и гнева. Но эти чувства моментально улетучились, когда старичок повнимательнее всмотрелся в мальчика, на лице которого читались ни с чем не сопоставимые восторг и восхищение.

— Что ты тут делаешь?— спокойным голосом спросил старик, с любопытством продолжая его разглядывать. Латрий, еще не пришедший в себя, не смог ничего ответить. Ему показалось, что его собственный язык прилип к нёбу.

Старичок, пытаясь проникнуть в душу мальчика и увидеть его судьбы, расслабился и тут же упал на землю, с трудом удержав равновесие. Он очень рассердился на непрошенного зрителя и хотел уже открыть рот, чтобы извергнуть из него несколько своих любимых ругательств. Но вместо этого звонко, по-детски рассмеялся, прочитав на лице мальчика глубокое разочарование от того, что все закончилось столь прозаически – падением.

— Я так надеялся, что можно все время быть над землей и летать туда, куда захочешь,— неожиданно вырвалось у Латрия.

— Не огорчайся, мой мальчик. Поднимаясь вверх, мы всегда рискуем опять оказаться внизу. Главное, чтобы падение не отбило желание вновь подняться к высотам духа,— сказал старичок.— Ты, наверное, здесь недавно?

— Да, почтеннейший. Но думаю, что мне лучше будет убежать отсюда,— признался Латрий.

— И ты не хочешь научиться летать?!

— Очень хочу! А вы научите меня?— Латрий затаил дыхание, ожидая ответа.

— Конечно, я тебя многому могу научить, но должен сказать тебе правду – левитация, поднятие тела в воздух, не самое главное, что следует уметь делать. Гораздо более важное – это полет духа. Только он дает человеку настоящую свободу, делает его господином своей судьбы. Именно этому я буду учить тебя в первую очередь. Согласен?

— И я смогу делать то, что вы делали сегодня?— спросил мальчик, ничего не понявший из поучительной речи старичка.

— Да,— односложно ответил тот.

Так Туату на долгие годы стал для Латрия и отцом, и богом.

Еще несколько мгновений и картины прошлого остались позади, а дух Латрия слился с воздушной стихией и растворился в ней. Лишь его голос, казалось, существующий сам по себе, продолжал произносить слова молитвы-гимна. Присутствие в храме могущественных владык воздушной стихии ощутили все. Одних эта сила пугала, других погружала в состояние духовного опьянения, заставляя на время забыть о бренности жизни и ощутить себя частью бескрайней Вселенной, вдохнуть запах упоительной свободы от ничтожности и материальной приземленности этого мира. Малу был в их числе. Глаза его излучали непередаваемый восторг, когда Латрий коснулся рукой его плеча и произнес заключительные слова божественного гимна:

-… Именем владык всех ветров посвящаю тебя в их жрецы и наделяю частичкой их могущества. Повинуйся их власти, воле Великой коллегии и нашего братства…

Произнеся эти слова, Латрий ненадолго замолчал – погружение в магические потоки энергии Вселенной отнимало немало сил. И он не слышал клятвы, которую после этого произносил Малу.

Выходя из транса, Латрий обратился к черноволосому молодому мужчине крепкого телосложения, стоявшему рядом с верховным жрецом, которого, ему об этом сказали заранее, должны были также принять в братство:

— А ты, Микс Кромт, вельможный господин из Эрса, готов ли ты преданно служить сохранению Великого магического равновесия?! Готов ли ты вступить в славное Братство Ветра?

— Да,— уверенно произнес тот.— Бессмертными богами клянусь беспрекословно выполнять приказы Великой жреческой коллегии и начальников Братства Ветра. Клянусь не щадить никого, кто будет пытаться помешать этому. И если потребуют мои начальники, клянусь, не раздумывая, отдать свою жизнь. А если я предам интересы братства и ослушаюсь приказов моих начальников, то пусть на меня обрушится гнев бессмертных богов…

Кромт, стоявший перед алтарем на коленях, склонил покорно голову перед верховным жрецом Храма Ветра Геортом, статным мужчиной с суровым выражением лица.

— Встань, Микс Кромт,— потребовал жрец.— Теперь ты член Братства Ветра, исполнитель воли богов и Великой жреческой коллегии. С этой минуты ты должен делать только то, что велят тебе твои начальники…

Эрсидец, завороженный торжественностью ритуала и только что пережитыми ощущениями причастности к Вечности, продолжал некоторое время стоять у алтаря, не обращая внимания на то, что его только что обретенные братья один за другим покидали храм и спускались вниз. Только Латрий стоял у одного из проемов в стене и любовался окрестностями, да Малу, сидя у другого, смотрел то вниз, то на Латрия, не решаясь отвлечь его от размышлений. Оба они совершенно не обращали внимания на брата Микса, который, придя в себя и почувствовав, что здесь он лишний, повернулся к лестнице в центре зала, по которой последовал за ушедшими братьями.

Спустившись по лестнице, Кромт вышел на широкий двор и огляделся. Мимо него сновали взад – вперед длинноволосые жрецы и коротко остриженные другие члены Братства Ветра с голубыми ленточками в волосах и многочисленные паломники различного возраста в разношерстных одеяниях. То и дело в толпе мелькали женщины в длинных до щиколоток платьях. Большинство из них были молоды и красивы. Кромт засмотрелся на них и чуть было не столкнулся с идущим навстречу ему высоким худощавым мужчиной лет тридцати пяти с голубой ленточкой, повязанной вокруг головы.

— Осторожней, брат,— добродушно улыбнулся он, схватив Кромта за плечи, чтобы не столкнуться с ним.

— Прости, брат,— извинился Кромт, повторив бывшее здесь в ходу обращение между членами Братства Ветра.

— Брат Эорт.

— Что?

— Меня зовут Эорт,— и мужчина протянул свою руку для приветствия.— А ты, похоже, новенький!

— Микс Кромт,— назвал себя эрсидец, пожимая руку новому знакомому.

— Засмотрелся на наших красавиц?!— и, не дождавшись ответа на свой риторический вопрос, Эорт стал просвещать вновь прибывшего о местных порядках.— Заглядываться на них не советую – все они или собственность членов коллегии, главных жрецов храма и старших братьев или члены их семей. Те, кто пытается с ними сойтись поближе, в лучшем случае, изгоняются из храма, а чаще исчезают неизвестно куда…— и Эорт сделал многозначительную паузу.

— Вон та чернобровая худышка,— и показал на миловидную миниатюрную девушку,— дочь главного хлебопека. Очень любвеобильная. Строгий и бдительный отец несколько раз заставал ее с мужчинами. Все они после этого бесследно исчезали. В их числе был и член нашего братства. А эта,— он проводил взглядом проходившую рядом с ними ослепительно красивую блондинку, длинное платье которой коснулось их ног,— Миора, сестра брата Золтона и любимая женщина главы братства Георта. Никогда не упустит возможности пофлиртовать с понравившимся мужчиной, а ты, несомненно, ее заинтересовал. Но бойся попасть в ее сети – адресуя свои двусмысленные улыбки мужчине, она преследует только одну мысль – заставить Георта поревновать. А ревность главы братства дурно пахнет.

Поэтому, брат Кромт, остается только надеяться получить поручение побывать по делам в Муэсе, а там воспользоваться услугами не обремененных добродетелью женщин. Но новообращенному не стоит рассчитывать скоро попасть в столицу разврата. Старшие братья должны сначала убедиться, что ты достоин их доверия. А они люди мнительные…

— Я человек терпеливый,— Кромт усмехнулся. Он много слышал о коварстве братьев и их жестокости, и разговорчивость его случайного знакомого внушала ему определенные подозрения.

— В терпеливости среди наших братьев нет недостатка. Мы здесь привыкли обходиться без женщин – от них одни неприятности,— Эорт двусмысленно улыбнулся.

— Спасибо, брат, что предупредил,— ответил Кромт и добавил: — Прости, но мне нужно идти. Я только что приехал сюда и даже не успел умыться.

— Конечно, брат Микс, иди. У нас еще будет время поговорить о многом…

Кромт направился к большому гостевому дому на территории храма, где он по приезду оставил свои вещи. Он мог бы просто походить здесьи продолжить осмотр храма, но желание прервать ставшую неприятной ему беседу, не оставило ему выбора.

Кромт еще в Эрсе знал о том, что в Храме Ветра более чем дружеские отношения между мужчинами поощряется старшими братьями. Это, по их убеждению, должно было укрепить братство изнутри и уберечь его членов от соблазнов и опасности случайно проболтаться о секретах братства. А секретов, как слышал Кромт от своего дяди – оранжарха, было действительно много. Братство Ветра, исполняя тайные поручения Великой жреческой коллеги и своих начальников, занималось частенько не благовидными делами, среди которых были убийства неугодных коллегии и братству людей. Братство заботилось и о самом себе, допуская грабежи купеческих караванов просто ради пополнения казны храма. Жрецы Храма Ветра считались по рангу выше остальных братьев, а верховный жрец был одновременно и главой братства. Но оранжарху было известно, что верховный жрец был лишь марионеткой в руках совета братства. Именно совет жестко контролировали все и всех. Такое положение сложилось в последние десять лет благодаря тому, что Великая коллегия, раздираемая борьбой за власть между ее членами, в отсутствии своего официального главы утратила контроль над Братством Ветра, передоверив старшим братьям решать свои проблемы.

Восстановив в памяти все, что ему было известно о коллегии и братстве, Кромт решил быть настороже. Не было никакого сомнения в том, что его будут подвергать всяческим испытаниям, пока не узнают, что он собой представляет. И если окажется, что он не вписывается в представления о примерном брате, с ним покончат без всякого шума, так, что у его дяди – оранжарха не будет ни малейшего повода усомниться в естественной смерти племянника.

Встреча с Эортом, разыгрывающим рубаху-парня, несомненно, была не случайной. Кромт догадывался, что первое испытание, которому его решили подвергнуть, это испытание на покорность. Намеки брата Эорта подсказали ему, что его хотят заставить подчиниться правилам, установленным в личных взаимоотношениях между братьями.

***

Кромт был сыном сводной сестры оранжарха. Его мать была из небогатой семьи судовладельцев, а отец – аристократ вел свой род от древних вождей эрсов, основавших город. Его предки настолько верили в могущество и справедливость своих богов, что позволили верховным жрецам племени – оранжархам узурпировать высшую власть. А своим потомкам они оставили титул первых слуг оранжархов, который не давал никаких привилегий и со временем из-за ненадобности перестал употребляться применительно к представителям рода несостоявшихся царей.

Оранжархи же, искусно плетя интриги, используя подкуп и военную силу эрсов, сумели утвердиться в Верендии в качестве общепризнанных судей в делах духовных и светских, решая споры между людьми и племенами, жрецами и царями.

Микс рано потерял родителей. Его отец погиб в нелепой вооруженной стычке на улице Эрса, а мать умерла после непродолжительной, но быстротечной болезни. С десяти лет он воспитывался при дворе дяди-оранжарха – единственного своего родственника.

Семидесятилетний оранжарх имел своих информаторов в Храме Ветра и до недавнего времени хорошо ориентировался в том, что здесь происходило. Но самый осведомленный из его шпионов – верховный жрец храма умер в возрасте семидесяти восьми лет, освободив место Георту. Остальные информаторы светлейшего не имели доступа к большим секретам. Поэтому оранжарх решил воспользоваться стремлением Винто заручиться его поддержкой для отстранения Крейга с поста главы Великой коллегии и уговорил Микса отправиться в Храм Ветра соглядатаем. А, чтобы усыпить бдительность коллегии и совета братства, создал ему репутацию непокорного племянника, осуждающего распутство двора оранжарха и за это удаленного из Эрса. Для этого не нужно было особо стараться – Кромт в частных беседах с дядей не раз позволял себе намекать ему на непозволительное поведение его приближенных, считая, что этим он открывает дяде глаза на казнокрадство и разврат его окружения.

Оранжарх попросил Кромта при свидетелях выразить свое осуждение поведения одного из близких к оранжарху людей. Статисты этой сцены были подобраны так, чтобы об этом узнали в Храме Ветра и не услышали в Эрсе. Наивный Микс и не догадывался, что семидесятилетний старец сам был изощренным и сладострастным любовником, старательно оберегавшим тайны своих увлечений. Отправляя Кромта в Храм Ветра, светлейший убивал двух зайцев сразу – внедрял в Братство Ветра своего человека и удалял из города слишком добродетельного племянника.

Оранжарх также решил обезопасить себя на случай, если в борьбе за власть победу одержит Крейг. Тогда, несомненно, встанет вопрос о том, насколько правильно было истолковано пророчество из Книги Судеб о необходимости великого жертвоприношения, где жертвой становилась царская семья солдов, и знал ли об этом оранжарх, который должен был все проверить и дать свое толкование пророчества. Только при совпадении обоих вариантов толкования светлейший имел право дать согласие, без которого жертвоприношение и не могло быть совершено вообще. Не желая лишний раз беспокоить богов просьбами совета и считая, что им тоже будет сложно договориться между собой и прийти к единому мнению, оранжарх задолго до появления в Эрсе посланцев коллегии слег в постель и сказался очень больным. Он даже велел распустить слухи, что находится при смерти и за него дела вершит один из высших сановников его двора.

В своей комнате в гостевом доме Кромт едва успел умыться, как пришел слуга, посланный верховным жрецом храма, вызывавшим племянника оранжарха к себе. Его же вещи, которых было немного, слуге было приказано отнести в спальные комнаты братьев.

Георт ждал Кромта неподалеку от храма:

— Я послал за тобой, брат Микс, чтобы познакомить с братьями, с которыми у тебя будет много общих дел. Пройдем на тренировочную площадку. Там сейчас как раз идут занятия, укрепляющие тело и дух.

Они пришли на тренировочную площадку, расположенную между жилыми помещениями братства и коллегии. Здесь на арене, покрытой тонким слоем песка, около полусотни мужчин совершенствовали приемы борьбы. Георт указал на Кромта пожилому энергичному жрецу и сразу же удалился.

— Постой здесь, приглядись – у наших братьев есть чему поучиться,— и жрец вернулся к своему прерванному занятию – идя вокруг площадки, он внимательно наблюдал за ходом поединков, стараясь фиксировать в уме недочеты и удачные выпады борцов.

Кромт оказался на время предоставлен самому себе. Он с любопытством наблюдал за происходящим на арене, прислушиваясь к разговорам братьев, ждавших своей очереди для тренировок.

— Я предпочел бы быть в паре с Люреном. В этом случае у меня были бы шансы выиграть бой,— говорил худенький паренек своему невысокому широкоплечему приятелю.

— Возможно, но с Люреном у тебя еще больше шансов выйти из боя с переломом ребер. Посмотри, как он безжалостно бросает своего противника на землю. Я давно наблюдаю за ним. Он даже в тренировочном поединке всегда неоправданно жесток. По-моему он в каждом из братьев видит своего злейшего врага. Лучше быть в паре с Золтоном.

— Он лучший в борьбе. У него никогда не выиграть.

— Золтон знает это и не стремится увечить тех, с кем борется…

Микс Кромт наметанным взглядом опытного борца выделил из боровшихся несколько человек. Золтон, о котором говорили два приятеля, безусловно, был здесь сильнейшим. Белокурый тридцатилетний мужчина высокого роста с обнаженным мускулистым торсом, экономя силы, двигался мало, ожидая суетливых выпадов своего противника, и использовал его малейшие промахи. И если он отбрасывал противника в сторону, то небрежно, лишь в полсилы – он не видел среди братьев достойного для себя соперника.

А Люрен, гибкий парень в просторной белой рубахе с невыразительной внешностью, действительно, каждый тренировочный поединок воспринимал как последний, от которого зависела сама его жизнь. Может быть, он не был уверен в своей силе и старался компенсировать недостаток мастерства вызывающей агрессивностью. Его поверженные соперники заканчивали поединок с серьезными травмами.

Кроме этих двоих Кромт не увидел никого, кто, по его мнению, заслуживал бы внимания. Да и самому наставнику братьев Ветра он давал невысокую оценку – тот почти не делал замечаний борцам даже тогда, когда они совершали грубые ошибки. Кромт для себя решил, что учиться ему здесь нечему. Его наставник по единоборству был лучшим во всем Эрсе, где царил культ мускулистого тела.

Заскучав, Кромт стал озираться по сторонам, поглядывая на храмовые балконы, где толпились многочисленные зрители. На одном из них он увидел верховного жреца Храма Ветра и рядом с ним двух пожилых мужчин в скромном белом облачении. Один из них был высокого роста с гордой осанкой, выдававшей потомственного аристократа. Второй – плотный мужчина с надменным выражением лица был похож на выходца из простонародья, достигшего высот власти и стремящегося высокомерием возместить недостаток знатного происхождения. По почтительности Георта Кромт догадался, что оба в Храме Ветра пользуются большим влиянием. «Члены Великой коллегии»,— догадался он.

***

Это действительно были члены Великой жреческой коллегии — Винто и Рент. Они рассеянно наблюдали за поединками, обсуждая свои дела с верховным жрецом храма.

Семидесятилетний Винто, с аккуратно расчесанными волосами, ниспадавшими на покатые широкие плечи, и мясистыми, слегка отвисшими губами, седыми длинными и густыми бровями и вылинявшими, когда-то василькового цвета, глазами производил не слишком приятное впечатление. Вырос он в семье бедняка из небольшого, маловлиятельного племени. В детстве и юности познал нищету, отчаяние и безысходность. Спасаясь от этих напастей, Винто пошел в услужение к жрецам.

Юноша немногословный, исполнительный и умеренный в еде и развлечениях и не выделявшийся никакими другими талантами он медленно продвигался вверх к богатству и славе. Лет через тридцать – сорок он мог бы стать членом коллегии какого-нибудь небольшого храма. Но судьбе было угодно столкнуть его со старым, но крепким духом и телом членом Великой жреческой коллегии Ронсаром. На старости лет тот стал особенно ценить бытовые удобства. И потому, волей случая оказавшись вдали от цивилизации в затерявшемся в лесах и горах храме, Ронсар испытывал почти физические муки. И тут ему на глаза попался услужливый и расторопный юноша. Винто выполнил несколько поручений важного гостя, не надеясь на благодарность, в силу привычки подчиняться. Но Ронсар, которому предстояло побывать еще в нескольких отдаленных от Муэса храмах, счел за лучшее попросить главного жреца храма отпустить услужливого уношу с собой. Конечно, ему отказать не посмели. За несколько недель странствий Винто проявил сноровку и стал для Ронсара незаменимым человеком. И старик, не задумываясь, взял его с собой в Храм Ветра.

Здесь Винто, понявший, что у него, наконец-то, появился реальный шанс получить все, к чему он стремился, успевал выполнять не только все прихоти и желания изнеженного старика, но и оказывать различного рода мелкие услуги и другим важным людям. Так что, когда через три года старик Ронсар покинул этот мир, будущее Винто было обеспечено. Один из влиятельных доброжелателей добился его возведения в сан младшего жреца. И так шаг за шагом Винто поднимался вверх, умея быть нужным тем, кто был выше него по рангу. Когда в Храме Ветров появился Крейг, сначала в качестве члена коллегии, а потом ставший ее главой, Винто испугался, что его карьере пришел конец. Крейг на дух не переносил приспособленцев. Он обратил внимание на угодливого молодого жреца и сразу же невзлюбил его. Но когда Крейг вознамерился удалить Винто из храма, этому воспротивился один из самых влиятельных членов Великой коллегии, которому по вечерам Винто массировал больные ноги. Крейг отступил, а вскоре и совсем покинул Храм Ветра, перебравшись в Страну Солдов. Поэтому он много позже не смог помешать избранию Винто членом коллегии.

И вот пришел звездный час Винто – он превратился в самого влиятельного члена Великой коллегии и из-за отсутствия Крейга был признан фактическим ее главой. Теперь он мог не думать о том, как бы кому еще угодить. За прошедшие годы из простого услужливого паренька он превратился в умного и умелого кукловода, знающего кого за какие ниточки нужно дергать, чтобы добиться того, что желаешь. Просчитывать свои поступки на много ходов вперед стало его второй натурой. Он находил слабые струнки у окружающих и умело ими пользовался. Правда незаметно для самого себя он перестал сдерживать себя с рабами, слугами и младшими жрецами. В их присутствии он стал позволять себе быть раздражительным и в таких случаях ни за что мог наказать любого из них. Причем очень сурово. Поэтому при его появлении прислуга и молодые жрецы старались незаметно ускользнуть.

Вторым по влиянию в коллегии был Рент – рослый, поджарый и величественный человек лет шестидесяти пяти. Выделялся он среди коллег коротко остриженными седыми волосами, большим прямым носом, контрастно черными бровями и карими глазами, излучавшими спокойствие. Довершала его портрет аристократическая снисходительная улыбка на не плотно сложенных губах. С ниже стоящими был строг, но справедлив. К мелким проступкам снисходителен.

В его присутствии слуги старались показать себя с лучшей стороны, радуясь его поощряющей улыбке, совершенно точно зная, что он помнит их всех в лицо и по именам, кто и за что отвечает и как выполняет свои обязанности. В храмовые праздники Рент, занимавшийся хозяйственными вопросами, не забывал отметить самых добросовестных и отличившихся слуг и младших жрецов небольшим подарком или принародно похвалить. Он умел находить общий язык с самыми разными людьми. У всех членов коллегии пользовался доверием. И равные ему и ниже стоящие частенько открывали ему свою душу, делясь радостями и тревогами, а заодно и жалуясь друг на друга.

О его прошлом было известно не так уж много – ребенком его подкинули в знатную бездетную семью, воспитавшую мальчика как родного. И ему бы со временем наследовать приемным родителям, но, как бы в награду за душевную теплоту взрослых, в семье родился собственный ребенок. К чести приемных родителей Рента, они его не бросили и не перестали любить. Но, когда Рент достиг совершеннолетия, он неожиданно изъявил желание стать жрецом. Знатное происхождение и удачливость позволили ему сделать блестящую карьеру.

Оба члена Великой коллегии внимательно слушали главу братства.

— Мы выбрали пятерых,— говорил Георт.— Один дополняет другого. У каждого из них есть неоспоримые достоинства...

— И свои недостатки,— раздраженно перебил Винто верховного жреца Храма Ветра.

— Да, и недостатки тоже. Но они не помешают выполнить волю Великой коллегии...

— Прекрасно. Хотелось бы увидеть, кому из этих вывалявшихся в грязи парней мы доверим судьбу всей Верендии? Покажите нам их!

— Обратите внимание на того светловолосого, который только что поднял и бросил своего противника на землю. Это Золтон, член совета братства. Ему 30 лет и он лучше других владеет искусством побеждать противника без оружия. Он будет старшим в команде.

— Этот двухметровый блондин больше похож на дамского угодника, чем на воина.

— Он равнодушен к женщинам и тверд в делах братства.

— Уж не тем ли он тебе угодил, что его сестра-красавица делит с тобой ложе?— раздраженно бросил Винто, любивший дать понять подчиненным ему людям, что он знает о них все.

Георт нахмурился, стараясь сдержаться, чтобы не нагрубить этому бесполому самовлюбленному существу, становящемуся все более несносным.

Чувствуя, как накаляется обстановка, Рент решил вмешаться в разговор:

— Золтон прекрасно справляется с самыми ответственными поручениями. Именно он раздобыл для тебя, почтеннейший, компоненты для магического напитка…

— Вот как!— Винто смягчился, решив не продолжать обсуждение достоинств и недостатков брата Золтона. Подозревая, что глава братства в курсе дела о магическом напитке, он, тем не менее, не хотел, чтобы он слышал об этом из уст Рента. Магический напиток должен был укрепить дряхлеющее тело самого могущественного члена коллегии, и он не хотел, чтобы это кем-то обсуждалось.

-Хорошо! Будем надеяться, что Золтон именно тот человек, который лучше других сможет подготовить и совершить жертвоприношение. Кто еще этим будет заниматься?

— Вон тот высокий брат,— Георт указал на Эорта, стявшего под единственным деревцем, растущим на краю тренировочной площадки.— Эорт очень хитер и изворотлив. Не имеет никаких привязанностей и находит выход из любых ситуаций. – Винто молча кивнул в знак согласия. — Третьим в команде будет темнокожий Дване.

Винто знал этого коренастого невысокого парня несколько лет назад нашедшего в Храме Ветра убежище от своих соплеменников, хотевших принести его в жертву богам. Единственный после Туату чернокожий брат пользовался покровительством неофициального главы коллегии. Да и принят он был в братство по воле Винто, любившего редкие, необычные вещи и относящегося к нижестоящим людям как к неодушевленным предметам.

— Совет братства четвертым участником команды выбрал по рекомендации почтеннейшего Рента, брата Люрена – очень способного молодого человека.

Винто опять кивнул в знак согласия.

— И, наконец, Дэйт – лучший метатель ножей…

— Исключите его,— не терпящим возражения тоном потребовал фактический глава коллегии.— Вместо него будет брат Микс. Теперь ведь он тоже член братства Ветра?!

— Да, почтеннейший, но перед тем, как мы вышли на этот балкон мне сообщили, что из Эрса вернулся наш посланец…

— Это что-то меняет?! Он привез какие-то важные сведения? То, что мы до этого не знали?

— Да!

— Почему ты не сказал об этом сразу?

— На посланца в дороге напали разбойники и тяжело ранили его. Он с большим трудом сумел добраться до храма и сейчас лежит без сознания.

— Письмо от оранжарха мы прочтем без него. Надеюсь, он сумел сохранить его?!

— С нашим братом не было письма. Оранжарх сказался больным и через хранителя печати передал устное послание.

— Если посланец тяжело ранен, то он может умереть, так и не выполнив поручения.

— Наши лекари уверены, что он выздоровеет.

— Пусть будет так. Я только не пойму, почему племянник оранжарха не может участвовать в жертвоприношении, чтобы рассказать потом подробности своему дяде? Что все-таки просил нам передать от его имени хранитель печати?

— Перед тем, как потерять сознание, брат курьер, успел сказать, что хранитель печати от имени оранжарха намекнул, что владыка Эрса желал бы, чтобы его племянник поскорее встретился со своими предками. Микса Кромта обвиняют в подготовке раскрытого убийства оранжарха, единственным наследником богатств которого он является. Брат Микс якобы специально напросился в поездку в храм Ветра, чтобы отвести от себя подозрение в подготовке и совершении этого преступления. Оранжарх не хочет, чтобы о причастности его племянника к несостоявшемуся покушению стало известно в Эрсе. Но он и не может допустить, чтобы Кромт планировал новое покушение на светлейшего, в мудрости которого так нуждается вся Верендия.
— Похоже, что ваш умирающий брат перед тем, как потерять сознание, чувствовал себя прекрасно,— съязвил Винто.— Успел даже рассказать столь подробно о просьбе оранжарха.

— К сожалению это не так. Наш брат курьер очень добродетельный. И его возмутило поведение племянника и смутила просьба дяди. Поэтому он посчитал, что именно об этом следует сказать в первую очередь. А затем ему стало очень плохо.

— Ну что ж, подождем, когда курьер сможет говорить,— решил Винто.

Георта эта сговорчивость капризного старика порадовала. Настораживал только насмешливый взгляд Рента – почтеннейший, если не знал наверняка, то догадывался, что все послания, адресованные коллегии, сначала читались и выслушивались членами совета братства, решавшего сообщать об этом или нет и когда этим мнящим себя великими никчемным старикам. Глава братства чувствовал, что Рент ведет свою игру, в которой нет места отстаиванию чьих-либо интересов, кроме собственных. И, если это ему не выгодно, он не будет ни с кем делиться ни своими знаниями, ни своими догадками. А сейчас ему важно сохранить в своих руках ниточки, за которые можно дергать, добиваясь послушания братства.

— Как нам быть с Кромтом?— спросил Георт, переводя взгляд с одного члена коллегии на другого.

— Светлейший оранжарх желает нашими руками расправиться со своим внучатым племянником и присвоить его собственность, усмехнулся Рент.

— Если это поможет нам привлечь светлейшего к более активному участию в наших общих делах, то пусть этого парня отправят к праотцам, отмахнулся от этой реплики Винто.

— Может быть, не будем с этим торопиться, почтеннейший, не согласился Рент.— По полученным мною сведениям, оранжарх очень болен и самоустранился от дел, от его имени всем заправляет хранитель печати. Сколь долго светлейший протянет, знают только боги. А эрсидский аристократ, ставший членов Братства Ветра, нам еще пригодится.

— Кромт позволил себе публично осудить царящие при дворе его дяди порядки, назвав их оскорбляющими общественную мораль. Такого человека трудно заставить повиноваться.

— Люди за годы своего существования выработали множество способов подчинения себе подобных. Мы найдем среди них те, которые помогут нам сделать заносчивого аристократа послушным.

— Жизнь одного эрсидского аристократа во имя всеобщего блага небольшая потеря, почтеннейший Рент. Сделаем светлейшему этот подарок. Только не надо много шума, Георт.

Верховный жрец храма Ветра почтительно склонил голову в знак покорности и вышел.

Винто бросил рассеянный взгляд на арену, где продолжалась тренировка братьев, и, повернувшись к Ренту, голосом уставшего человека сказал:
— Братья становятся своевольными, норовят все делать по-своему. Вот и солда Латрия ввели в совет братства, зная, что я не одобрил бы это.

— Латрий вырос в храме и хорошо усвоил данные ему здесь уроки.

— А ты, почтеннейший, уверен, что голос крови не возобладает в нем и он не перейдет на сторону солдов?

— Мы не должны требовать от него невозможного. Борьба с Крейгом когда-нибудь закончится, и солды перестанут быть врагами Великой коллегии. Тогда нам потребуется вернуть их в сферу нашего влияния. И Латрий в этом нам поможет.

— Я не доверяю солду…

Винто, недовольный разговором и не пожелавший его продолжать, направился в свои покои. А Рент пошел дать несколько распоряжений по хозяйству, касающихся встречи посланцев Города Пещер.

***

Как только члены Великой коллегии ушли с балкона, было объявлено об окончании тренировки:

— Всё! Довольно. Развлекайтесь сегодня…— жрец-тренер усмехнулся одними уголками рта и, не дожидаясь ответной реакции, направился к выходу с арены. Большинство братьев последовали за ним.

Золтон с любопытством посмотрел на Микса Кромта. Ему в общих чертах рассказали об этом человеке, и он знал, что племянник оранжарха осуждал своего дядю за приверженность эрсидского двора к плотским наслаждениям во всех их проявлениях. Поэтому глава братства велел испытать надменного аристократа. Члены братства не имели права не только распоряжаться собственной жизнью по своему усмотрению, но и иметь какие-либо моральные убеждения. Любой, кто не следовал этим требованиям, попадал под подозрение и становился обузой для братства, а со временем бесследно исчезал. Золтон получил четкий приказ, что если Микс Кромт будет капризничать и своевольничать, то за нарушение клятвы слепо повиноваться своим начальникам его следует сурово наказать.

— Ну что ж, братья, приказы нужно выполнять. Тем более такие приятные…

— Золтон, я с тобой,— Дван придвинулся к командиру.

— Я тоже,— с улыбкой заявил Эорт.

— А я с братом из славного Эрса,— Люрен сильно хлопнул Микса по плечу.

— Давай поборемся,— шепнул Люрен ему на ухо.— Если ты проиграешь, я буду делать с тобой что захочу.

— Я в такие игры не играю…— Кромт не собирался подчиняться навязанным ему правилам. А гнева богов за нарушение клятвы верности братству не слишком боялся – лучшие философы Эрса, бывшие его учителями, заронили в его сознание зерна сомнения в могуществе бессмертных богов.

— Боишься, что я тебя одолею?! – не сдавался Люрен.

— Нет, просто не хочу!

— Все-таки боишься, трусишка… — засмеялся Люрен.— Не бойся я не сделаю тебе больно!

— Ну, берегись, парень! Ты меня достал!

— Так ты принимаешь мое условие?!

— Принимаю…— Кромт разозлился и решил проучить зарвавшегося юнца.— Я положу тебя на обе лопатки, и ты выстираешь мою дорожную одежду.

Он схватил Люрена в охапку, поднял и кинул. Но тот сумел в воздухе перевернуться и приземлился на ноги. Кромт вновь набросился на него, намереваясь быстро покончить с противником. Но тот увернулся, хлопнув Микса по плечу. Золтон, его приятели и еще несколько братьев с любопытством наблюдали за поединком.

Люрен был гибким и увертливым. Он не позволял Кромту схватить себя, потому что тогда все его преимущества потерялись бы – более крепкий и физически более сильный эрсидец не позволил бы ему даже шевельнуться. Микс, выждав, когда его противник потерял бдительность, резким рывком схватил его за пояс, намереваясь кинуть на землю. Но Люрен одновременно с ним таким же быстрым движением расстегнул кожаный ремень, оставив его в руках противника, и отпрянул в сторону.

Поединок между ними превратился в догонялки. Легкий и стремительный Люрен бегал по кругу вокруг рассвирепевшего эрсидца, который время от времени предпринимал безуспешные попытки схватить противника. Наконец, Кромт, разозленный увертками Люрена, потерял остатки самообладание. И когда он в очередной раз бросился на противника, тот как бы случайно замешкался, но в самый последний момент отскочил, подставив сопернику ногу. Кромт, падая, уперся о землю руками. Люрен, совершив пируэт, оказался за его спиной и ударил его ребром ладони по шее, точно угадав болевую точку. Тело Микса обмякло, и он на какое-то время потерял сознание. Когда эрсидец пришел в себя, то увидел над собой улыбающееся лицо юноши.

— После обеда ты мой,— негромко, чтобы его слышал только Кромт, сказал Люрен и не спеша пошел к выходу.

Микс поднялся и огляделся – на арене уже никого не было. Отряхнув с одежды песок, он пошел узнавать, где ему отвели место на ночлег.

Он не собирался выполнять условия договора с этим мальчишкой, на которые столь опрометчиво согласился, уверенный в собственном мастерстве и силе. И, на худой конец, у него с собой была достаточно большая сумма денег, чтобы откупиться от Люрена. Размышляя об этом, он оказался рядом с помещением общей трапезной, откуда уже распространялись запахи обильной, но неизысканной еды. Микс вспомнил, что уже давно ничего не ел. Он хотел уже войти в трапезную, когда его окликнули по имени.

— Брат Микс!— невысокий рыжеволосый парень с веснушками на лице настойчиво теребил рукав его куртки. – Тебя ждут в зале советов братства.

— Кто?— удивился Кромт.

— Идем, идем… быстрее,— настойчиво тянул его юноша, не обращая внимания на заданный вопрос.

Микс последовал за посыльным, время от времени напоминавшим ему, что нужно торопиться. Когда они вошли в сумрачный коридор жилого помещения, где находился зал совета Братства, рыжеволосый неожиданно исчез.

Кромт растерялся, не ориентируясь в узких переходах здания. Он про себя выругал сбежавшего юношу и пошел вперед, надеясь встретить кого-нибудь, кто подсказал бы ему дорогу. Заметив двух человек неподалеку, Микс направился прямо к ним.

— Как мне пройти в зал совета?— спросил он, подойдя поближе.

— Ты из Эрса?— спросил его высокий худощавый брат.

— Да, меня зовут Микс Кромт.

— Мы ждали тебя, брат Микс,— сообщил ему второй – плотный, коренастый мужчина с неулыбающимся лицом.

— Значит, я не заблужусь в этих переходах,— обрадовался Кромт и улыбнулся своим новым знакомым.

— Не заблудишься,— согласился с эрсидцем долговязый. И в это время его товарищ пропустил Микса вперед.

Кромт, довольный, что ему не придется плутать в этом лабиринте, вздохнул с облегчением. И в тот же миг почувствовал острую боль от удара по голове тяжелым предметом. Микс вскрикнул, но высокий успел зажать ему рот и подхватить его падающее тело. Это было последнее, что видел и чувствовал племянник оранжарха перед тем, как потерять сознание.

Взяв под руки, его тело потащили по коридору, а затем спустили по ступенькам в подвал, где хранились продукты. Здесь эрсидца бросили в угол на солому, разбросанную по полу.

— Он не доставил нам много хлопот, — сообщил долговязый Золтону, ждавшему их здесь. — Парень оказался очень доверчивым.

— Хорошо. Свяжите его и заткните чем-нибудь рот, чтобы не кричал, когда придет в себя. Вечером мы вывезем его из храма и отправим к его эрсидским предкам.

— Может быть, до этого мы развлечем немного нашего гостя, чтобы он не скучал в этот последний для него день?— обратил свой вопрошающий взгляд на начальника коренастый.

Золтон, бросив взгляд на неподвижное, крепкое тело, призадумался. Он не хотел, чтобы эти трое развлекались без него. А оставаться здесь сейчас не мог – до встречи с великим прорицателем Морибером необходимо было успеть проинструктировать посланцев братства, отправляющихся в различных направлениях для выполнения тайных поручений.

— Не сейчас,— отмахнулся он от просьбы братьев.— Пусть эрсидец сначала придет в себя. За пределами храма он будет в полной нашей власти. И мы сделаем с ним, все, что захотим…

— Как скажешь, брат Золтон…— с огорчением согласился коренастый.

Он знал, что спорить бесполезно. Добродушный с виду, Золтон был тверд и жосток в общении с другими и не терпел не согласных с ним. Подняв с полу длинную веревку, братья принялись связывать Кромта по рукам и ногам.

***

После обеда, желая уединиться и помедитировать, Латрий вновь поднялся на верхний этаж храма. Там он застал Малу, сидевшего в проеме стены, свесив ноги вниз, и любовавшегося видом гор.

—  Я сейчас уйду, брат Латрий,— юноша поднялся, отвесив легкий поклон, и подошел к лестнице, по которой солд только что поднялся.

— Ты мне не мешаешь, брат Малу. Можешь остаться,— Латрий приветливо улыбнулся.

Ему был симпатичен этот юноша, напоминавший ему его самого в этом возрасте. Они оба были одиноки в этом храме, оба любили бывать здесь и наслаждаться чувством покоя и свободы, царящими наверху. Когда им случалось здесь сталкиваться, Малу уступал это место и с сожалением спускался вниз. Сегодня Латрию захотелось, чтобы он остался. Он надеялся, что присутствие рядом родственной души поможет ему немного успокоиться, забыть о волнующих его в последнее время мыслях о будущем, о братстве, о солдах.

Латрий сел у одного из открытых проемов в стене, поджав под себя ноги, и медленно стал входить в транс, чувствуя как за его спиной замер Малу, обрадованный разрешением медитировать вместе с ним. Но сейчас каждый из них был сам по себе. Малу не давали покоя мысли о его последнем видении. А солд, боясь думать о будущем, пугающем своей неизвестностью, погрузился в воспоминания.

В Храм Ветра Латрий приехал вместе с несколькими десятками молодых солдов, пополнивших многочисленную общину соплеменников Крейга. На скромно одетого и молчаливого парня никто не обращал внимания – ни солды, ни прочие обитатели храма. За исключением времени, отведенного для обучения молодых жрецов, он был полностью предоставлен самому себе.

Храмовые сооружения и величественные горы вокруг восхищали мальчика, но не долго. Одиночество, безразличное к нему отношение окружающих быстро свели на нет все яркие впечатления от этого мощного укрепления и прекрасной природы. Латрий стал подумывать, чтобы сбежать отсюда домой или в тот же Муэс, который, говорили, находится не так далеко отсюда. Тем более что имелась хорошая дорога из храма в город. Но неожиданно для мальчика судьба его вновь изменилась. Однажды, ища уединения от повсюду снующих безразличных взрослых, он оказался в одном из отдаленных уголков храмовой территории, где он раньше еще не бывал. И здесь он впервые увидел Туанту.

Туанту находился в Храме Ветра на особом положении. И уважение окружающих вызывал не его почтенный возраст, а прожил он на этом свете девяносто лет, а его занятия магией, в которой он достаточно преуспел. Туанту приписывали умение заглядывать в далекое и близкое будущее, подчинять людей своей воле, обрекать людей на муки и страдания с помощью страшных заклятий и понимать язык птиц и животных, ползучих тварей и насекомых. До Латрия никто не задумывался, что было из этого правдой, а что вымыслом. Все остерегались мага и чародея, обращаясь к нему только в случае крайней нужды. В свое время он отличался сварливым нравом, непомерным высокомерием и презрением ко всем и не прощал никому ни малейших промахов. Ни один из его многочисленных учеников не смог находиться рядом достаточное время, чтобы познать хотя бы малую часть того, что знал Туанту. И только тогда, когда его возраст приблизился к началу девятого десятка лет, старик вдруг загорелся желанием продолжить себя в своих учениках. Но, не обладая должным терпением, он не мог больше месяца выносить рядом с собой людей не умеющих схватывать на лету его мысли и понимать его сложные пояснения, приправленные изрядной долей философии. Поэтому вскоре в храме не осталось ни одного молодого человека, который бы не попробовал вместе с ним познать тайны магии и не разочаровался в своих способностях к этому. И последние несколько лет Туанту жил отшельником, которого все боялись и сторонились.

Появление в его уединенном месте простодушного мальчика-солда старик воспринял как подарок судьбы. Он с рвением занялся его обучением. Но при этом не перестал быть самим собой. Старик нервничал, когда Латрий просил его объяснить более понятно его очередную мысль, кричал на мальчика, когда у того что-то не получалось. И даже прогонял прочь, если тот не мог выучить наизусть текст той или иной молитвы или заклинания на языке исчезнувших в незапамятные времена верендов, ставшим языком магии и заклятий.

Но «маленький солд», как называл его Туанту, молча сносил все это и, проявляя «неслыханное упрямство», продолжал ежедневно, без праздников и выходных приходить к старику в его келью или в закрытый дворик, где они встретились впервые. Он садился напротив старика и терпеливо ждал, когда тот соизволит обратить на него внимание и начнет очередной урок. Бывало, что Латрий, просидев весь день, уходил так и «не осчастливленный» вниманием наставника. В такие дни он, как правило, оставался голодным, поскольку для тех, кто вовремя не приходил в храмовую трапезную, никакой еды не оставляли. Но мальчик стоически переносил и это.

Так прошло два долгих года, за которые Латрий кое-чему все-таки научился. Требовательность наставника и его собственное усердие дали свои первые плоды – юноша овладел, наконец-то языком верендов. Он не только бездумно выучил наизусть множество традиционных молитв и магических заклинаний, но и стал понемногу понимать их прямой и магический смысл.

Когда мальчику исполнилось шестнадцать лет, его сочли достойным выполнять в Храме Ветра жреческие обязанности. Он стал в определенные верховным жрецом храма дни совершать будничные богослужения для многочисленных богомольцев, наводнявших храм в теплое время года, пока дорога в храм была свободна от снежных заносов, отрезавших его от остального мира. Хотя и в это время незаметно для посторонних храм поддерживал связь с внешним миром с помощью членов Братства Ветра по тайным тропам пробиравшихся из храма и обратно.

Старый Туанту решил, что он итак достаточно долго занимался своим учеником, и счел свою миссию законченной, о чем сообщил верховному жрецу. Но провидец ошибся. Вскоре он сам счел необходимым предложить Латрию продолжить обучение. Но этому предшествовали события, сделавшие юношу своего рода храмовой знаменитостью.

В один из весенних дней в Храм Ветра прибыла очередная группа богомольцев. Это были слуги и рабы богатого купца Эрли, принесшие своего больного господина в горный храм – единственное святое место, где он еще не был в поисках исцеления. Храмовые врачеватели после тщательного осмотра больного пришли к неутешительному выводу, что он доживает последние дни. Дары, преподнесенные от имени больного, были щедрыми. Но не на столько, чтобы высшие иерархи храма лично занялись им. Рабы по желанию хозяина принесли на деревянных носилках его источенное болезнью тело на самый верхний этаж храма, где тот хотел вознести молитву богам в надежде, что с такого высокого места они будут лучше слышны бессмертными. Помочь ему в этом послали Латрия.

Увидев жреца-юношу, почти мальчика, больной был обижен: «Жрецы этого храма слишком избалованы вниманием и дорогими подарками! Моего золота им показалось слишком мало, чтобы прислать к умирающему настоящего жреца, а не мальчишку!»— подумал он, а вслух сказал, обращаясь к молодому жрецу:

— Я очень ослаб и даже не могу сам прочитать молитвы богам, чтобы попросить их о милости и здоровье. Прочти их за меня,— и устав от длинной для него фразы, откинул голову на подушку.

Латрий подошел к жертвеннику, чтобы бросить в его горящий огонь щепотку благовоний. Но к своему удивлению обнаружил, что нерадивый храмовый раб плохо следил за огнем, от чего тот погас и пепел был едва теплым.

«Ну что ж,— подумал он,— наверное, пришло время проверить силу заклинания Туанту, вызывающего дух огня».

— Аутру рат умо уату, брайто хат каруту...— стал взывать он к духу огня, накрыв остывающий пепел ладонями.— Каруту хат брайто уату, рат аутру умо!— возгласил он и стал медленно поднимать ладони вверх.

И к его собственному удивлению, под его руками затеплился огонек. И чем выше поднимались его руки, тем сильнее трепетало пламя, язычки которого нетерпеливо стремились вверх. Латрий почувствовал в ладонях сначала тепло, потом жар разгорающегося пламени и в то же миг испуганно отдернул руки – огонь в жертвеннике взвился высоко вверх, громко потрескивая и жадно требуя подпитки.

Молодой жрец бросил в огонь щепотку благовоний, потом, немного подумав, вытащил из складок белой одежды небольшой кусочек дерева, который когда-то дал ему Туанту, утверждая, что оно имеет магическую силу гореть, питая пламя, и никогда не сгорать. Он бросил его в огонь, и ему послышалось, как пламя довольно заурчало и успокоилось. Теперь огонь в жертвеннике весело горел, поднимаясь вверх на высоту локтя Латрия.

Слуги и рабы больного опустились перед алтарем на колени, со страхом взирая на молодого жреца, умеющего управлять огнем, а в душе купца затеплилась надежда:

— Молодой господин,— он протянул руку к жрецу,— прочитай молитву бессмертным. Попроси, чтобы они вернули мне здоровье!

Но Латрий его уже не слышал. Он впал в глубокий транс, достигнуть которого ему еще никогда не удавалось. Перед ним возникли картины прошлого человека, который лежал на носилках перед жертвенником. В одной из них, разделенной на две неравные половины, купец, моложе себя нынешнего лет на десять, сильный и красивый, возлежал на кровати в богато обставленной комнате с молодой женщиной, не выпускавшей мужчину из своих объятий, и неистово предавался любви. А в другой, меньшей части картины, с гримасой страдания на лице застыл другой мужчина – невысокого роста, толстый и с большой бородавкой на лбу.

Когда влюбленные упали в изнеможении на постель, толстяк трясущимися руками достал из-за пазухи темный кожаный мешочек и стал высыпать его содержимое в огонь очага, шепча какие-то слова. Пламя в очаге стало ядовито-желтым, и в нем жрец увидел очертания огромного червя. В это время видения стали таять и вскоре исчезли совсем. Постепенно Латрий стал приходить в себя. Теперь он знал, что должен сделать, чтобы помочь больному.

— Господин, ты меня не слушаешь!— обиженно, чуть не плача, шептал больной. Но молодой жрец его услышал.

— Я тебя слышу,— спокойно ответил Латрий. – Прикажи своим слугам уйти отсюда, пусть подождут на нижнем этаже, пока их не позовут.

Не дожидаясь повторения приказа хозяином, слуги и рабы, толкаясь, стали спускаться по лестнице на нижний этаж. Когда голова последнего из них исчезла в пролете лестницы, ведущей вниз, Латрий подошел к больному поближе и воздел над ним свои руки. Зазвучали обращенные ко всем Ветрам снимающие заклятие слова магического заклинания, к которому решил прибегнуть ученик Туанту.

Огонь в жертвеннике затрещал сильнее и стал метаться из стороны в сторону, раздуваемый сильными ветрами, ворвавшимися в помещения через открытые проемы в стенах. Они огибали колонны, державшие крышу храма, и сплетались в объятьях над жертвенником. Латрий продолжал произносить магические слова, но не слышал самого себя – ветры неистовали, со свистом кружась в хороводе.

Из проема в полу, где заканчивалась деревянная лестница, показалась голова любопытного слуги больного и тут же исчезла. Сам купец ничего не видел и не слышал. Его душа пребывала где-то очень далеко в пространстве и во времени, тогда, когда он впервые встретил свою красавицу жену. Он мог бы испытывать от этого почти физическое наслаждение, если бы не видел все время рядом с любимой ее несносного двоюродного брата с его огромной бородавкой на лбу и неприязненным взглядом исподлобья. Купец хотел его прогнать, но не мог открыть рта, чтобы произнести подобающие для этого слова.

И тут появился молодой жрец, тот самый, который разбудил в жертвеннике огонь. Он держал в руках огромного черного червя. Сильный животный страх охватил больного, и он съежился на своих носилках. Его бросило в жар и тело сильно вспотело. Мужчина открыл глаза, вернувшись в реальность, и увидел Латрия, стоящего над ним с тем самым червем, которого он только что видел в своем полусне. Жрец, взглянув в глаза купца, решительным движением руки оторвал червю голову и бросил его на пол. В том месте, куда тот упал, вспыхнуло пламя и пожрало останки ползучей твари. В тот же миг больной почувствовал, как к нему стали возвращаться силы.

—  Бойся человека с родинкой на лбу,— отрешенно произнес Латрий, и, словно во сне, направился к одному из проёмов в стене.

Дойдя до него, он пошел дальше. Купцу показалось, что жрец поплыл по воздуху и медленно растаял, как дым.

— Эй, кто-нибудь!— крикнул купец слугам. И сразу же несколько из них поднялись наверх и с воплями бросились к своему хозяину.

— Все в порядке, — стал он их успокаивать, стараясь скрыть свой собственный страх.

Когда слуги спустили носилки с хозяином вниз и вынесли их храма, больной уже полулежал, опираясь о локоть, и с восторгом смотрел на все, что видел.

— Не торопись приниматься за дела, наберись сил,— остудил его восторги неожиданно возникший перед ним Латрий. Купец уставился на него широко открытыми глазами, а его слуги застыли в нескрываемом испуге. Молодой жрец и сам бы очень испугался, если бы смог вспомнить, как он спустился с верхнего этажа храма.

После этого Латрий весь день находился в состоянии раздвоения. Он автоматически выполнял какие-то действия, с трудом осознавая, что делал и что говорил, и как бы наблюдал за собой со стороны, не вникая в суть. Юноша ловил на себе удивленные и любопытные взгляды слышал перешептывания и громкие разговоры о себе жрецов, братьев Ветра и многочисленных паломников, которых совсем не смущало, что он мог их слышать.

— Кто бы мог подумать, что этот сопливый мальчишка обладает такой большой магической силой!

— Этот несносный старик Туанту никогда никого не хотел учить магии по-настоящему. И вдруг такая щедрость!

— Здесь нечему удивляться. Он учит его днем, а этот мальчишка ублажает старикана по ночам.

— Я бы тоже согласился терпеть старческую немощь Туату в постели в обмен на магические знания. Но, когда я был среди его учеников, он никому не предлагал делить с ним ложе.

— Никто в Храме Ветра не может этим похвастаться. Старик давно живет в своем вымышленном мире, где нет места желаниям плоти. И этот солдский мальчишка не стал и не будет исключением. Бьюсь об заклад – магические действия у него получились случайно и больше он их повторить не сможет никогда.

— Да и было ли там, у алтаря, что-нибудь действительно примечательное? Нельзя же всерьез воспринимать домыслы бестолковых слуг и рабов больного!

— Ты просто завидуешь, брат! Наши жрецы-целители признали купца смертельно больным и определили, что ему осталось жить от силы день-два, а из храма его вынесли бодрым и жизнерадостным!

— Неизвестно еще, на сколько ему хватит этой бодрости!..

К вечеру, не смотря на теплую погоду, Латрий стал сильно мерзнуть, его знобило. Он интуитивно не хотел идти в спальные помещения, где он мог встретить то же равнодушие по отношению к себе лично и нескрываемое любопытство относительно его магических способностей. А говорить о чем-либо с кем-нибудь ему совершенно не хотелось. В поисках уединенного пристанища ноги сами привели юношу к закрытой для посторонних площадке Туанту. Войдя туда, Латрий оперся спиной о стену и в изнеможении сполз на землю.

Старик в это время оказался на месте, занятый вечерней медитацией. Сегодня он никак не мог расслабиться и войти в транс, поэтому сразу же заметил появление юноши, но не стал прерывать свое занятие. И лишь немного погодя, окончательно убедившись, что у него ничего не получится, встал со своего места и подошел к Латрию. Он уже слышал разные версии о том, что произошло у алтаря, но своего мнения об этом еще не составил.

— Да ты весь горишь!— воскликнул старик, коснувшись лба юноши.

Что было дальше, Латрий не помнил, потому что в это время потерял сознание.

Очнулся он в комнате Туанту, на его кровати. Старик сидел рядом с ним в мягком кресле и спал, склонив голову на грудь. Рядом, на низеньком столике стоял с десяток маленьких кувшинчиков из обожженной глины, из которых исходили незнакомые Латрию запахи. Смешавшись, они распространились по всей комнате, создавая у юноши ощущение покоя и здорового тела. Тут же было несколько полупустых глиняных тарелок с едой. Вспомнив, что с ним произошло, юноша догадался, что находится в келье наставника довольно долго.

Не желая будить старика, Латрий, чувствовавший в себе силы, продолжал лежать в кровати и вскоре заснул.

Разбудил его голос Туанту:

— Вставай ленивец, хватит валяться в постели! Неужели за три дня ты так и не отоспался?!

— Я пролежал здесь три дня?!— удивился Латрий.

— Да уж заставил ты меня переволноваться!— проворчал старик.

— Спасибо, наставник,— смущаясь, проговорил юноша.

— Забудь!— сердито пробурчал Туанту.— Пора заняться делом. А для начала помойся, дружок, пока в бочке не остыла вода.

Латрий откинул легкое одеяло и опустил ноги на пол. Только тут он обнаружил, что лежал совершенно голым. Краска смущения залила его щеки, когда он подумал, что старику, наверное, приходилось ухаживать за ним, как за младенцем, пачкающим пеленки. Он посмотрел на наставника. Тот в это время повернулся к нему спиной и колдовал над горшочками с отварами, настойками и мазями.

Юноша с удовольствием купался в горячей воде. До этого ему приходилось мыться только в холодной. Братья Ветра и рядовые жрецы купались в небольшой горной речке, протекающей неподалеку от храма, которая не замерзала даже зимой.

— Вот тебе чистая одежда,— старик показал юноше на вещи, лежавшие на стульчике рядом с бочкой для купания.— Когда смоешь с себя грязь и свои страхи и тревоги, оденешь ее.

Белые рубашка, штаны и жреческая тога были из толстого, но мягкого полотна, из которого шилась одежда только для главных жрецов и старших братьев. Поэтому, взяв в руки рубашку, Латрий замер в нерешительности и посмотрел на наставника.

— Привыкай,— усмехнулся тот.— Теперь ты будешь носить только такую одежду. Я объявил всем, что ты мой наследник, которого я научу всему, что умею и которому передам свою магическую силу. Да будет на это воля бессмертных богов! Единственное, что я не смогу тебе передать, так это богатство, которого у меня нет.

С этого дня Туанту возобновил занятия с Латрием. Оставив его жить в своей комнате, старик подчинил юношу тем правилам, которым следовал сам. Они всегда были вместе. Три раза в день подолгу медитировали, Латрий писал под диктовку на восковых дощечках новые молитвы и заклинания на языке верендов, выучивал их наизусть и затем нагревал дощечки на маленьком огне, чтобы разгладить нагретый воск – Туанту не желал, чтобы кто-нибудь еще смог узнать магические тексты. По ходу дела, за едой, во время регулярных прогулок по территории храма и его окрестностям, старик делился магическими секретами и своим мироощущением.

Прошел год. Латрий многому научился у своего наставника, но еще большему предстояло научиться – занятие магией оказалось более сложным делом, чем предполагал юноша. Сказывался и его первый опыт использования магии тогда, когда он к этому был еще не готов. Его потенциальные магические возможности оказались подорванными. На их восстановление требовались годы и мудрые наставления Туанту. Но у старика оказались могущественные враги или завистники среди магов Верендии, а может быть, он, бывший нетерпеливым с самого детства, не учел что-то очень важное. Но, так или иначе, однажды, когда наставник и его ученик отрабатывали медитационное упражнение по путешествию во времени, случилось непредвиденное.

Старик придерживался выработанного им самим правила в медитации не тянуть ученика за собой, а заставлять его догонять наставника. Так было и в этот раз. Туанту, забыв о Латрии, воспарил душой и мыслями в очень отдаленное прошлое. А юноша застрял во временном потоке позади него. И тут стало происходить что-то непонятное. Латрий, видевший себя маленьким мальчиком, обнаружил перед собой огромное зеркало, словно кто-то хотел, что бы он стал свидетелем того, что стало происходить.

Юноша увидел Туанту молодым и сильным в яблоневом саду. Латрий, как наяву, видел большие румяные и сочные яблоки, висящие на деревьях, под которыми стоял его улыбающийся наставник. Рядом с ним была темнокожая красавица с вьющимися волосами, заплетенными в длинную косу. Они смотрели друг на друга, как могут смотреть только влюбленные. Увлеченные собой они не заметили как до этого ясное, солнечное небо вдруг покрылось иссиня черными тучами, из которых вынырнул безобразный карлик с глазами-блюдечками, большим крючковатым носом и тонкими плотно сжатыми губами. Спускаясь на землю, он стал увеличиваться в размерах, пока не превратился в трехметровое чудовище. И только тогда Туанту заметил опасность. На его поясе появился меч, который он сразу же выхватил из ножен. Но трехметровый великан с коротко посаженной шеей и непропорционально маленькими ногами накинул ему на шею веревку и приподнял над землей на вытянутой руке. Бесполезный меч выпал из рук наставника. И сам он стал стремительно стареть, быстро приняв привычный для Латрия облик. Тогда великан бросил Туанту на землю.

Старик упал на траву и скорчился в муках. Великан же снова превратился в карлика и, раскинув руки в стороны, устремился к девушке, которая в мгновение преобразилась в уродливую карлицу и упала в его объятия. Первое, что почувствовал Латрий, это было почти физическое отвращение к предательнице. И тут же юноша вернулся к реальной действительности. Туанту лежал на полу, и его тело сотрясалось в предсмертных конвульсиях. Латрий вспомнил подходящее к случаю магическое заклинание и торопливо зашептал его слова. Конвульсии стали замедляться, а затем прекратились вообще. Старик стал шумно дышать и открыл глаза.

— Прости, мой мальчик, я чуть было не забыл о тебе…

— Все будет хорошо, наставник!— юноша приподнял Туанту и обнял его за плечи.

Старик впал в забытье, в котором находился несколько дней. После чего пришел в себя и начал поправляться. И все это время Латрий заботился о нем.

Когда Туанту вернулся к прежнему образу жизни, он уже не мог заниматься обучением юноши. Старик потерял память. Совершая прогулки с Латрием, он то и дело останавливался и, удивленно оглядевшись, спрашивал: «Где я?» или «Прости меня, мой мальчик, я опять забыл, как тебя зовут».

Туанту, благодаря заботам Латрия, прожил еще несколько лет. Большую часть времени он просидел, греясь на солнышке и смотря в даль со стен храма. А когда его не стало, Латрий остался жить в келье старика один – храмовая коллегия решила сохранить ее для ученика мага.

За это время произошли важные события и в Верендии и в храме. У стен Антии произошло жестокое сражение между солдами и их вечными врагами – антийцами, сражение, которое недавно ставший главой Великой жреческой коллегии Крейг предотвратить не смог. Погибли десятки тысяч воинов с обеих сторон. Солды лишились своего энергичного царя, которому наследовал инертный и нерешительный Соренд. Обескровленное племя становилось легкой добычей для воинственных недругов. Крейг, считавший себя виновным в этом, покинул резиденцию Великой коллегии и вернулся в Страну Солдов.

Оставшиеся в Храме Ветра члены Великой коллегии поначалу поддерживали оживленную переписку со своим главой. Но, поскольку нельзя было все время согласовывать действия коллегии с Крейгом, находившимся далеко от Храма Ветра, постепенно он стал терять реальную власть. А когда в Великую коллегию был избран Винто, он поставил своей целью отстранить солдского патриарха от власти. Войдя в доверие к членам коллегии, Винто сумел стать фактическим их главой.

Началось вытеснение солдов и близких к их патриарху жрецов и братьев из Храма Ветра. Первыми покинули его стены знатные соплеменники Крейга, не пожелавшие оставаться здесь на второстепенных ролях. Затем пришла очередь и остальных. Латрий, на которого Крейг, находясь в храме, даже не обращал внимания, остался один. Винто хотел избавиться и от него, но жреческая коллегия храма неожиданно воспротивилась этому – молодой жрец к этому времени стал очень популярным среди паломников, от многочисленности и щедрости которых во многом зависело благополучие жрецов и братьев Ветра. И Винто отступил.

Конечно, если бы он захотел, то мог бы без шума расправиться с этим простым солдским жрецом. Но Винто хотел иметь в качестве соглядатая Крейга в Храме Ветра известного ему человека и контролировать его действия. В противном случае его противник мог бы наводнить храм десятками своих шпионов. В этом Винто не сомневался – патриарх солдов пользовался большим влиянием не только среди своих соплеменников.

Латрий догадывался о том, что за каждым его шагом внимательно следят братья Ветра, и знал почему. Это его забавляло и раздражало одновременно – Крейг никак не давал знать, что хочет, чтобы молодой жрец шпионил для него. Да и не знал Латрий ничего, что могло бы заинтересовать патриарха. Солд не вникал в перипетии борьбы за власть, идущей в храме, вернее по своей наивности он даже не догадывался об этом. Равнодушие же соплеменников его очень обижало. Мать Латрия умерла незадолго до битвы у стен Антии, и у молодого человека не осталось никого, о ком бы ему нужно было помнить.

Но однажды один из паломников с большими предосторожностями предал ему письмо, написанное самим Крейгом. Письмо было адресовано старому другу патриарха – одному из старших жрецов храма недавно умершему. Лишь по упоминанию фактов из детства и юности этого друга, напоминающих жизнь Латрия, молодой жрец догадался, что это письмо в действительности предназначалось ему. Патриарх писал, что посылал уже несколько писем другу, но, по-видимому, ни одно из них до адресата не дошло. Латрий понял, что Крейг уже не раз предпринимал попытку связаться с единственным соплеменником, оставшимся в Храме Ветра.

Латрий старался быть очень осторожным, написав письмо своему двоюродному деду. Отправлять письмо с тем же паломником по совету патриарха не стал, а вручил его одному из постоянных курьеров братства, часто бывавшему в Стране Солдов. О происходящем в храме он постарался рассказать иносказательно, зная, что его послание перед отправкой прочтет кто-либо из старших братьев.

Так наладилась довольно оживленная переписка с почти забытым родственником, который помимо прочего сообщал о значительных событиях из жизни, как оказалось, многочисленной родни. Порой было очень сложно понять, где была действительность, а где иносказание. Такая переписка не устраивала ни Латрия, ни Крейга. Патриарх стал намекать на силу волшебства, которая помогла бы деду услышать голос внучатого племянника.

Немногословный и мало общительный по характеру Латрий, чтобы иметь возможность сообщать царевичу то, что его интересовало, стал больше общаться с остальными жрецами и братьями. Он мало говорил, а больше слушал. Жрецы храма и братья славились своим умением хранить секреты, но и им были не чужды мелкие человеческие слабости. И в общении Латрий учился угадывать их в людях и пользоваться ими. Пришло время, когда он уже знал намного больше, чем можно было выразить иносказанием.

Использовав всю свою изобретательность в словесной зашифровке посланий, молодой жрец попытался сообщить более конкретные и важные сведения. Прежний курьер погиб в одной из поездок и его место занял молодой муэсец Эври, к которому солду пришлось обратиться.

— Славный Латрий просит меня отвезти письмо любимому деду?! Это можно!— сразу же согласился Эври. И, немного подумав, добавил: — Конечно, за определенную плату.

— Сколько?— солд был готов к этому, поскольку время от времени давал прежнему курьеру немного денег.

— Деньгами я не возьму,— Эври улыбнулся.— Ты живешь один в большой комнате, а я вынужден довольствоваться кроватью в душной спальне на сотню человек…

— Думаю, этого хватит,— Латрий протянул курьеру мешочек с монетами и письмо, сделав вид, что не понял намеков муэсца, подозревая, что тот получил приказ войти к солду в доверие и следить за ним.

Курьер усмехнулся, но взял и деньги и письмо.

Эври выполнил поручение и по возвращению в храм доставил не только ответ «деда», но и привез в подарок от него головку овечьего сыра, приготовленного, как просили сообщить курьера, по особому рецепту специально для любимого внука, как напоминание о детстве. Латрий, осторожно разрезая сыр, наткнулся на спрятанный в нем небольшой листок не скрепленного печатью пергамента с изложенным в нем сообщением. Прежде чем развернуть его, солд убедился, что до него никто не пытался проникнуть в эту тайну.

В не зашифрованном письме, что было большим риском, Крейг просил Латрия наладить более совершенную связь с ним. Он считал возможным использовать для этого молодого курьера братства, который, как считал патриарх, легко поддается воздействию простейшей магии, и сам не будет знать о том, что его используют для передачи важных сообщений. Для этого необходимо было установить с ним близкие отношения, чтобы Латрий, не вызывая подозрений у братьев Ветра, имел возможность вводить курьера в гипнотическое состояние и внедрять в его подсознание необходимые сведения с помощью указанной Крейгом магической формулы. А в Солдии с помощью второй половины этой магической формулы получат сообщение от Латрия, вновь введя курьера в гипнотическое состояние. Этой же формулой патриарх воспользовался для того, чтобы внушить Эври мысль о том, чтобы он довез подарок в целости и сохранности и ничего не сказал о нем начальнику курьерской службы братства, перед которым должен был отчитываться после поездок.

Патриарх намекал, что понимает, что Латрию трудно переломить себя, допустив дружеские отношения с человеком, которому, наверняка, поручили или поручат следить за каждым шагом молодого жреца, но он не видел иного выхода – использовать богомольцев в качестве курьеров не было возможности. Латрий сам сообщал Крейгу, что братья Ветра никогда не оставляли его без своего внимания, особенно, когда он общался с паломниками, за которыми также следили. Оба солда понимали, что все это делается с единственной целью – не допустить, чтобы патриарх знал о том, что замышляют в Храме против него. А проникновение с помощью магии в тайные замыслы Винто и его единомышленников, как в прочем, и любого человека, находящегося в пределах Храма Ветра было невозможно – от этого их оберегала магическая защита, созданная за многие десятилетия существования храма.

У Латрия не было другого выхода, как пойти навстречу пожеланиям Эври. Он был единственным курьером братства, который ездил с посланиями и поручениями в сторону Солдии. Размышления об этом не давали покоя Латрию весь день. Так и не придя к конкретному решению, жрец вечером после общего ужина в храмовой столовой отправился в свою комнату. Открыв дверь ключом, он вошел и замер на пороге. Погашенный им утром факел горел ярким пламенем, освещая небольшую спальную комнату с широкой кроватью и скромным убранством, таким, каким оно было при жизни Туанту. На постели лежал полуодетый Эври. Обхватив обеими руками подушку, он повернул голову в сторону вошедшего. Курьер широко улыбнулся:

— Проходи, брат Латрий. И поторопись – вода в бочке может остыть, а мне очень хотелось доставить тебе удовольствие искупаться в горячей воде...

— Что все это значит, брат Эври?!— солд не смог сдержать своего недовольства.

— Пора платить за мои услуги, оказанные тебе!— курьер перестал улыбаться и добавил:— И за мое молчание. Я никому не сказал, что письмо к твоим родичам предназначалось почтеннейшему Крейгу, который пожелал лично встретиться со мной, выдав себя за твоего родственника. Но у меня хорошая память на лица, а патриарха я уже однажды видел в главной деревне солдов, у царского дворца.

Конечно, я показывал твое письмо брату Золтону, когда уезжал из храма,— Эври сел на постели, прикрывшись тонким одеялом. – Таковы правила братства. Но я ничего не сказал, о том, кому его отдал...

— И сколько ты хочешь за свое молчание?— Латрий презрительно скривил губы – он прекрасно знал, что курьера специально подослали к нему, чтобы шпионить.

— Сам знаешь о плате, которую я хочу получить от тебя. И деньги я не возьму...

— Брат Эрни, ты шантажист!

— Своим отказом ты меня сам к этому принуждаешь! Я только хочу жить в отдельной комнате, а не в общем сарае, который называется спальными покоями братьев. Хочу спокойно спать, не опасаясь, что ночью меня разбудит постельная возня кого-нибудь из братьев на соседней кровати. Хочу, чтобы мои личные вещи никто кроме меня не трогал. Не хочу делать вид, что мне интересен разговор, если у меня нет желания кого-нибудь слушать. Хочу домашнего уюта, семейного тепла, которых никогда не имел. Хочу видеть и чувствовать рядом с собой близкого мне человека, который бы был мне и другом и моей семьей!

— Хорошо,— решил Латрий,— оставайся! Но вынужден тебя разочаровать — я не умею создавать домашний уют... И все, что ты здесь видишь, принадлежало Туанту, вещи даже стоят или лежат на тех местах, что и при его жизни.

— Это будет моей заботой. Не отталкивай меня!— Эври устремил на жреца просительный взгляд.

На какое-то время солду даже стало жалко этого парня. Но главное было в том, что курьер был нужен прирученным, управляемым с помощью его привязанности к Латрию. Жрец заставил себя улыбнуться:

— Хорошо. Будем считать, что договорились.

— Спасибо, Латрий,— Эври обрадовался. Он вскочил с постели и обнял солда.

Муэсец взял на себя все заботы о быте, превратив их общую комнату в по-домашнему уютный уголок, и не сердился на Латрия за его привычку не класть вещи на прежнее место и все раскидывать. А Латрий смог без помех использовать его для передачи Крейгу засекреченных посланий.

В последнем из них жрец сообщил патриарху о готовящейся коллегией большой войне против солдов, чтобы заставить Крейга отказаться от власти и пожертвовать царской семьей.

Несмотря на свое избрание в совет братства Латрий интуитивно чувствовал, что ему не очень доверяют в делах, касающихся соплеменников. Солд предчувствовал свое возвращение на родину, чего хотел и одновременно боялся. Сможет ли он принять обычаи предков, которые за годы, проведенные в храме, стали чужды ему?!

От этих мыслей Латрия отвлек удивленный возглас Малу.

С высоты верхнего этажа юноша увидел приближение к храму живописной группы всадников. Впереди ехали два жреца в красной с белыми полосами одежде. Один из них был молодой человек, а второй – пожилой мужчина очень маленького роста. За ними следовали полтора десятка вооруженных мечами и копьями обнаженных по пояс воинов в штанах и сапогах красного цвета. Их коротко остриженные волосы украшали узкие повязки такого же красного цвета.

— Это воины из Города Пещер,— ответил Латрий на немой вопрос Малу.— А один из жрецов должен быть Морибером – великим толкователем священной Книги Судеб. Его пригласила в Храм Ветра Великая коллегия, чтобы он пояснил, как должно происходить жертвоприношение, призванное спасти людей Верендии от гибели в огне и потоках воды.

— А разве почтеннейший Долт не может сам понять то, что написано в Книге?— удивленно спросил Малу, до этого дня уверенный, что только его наставник и исповедник имеет право объяснять пророчества Книги Судьбы.

— Пророчества нельзя переписывать, а саму Книгу вывозить за пределы Города Пещер. К тому же с некоторыми пророчествами не разрешено знакомиться никому кроме жрецов – хранителей Книги…

— Даже членам Великой коллегии?— перебил его Малу.

— Нет, они имеют такое право, но путешествие в Город Пещер достаточно утомительно для людей в возрасте Долта, к тому же Книга написана на языке верендов, трудном для понимания. А Морибер даст толкование пророчествам на муэсском языке – понятном всем.

— Ты хочешь сказать, что Долт и другие члены коллегии не знают языка молитв и магических заклинаний?!

— Понимать язык исчезнувшего народа не так-то и просто. Жрецы хранители и толкователи Книги Судеб изучают его каждый день уже много-много лет, и только они могут правильно перевести пророчества на понятный нам язык.

Очень бы хотелось послушать великого толкователя…

— Я тебе потом расскажу, о чем он будет говорить,— пообещал Латрий юноше, вспомнив себя в его возрасте.

— А ты будешь в комнате советов?!

— Да, как член совета братства, в который меня на днях избрали,— ответил жрец.— Пойдем вниз – мне уже пора идти…

Спустившись в храмовый двор, они застали там только что въехавших посланцев Города Пещер, вдоль дороги по ходу движения которых толпились любопытные братья, слуги и паломники. Наибольшее внимание привлекали жрецы. Молодой поражал красивым лицом и необычным сочетанием иссиня черных волос и голубых глаз, а пожилой – своими физическими недостатками. Это был маленького роста горбун с необычайно длинными руками, широким носом и выцветшими глазами трудно определяемого цвета. Несмотря на не внушительный вид, на его лице застыла маска надменности и легкого презрения к окружающим. Определяя, кто из двоих был великим толкователем пророчеств, зрители никак не могли прийти к единому мнению. Голубоглазый жрец был еще молод для этого, а физические недостатки его товарища в их понимании были несовместимы с величием.

Кавалькада всадников подъехала к самым ступенькам здания, на первом этаже которого находился зал советов. Один из воинов помог горбуну слезть с коня и оба жреца вошли в здание.

***

Латрию с трудом удалось протиснуться через толпу зевак и оказаться в зале чуть раньше голубоглазого жреца объявившего:

— Великий толкователь священной Книги Судеб Морибер!

Произнеся эти слова, он посторонился, пропуская вперед горбуна.

Члены Великой коллегии и совета братства на короткий миг растерялись – человек с физическими дефектами не имел права быть не только толкователем священной Книги, но и быть жрецом вообще. Как жрецы Города Пещер могли допустить нарушение этого неписанного правила?! Но Винто, заинтересованный в поддержке Городом Пещер своей борьбы с Крейгом, поспешил приступить к делу, чтобы не допустить со стороны членов коллегии или совета братства каких-либо неосторожных высказываний, которые могли бы обидеть Морибера:

— Рады видеть великого толкователя священной Книги Судеб в Храме Ветра!

Морибер с достоинством поклонился, приветствуя членов Великой жреческой коллегии, и без предисловий спросил:

На каком языке вы хотите услышать толкование пророчеств: на языке верендов или на муэсском?

Винто оглядел членов коллегии и совета Братства Ветра и по их лицам, выражавшим растерянность, понял, что они бы предпочли:

— На муэсском,— сказал он.

Многие из присутствовавших с облегчением вздохнули, в том числе и большинство членов коллегии, только Рент и Бату сохранили беспристрастное выражение лиц, да Долт усмехнулся уголками губ – большинство в этом зале были невежественными людьми, не понимающими смысла молитв, которые они произносили изо дня в день.

Морибер подошел к чаше алтаря, находившегося, как и в самом Храме, в центре комнаты. Он вытащил из маленького мешочка, извлеченного из-за пазухи, щепотку какого-то порошка и, высоко подняв руки над головой, кинул его в едва теплившийся огонь. И сразу же языки пламени взвились высоко вверх. Движением руки он подозвал молодого жреца поближе к алтарю, и они вместе стали произносить на языке верендов слова древнего магического заклинания, обращенного к богине Судьбы. Сначала еле слышно, потом все громче и громче. Огонь в алтаре стал менять желто-красный цвет на серо-голубой. И вскоре серо-голубая дымка окутала обоих жрецов, образовав вокруг них высокий прозрачный купол. Одновременно с этим менялась и внешность жрецов. Голубоглазый превратился в щупленького юношу-подростка, а потом и исчез совсем, горбун же – в рослого красавца мужчину — блондина с голубыми глазами, скрипучий с хрипотцой голос стал выразительным и звонким.

Перед ним появился небольшой сундучок, украшенный переливающимися на свету драгоценными камнями. Жрец открыл его, и комната наполнилась необыкновенно ярким светом. Сундучок исчез, растворился в воздухе, и на его месте возникла излучающая неземной свет большая раскрытая Книга Судеб, зависшая на верхушке воздушного потока, стремящегося вверх, а затем падающего вниз и соединяющегося со своим началом. Все присутствующие понимали, что это был лишь магический призрачный фантом священной Книги.

Знание судеб населяющих Верендию людей было привилегией хранителей Книги, дающей им реальные власть и богатство. И они этим дорожили. Толкователи судеб следовали неизменным правилам, сложившимся за многие десятилетия, – никогда не говорить о том, что не спрашивают и о вехах судьбы, как о событиях, которые непременно произойдут. Своими знания хранители Книги Судеб могли делиться только с высшими жрецами племен и Великой коллегией. Но и в этих случаях действовали те же правила.

— Что желает знать Великая коллегия?— Морибер впился глазами в Винто, словно хотел проникнуть в самые сокровенные тайны его души.

— Мы хотим знать, как должен быть совершен обряд Великого жертвоприношения, — Винто, в свою очередь, пронзил взглядом Морибера.

— В Книге Судеб не содержится сведений об этом…— великий толкователь сделал паузу и, насладившись недоумением и замешательством, отразившимися на лицах окружавших его людей, продолжил: — Священная книга говорит только о том, как этот обряд совершат люди, избранные Великой коллегией.

Морибер, помедлив несколько мгновений, продолжил вещать:

— В храме богини Ишти в Муэсе хранится древняя реликвия – большая шкатулка. В ней ритуальные орудия жертвоприношения – кинжал, яд и стрела. Кинжал предназначен для человека, любимого соплеменниками. Яд – для того, кто правит народом. А стрела для того, кого люди боятся.

Далеко отсюда в густом лесу вижу поднимаемую ветром стену огня, окружившую первую жертву. Слышу слова заклинания, произносимые жрецами Огня и Ветра, но вижу их лица в тумане. Рядом с ними никого нет, чья бы рука могла бы направить кинжал в сердце жертвы… Наконец-то вижу этого человека, только смутно и связанного по рукам и ногам. Лицо его искажено гримасой смерти. Чувствую, что сейчас он еще жив… Все… Остальное скрыто в тумане. Боги желают сохранить в тайне имена тех, кому предназначено использовать для жертвоприношения яд и стрелу…

Закончив вещать, жрец воздел руки к небу. Воздух вокруг него и фантома священной Книги засветился фиолетовыми искорками и стал сгущаться, превращаясь в прозрачную жидкость, в которой все расплывалось и видоизменялось. Рост прорицателя стал стремительно уменьшаться. И через несколько мгновений, когда над ним вспыхнул сноп последних искорок, перед членами коллегии и совета братства уже стоял прежний Морибер, а за его спиной возвышался рослый голубоглазый жрец с безмятежным выражением лица. Никто из присутствующих в зале не издал ни звука, приходя в себя после увиденного и услышанного.

Винто нашел глазами Золтона и по озадаченному выражению его лица догадался, что не ошибся, предположив, что связанный по рукам и ногам мужчина из пророчества – это Микс Кромт, которого в угоду светлейшему оранжарху решили убить. Золтон, почувствовав на себе взгляд Винто, понимающе кивнул и быстро направился к выходу – брат Микс должен жить.

Золтон считал, что если Кромту не суждено умереть, то нужно сделать все возможное и невозможное, чтобы эрсидский аристократ был преданным Братству Ветра. Если Микс уже пришел в себя, то ему сложно будет объяснить, кто и почему напал на него и как он оказался связанным в подвале. Но даже если он еще лежит без чувств, сделать это не менее трудно. В голове Золтона один за другим мелькали варианты лжи, но ни один из них не мог быть убедительным для Кромта. И только при виде Люрена, сидевшего неподалеку от входа в спальные помещения братьев и гревшегося на солнышке, Золтону пришла единственная, на его взгляд, правильная мысль…

***

Очнулся Микс в одной из храмовых комнат и увидел, что лежит на животе полуголый на узкой кровати. Его руки и ноги ремнями привязаны к железным кольцам, вбитым в каменные стены. «Что за дикие шутки!— подумал он.— Как я попал в эту камеру пыток?» И тут боль в затылке заставила его вспомнить о нападении на него двух братьев. «Зачем это было нужно?»— он не мог этого понять. И тут, повернув голову в сторону, он увидел Люрена входящего в комнату и сразу же обо всем догадался – этот безумный парень таким образом решил добиться выполнения проигравшим его условий.

— Приятель, что это значит? Зачем все это,— и Микс попытался пошевелить руками и ногами. Но у него ничего не получилось – его связали очень основательно, он мог лишь слегка шевелить своими конечностями, но не дергаться.

— Я попросил братьев связать тебя, чтобы ты не смог отказаться от нашего договора.

— Какого договора?

— Я так и думал, что забудешь! Ты проиграл, и теперь я могу делать с тобой все, что захочу…

— Ты выиграл не честно!

— Ошибаешься, я был честен в поединке и ты проиграл, потому что тебя, лучшего борца в Эрсе, взбесило то, что какой-то юнец оказался более искусным и не хотел поддаваться. Признайся в этом, хотя бы себе самому!

— Я не позволю издеваться надо мной…— Кромт не хотел слушать Люрена, понимая, что в том поединке оказался не на высоте.

— Не бойся, малыш, я не сделаю тебе больно…

— Никакой я тебе не малыш! Я племянник светлейшего оранжарха…

— Ого, угрожаешь! Так то благородные мужи Эрса держат свое слово! Ты забыл, что здесь действуют свои законы, которым ты обязался подчиняться, когда клялся беспрекословно выполнять приказы, отданные твоими начальниками. А приказ был повеселиться. Может быть, ты предпочел бы иметь в постели какую-нибудь гулящую женщину, но у тебя нет выбора. Посмотри вот на это письмо, которое от имени твоего светлейшего дядюшки доставили в Храм Ветра за день до твоего приезда. Здесь есть кое-что и о тебе,— и Люрен приблизил на уровень глаз Микса открытое письмо, которое только что было написано писцом братства, умевшим подделывать любой почерк.

«…посылаем в Храм Ветра Микса Кромта. Этот человек осмелился сомневаться в благочестии светлейшего оранжарха, оскорбил его. Родство Кромта со светлейшим не позволяет публично наказать его. Оранжарх Эрса надеется, что члены Великой жреческой коллегии найдут способ покарать святотатца…

Если возникнет даже малейшее сомнение в беспрекословном повиновении Кромта воле Великой коллегии и начальникам, назначенным ею, он должен быть без сожаления предан смерти, на что светлейший оранжарх дает свое благословение. Да свершится воля бессмертных богов!..»

Кромт был поражен. Сомневаться в подлинности письма у него не было причин – он хорошо знал почерк секретаря своего дяди. «Старый развратник этим письмом еще раз доказал правоту моего мнения о нем, как о низкой и подлой душонке. Я уже не сомневаюсь, что он причастен к убийству моего отца и отравлению матери, о чем давно шепчутся старые слуги нашей семьи. Теперь негодяй решил расправиться со мной чужими руками, чтобы завладеть всей собственностью Кромтов. И эти приказ, спор и поединок Люрена со мной были затеяны только для того, чтобы получить повод разделаться со мной…» — Микс закрыл глаза.

— Не расстраивайся, приятель. Жизнь коварная штука,— посочувствовал Люрен.— Только не надо бросать на меня испепеляющие взгляды. Я не хочу тебе зла.

Микс стиснул зубы и устремил на Люрена взгляд полный ненависти.

— Пожалуй, лучше я завяжу тебе глаза. Твой взгляд может убить меня, а я еще молод и хочу наслаждаться жизнью.

Кромт попытался освободить руки от пут, но у него снова ничего не получилось.

— Я вижу, Люрен, ты не можешь без нас справиться с ним,— Золтон входил в комнату вместе с Эортом и Дваном.

— Мы с ним поладим,— Люрен шутливо потрепал волосы Кромта.— Пусть только нам никто не мешает.

— Как скажешь брат!— Золтон, пропустив вперед своих приятелей, вышел из комнаты и, закрывая за собой дверь, добавил:

— Мы тут рядом. Если понадобится помощь, позови.

— Непременно, если Кромт будет брыкаться.

Люрен опустил деревянный брусок задвижки двери и подошел к кровати. Микс по-прежнему не проронил ни звука.

Кромт ощутил ласковые прикосновения рук, гладивших его волосы и касавшихся кожи его лица.

— У нас все будет хорошо, мой сладенький… — губы Люрена коснулись шеи Микса, и он почувствовал спиной тяжесть обнаженного тела.

Кромт чувствовал, как руки Люрена нежно гладили его плечи, потом касались груди, настойчиво теребя соски. Микс с удивлением осознал, что после длительного воздержания в дороге эти прикосновения доставляли ему чувственное удовольствие. А когда Люрен лег рядом и стал, не торопясь, массировать его живот, эрсидец уже испытывал сильное возбуждение. Волна желания захлестывала его все сильнее. Неожиданно Люрен перестал ласкать его и встал с кровати, а через некоторое время перерезал ремни, связывавшие руки и ноги Кромта.

Микс снял с глаз повязку, сел на кровати, растирая руки и шевеля онемевшими ногами. Почувствовав на себе пристальный взгляд, оглянулся. Рядом с ним сидел Люрен, опираясь на колени. Рельефная мускулатура не могла скрыть нежные округлости небольшой груди. Микс пробежал глазами вниз к животу, потом еще ниже. Сомнений не осталось — это была женщина.

Она смотрела на него с любопытством, наблюдая за его реакцией. Озорная улыбка скользнула по ее губам, и она легла на спину. «Он удивился и обрадовался, что я оказалась женщиной. Но, как и все мужчины, теперь считает себя вправе пренебрегать мною. Вот только одно его удерживает рядом со мной – он перевозбудился от моих ласк… Я не ошиблась…»— заключила она, почувствовав на своей шее прикосновение его теплых губ.

«Как все-таки слаб человек,— подумал Микс, упираясь локтями о постель и накрывая ее своим сильным телом.— Плоть моя не хочет слушаться доводов рассудка, желающего примерно проучить эту негодницу…»— горячая волна желания захлестнула все его существо.

Кромт жадно целовал ее. Его губы, язык, руки жаждали ее тела. Ему казалось, что никогда и никого еще он не желал так сильно, как эту женщину с мужской мускулатурой. Он неистово целовал ее, слегка покусывая зубами, мял ее груди и ягодицы. Но входил в нее медленно, растягивая удовольствие. Ощутив препятствие на своем пути, отступил и снова бросился вперед. Ее тело под ним встрепыхнулось, но сама она не издала ни звука. Микс на мгновение замер: «Почему она не сказала, что я у нее первый?!». Но ее руки ухватили его за ягодицы и крепко, до боли сжали их, требуя продолжения. Кромт, совершая плавные движения, опираясь на локти и колени, вновь страстно целовал ее губы, шею и груди. Ее руки нежно двигались по его спине и ягодицам, а тело медленно извивалось под ним от испытываемого наслаждения…

Они несколько раз начинали все с начала, каждый раз достигая пика блаженства. И лишь после полуночи, обессилившие, смогли перевести дух и впервые за все это время открыть рот не для поцелуя, а чтобы просто поговорить.

— Кто-нибудь знает, что ты женщина?!

— Золтон знает...

— Почему тебе разрешили быть в Храме Ветра?

— Я сильнее и ловчее многих мужчин. И могу то, что не могут другие, даже Золтон.

— Что же ты можешь, чего не могут другие?! Если, конечно, не считать того, что ты делаешь, будучи женщиной…

— Я понимаю язык мыслей и чувств. И хотя и не все могу выразить словами.

— Докажи! Что я думаю и чувствую сейчас?

— Ты думаешь, что я мужеподобная и тощая женщина.

— Не так. Я считаю, что тебе не помешало бы немного обрасти жирком и меньше заниматься физическими упражнениями.

— Ты считаешь меня наивной простушкой. Еще ты рад, что я все-таки не мужчина, и ты получил удовольствие от правильного секса и надеешься, что в следующий раз займешься любовью с красивой женщиной…

— Не правда, я считаю, что ты очень даже привлекательная.

— К этой мысли ты пришел только сейчас, а до начала нашего разговора ты так не думал.

— Ладно, сдаюсь. У тебя действительно потрясающие способности.

— Спасибо.

— Между прочим, я до сих пор не знаю твоего имени, настоящего…

— Не знаешь, потому что не спрашивал. А зовут меня Люция.

— Красивое имя! Могу ли я, когда мы будем одни, называть тебя твоим настоящим именем?

— А мы с тобой будем заниматься любовью, еще?

— Конечно. Ты же не против?!

— Мне нравится делать это с тобой…

— Тебе понравится еще больше, когда я тебя еще кое-чему научу,— Микс, довольный, негромко засмеялся…

***

Кромт, наконец-то, уснул, и Люция смогла остаться наедине со своими мыслями. Она не очень-то была довольна отведенной ей ролью, но не подчиниться приказу брата Золтона она не могла – строптивость для девушки, вступившей в братство и скрывающей свой пол, привела бы, в лучшем случае, к ее изгнанию из храма. И даже покровительство Рента не могло бы ничего изменить.

Рент был выходцем из тех мест, где родилась Люция. Именно поэтому ее мать, отправляя дочь в далекий Муэс, советовала ей в случае необходимости обратиться к нему за помощью. Но она не предполагала, что Люция предстанет перед ним в мужском обличье.

Рент милостиво встретил юношу-земляка, оставил в храме и посодействовал его вступлению в Братство. Правда, братья не очень дружелюбно встретили Люрена, но новичок умел за себя постоять, по непонятной прихоти матери обученный боевым искусствам. И все бы было хорошо, если бы однажды Золтон не раскрыл ее тайну, застав девушку купающейся голышом в горном озере. Золтон, зная о роли Рента в ее судьбе, первым делом сообщил об этом ему. Но могущественный член Великой коллегии, выразив удивление, проявил неожиданную снисходительность, разрешив девушке остаться в храме, сохраняя прежний маскарад. Брату Золтону было велено сохранить открывшуюся ему тайну. Правда, тот счел необходимым поделиться ею с главой братства. Георт решил не перечить Ренту, но дал понять брату Люрену, что знает, кто он на самом деле. Знание ее тайны членом Великой коллегии и верховным жрецом храма давало и определенные преимущества. Брату Люрену выделили для жилья отдельную комнату, как награду за отличное владение боевыми искусствами. Она и не предполагала, что за это ей когда-нибудь придется расплачиваться. И вот время пришло!

Люция убрала со своей груди руку спящего Кромта и, выскользнув из узкой кровати и надев длинную мужскую рубашку, подошла к маленькому окошку. Из него были видны окна соседнего здания, на втором этаже которого находились покои Рента. Молодая женщина посмотрела в ту сторону и увидела в одном из окон тусклый свет – старый Рент спать ложился очень поздно. Наверное, размышлял в ночной тишине о прожитом дне. Люция грустно улыбнулась.

***

Да, действительно, Рент в это время не спал, размышляя о пророчестве Морибера. Он видел все, что великий прорицатель хотел показать членам Великой коллегии и совета братства. И даже больше. Рент видел в магической дымке лица двух знакомых ему людей, питавших пристрастие к чужим тайнам, — брата Георта и жреца жрецов Города Пещер. Его беспокоила упомянутая шкатулка с предметами ритуального жертвоприношения. Что-то здесь было не так, какой-то подвох. И это было связано со жрецом жрецов, который всю жизнь занимался поиском потомков древних царей, чтобы подчинить их и заставить их поделиться с ним секретами древней магии.

Рент знал от Георта, что он считает, что наследники великой магии верендов не могли оставить без внимания Храм Ветра и Великую жреческую коллегию, которая должна была следить за сохранением на континенте магического равновесия. Жрец жрецов считал, что именно в Храме Ветра скрываются потомки древних царей. Он полагал, что они мечтают погубить Верендию, чтобы отомстить нынешним ее жителям за гибель древней цивилизации.

Георта потомки царей верендов интересовали не меньше жреца жрецов. Это объяснялось еще проще – глава братства хотел знать все и обо всех. Ренту было известно, что по его поручению братья Ветра собирали сведения обо всех членах Великой коллегии, в том числе, и о нем. Ренту это не слишком нравилось, но он не хотел, чтобы Георт знал, что член Великой коллегии имеет среди братьев своих осведомителей. К тому же проявлять по этому поводу беспокойство означало бы, что его это волнует. Некоторые неясности, связанные с настоящими родителями приемного сына аристократов, могли натолкнуть Георта на мысль, что почтеннейший Рент был сыном одного из багги – лазутчиков служителей Хаоса, отдававших своих детей для усыновления и удочерения влиятельным людям, чтобы потом использовать их для служения Хаосу.

Уголки губ Рента слегка тронулись в улыбке. Они могут принимать его за кого угодно, но им не удастся его использовать в своих интересах, если, конечно, это не совпадет с его собственными целями. В этом случае Рента считают единомышленником, забывая, что можно стремиться к одной цели, имея совершенно разные мотивы и интересы.

Рент считал Винто искусным интриганом, но бездарностью во всем остальном. И поддерживал его только потому, что не любил властного старика Крейга, присвоившего себе право определять истину в последней инстанции. Долт же был, по мнению Рента, недалеким человеком, мнящим себя великим провидцем. Умнее всех, безусловно, Бату, но увлечение идеями построения идеального общества и справедливостью, не существующей в реальном мире, делало его смешным.

Больше же всех мысли Рента занимал Георт, знающий множество больших и малых тайн, среди которых скрывал и свои собственные. Ох и не прост глава братства! Он умело притворяется простачком, не боясь при этом казаться смешным. Чего только стоит его тщетная попытка разогнать тучи в День всех ветров. Хотя с этой задачей мог бы справиться даже начинающий ученик мага. Может быть, он просто хотел доставить Долту удовольствие проявить свое умение?! Нет, в этом нет никакого смысла – «великий пророк» не та фигура, перед которой стоит заискивать главе могущественного Братства Ветра. Остается предположить, что он хочет всех обмануть, скрыв владение искусством магии. Если это так, значит, он либо тайный лазутчик служителей Хаоса, либо… потомок жрецов верендийского Мувима. В его манерах человека из простонародья трудно обнаружить хоть что-то от величия древних царей.

На лице Рента появилась презрительная гримаса. Но он тут же одернул сам себя: «Приятель, не возгордись! Не относись пренебрежительно даже к самому никчемному человеку, если не хочешь просчитаться в большой игре, называемой жизнью!» Замедлив дыхание и, сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, Рент заставил себя забыть о недавнем самолюбовании – недостатке, который проявлялся в нем, когда он слишком долго предавался размышлениям.

— Чем сейчас занят этот поднявшийся к вершинам власти простолюдин?— спросил жрец себя вслух.— Рассуждает о ларце с орудиями жертвоприношения? Предается любви с красавицей Миорой? А, может быть, спит один крепким сном человека, знающего все тайны на свете и не имеющего своих?!

Рент подошел к окну и стал смотреть на помещения спален братьев, одна из которых принадлежала верховному жрецу храма.

— Я должен разгадать его тайну! Иначе я проиграл!— Рент развернулся и пошел в другую комнату, где в замаскированном в стене тайнике хранились предметы, необходимые для магических действий…

***

Немного позже между освещенными мягким лунным светом жилыми строениями коллегии и братства появился Заэрт – рыжеволосый паренек, заманивший днем Кромта в ловушку. Он возвращался из гостевого дома, где долго надоедал паломникам своими расспросами и наигранным восторгом от услышанных от них рассказов. Это была его работа – выведывать у простофиль их маленькие секреты, среди которых его наставник брат Золтон всегда находил что-нибудь интересное. Но сегодня Заэрт услышал кое-что более важное и хотел об этом рассказать самому главе братства, надеясь получить от него благодарность более существенную, чем простое спасибо.

Мечтая о награде, юноша перестал смотреть по сторонам. И в это время огромная летучая мышь необычного темно-синего цвета пронеслась над головой, коснувшись его волос своей противной лапкой.

Летучие мыши были единственными существами, которых он боялся. В детстве ему рассказывали, что эти мерзкие животные были магическим тотемом служителей Хаоса, которые сами могли превращаться в этих тварей. Вот и сейчас, возможно, над ним пролетел перевоплотившийся в животное лазутчик Хаоса. Заэрт поежился от страха и побежал к небольшой пристройке к зданию, в которой жил верховный жрец Храма Ветра.

Запыхавшись, он остановился отдышаться у лестницы, ведущей в спальные покои Георта. Простояв несколько минут, пока его дыхание пришло в норму, юноша собрался было подняться наверх, но услышал приглушенные звуки шагов человека, обутого в сапоги с деревянной подошвой, обтянутой кожей – такие носили только старшие братья. Вскоре он увидел знакомую фигуру брата Золтона, который, стараясь не производить шума, медленно поднялся по лестнице. Юноша решил все-таки дождаться пока он уйдет. И ждать пришлось совсем недолго.

Когда Золтон удалился, Заэрт пробрался к дверям спальни. Он хотел было постучать, но обнаружил, что небольшое отверстие в двери, через которое хозяин мог видеть пришедшего, оказалось незакрытым. Юноша заглянул в него и увидел освещенную горящим факелом широкую кровать, на которой, засунув руку под подушку, во всей своей природной красоте лежала совершенно голая Миора. Ее большие белые груди слегка приподнимались в такт размеренному дыханию. Заэрт, не отрываясь, смотрел на тело молодой женщины, забыв, для чего сюда пришел. Теперь юноша боялся, что верховный жрец вернется к любовнице из соседней комнаты и испортит все очарование от вида обнаженной женщины. Жрец не появился, но кусок кожи, который должен был прикрывать отверстие в двери, и, по-видимому, зацепившийся за какую-то шероховатость, сдвинулся и занял свое законное место, скрыв от любопытного взора Заэрта предмет его давнего вожделения. Немного подумав, юноша решил, что его сообщение может подождать до утра.

Не успел он сделать и трех шагов, как перед самым его носом, обдав его леденящей прохладой, пролетела такая же, как и перед этим, огромная летучая мышь. Заэрт от страха вжался в стену и закрыл глаза. Его сердце так сильно стучало, что, казалось, оно вот-вот вырвется из груди.

— О, всемогущие боги! Защитите меня…— прошептал он. Теперь он понимал, как страшно жить, владея важными секретами. Вот уже второй раз служитель Хаоса в образе летучей мыши пытался с помощью магии прочитать его мысли и раскрыть тайну, которую Заэрт еще даже не успел сообщить главе братства: в Храме Ветра скрывается потомок царей верендов.

© Copyright: Виктор Зилинга, 2011
    Свидетельство о публикации №21101250813